Всё время мира

Комплекс детской онкологической клиники ещё не видно за плотной яркой зеленью, но Аянга уже чувствует, как стремительно падает его настроение. Он не разделяет воодушевления своих коллег, вместе с которыми едет сейчас в небольшом автобусе, и намеренно прячется от них за маской, очками и наушниками. Внутри наушников звучит тишина, но Аянга сейчас не настроен на музыку. Он даже не уверен, что сможет выйти на сцену и петь, понимая, что в зрительном зале перед ним не будет ни искрящихся счастьем и любовью фанатов, ни даже праздных обывателей, решивших таким образом потратить немного своего времени и денег. Аянга знает, что с минуты на минуту окунётся в бескрайний океан чужой боли и отчаяния. Он не слишком любит детей и ещё более равнодушен ко взрослым, но здесь и сейчас его сердце кровоточит, когда он думает о том, через что эти люди проходят ежедневно. И он не хочет знать, как это — жить, когда у тебя нет детства, когда у тебя нет надежды на будущее. Когда ты вынужден смотреть в самые родные и любимые глаза и лгать, разрываться от боли и лгать, что всё будет хорошо, что непременно случится чудо и всё ещё удастся изменить. Аянга чувствует, как жжёт глаза, и жмурится крепко, трёт пальцами переносицу, но не позволяет ни единой капле своих эмоций просочиться наружу. Он сильный и справится. А потом позволит себе ром. Или текилу. И что-нибудь ещё такое, что поможет выбросить из головы чужие страдания и расслабиться. Нужно только будет решить, кому позвонить, чтобы договориться провести вместе вечер. Может, номер в отеле забронировать, чтобы не выгонять потом из своей постели. Как холостяк с устоявшимися привычками Аянга не терпит посторонних на своей территории. И его квартира, обставленная по последнему слову дизайнерской моды, ему самому напоминает мавзолей. Пыльный склеп, в котором давно не звучит человеческая речь. Но сейчас, когда он звезда, каждый вздох которой ловят камеры, он может себе позволить быть настоящим только там. Аянга вздрагивает, когда Ли Хэн бесцеремонно трясёт его за плечо, будто имеет дело с уличным бродягой, уснувшим на её крыльце. — Я не сплю, — Аянга садится нормально и вынимает наушник. — Что? — Приехали, — сообщает очевидное Ли Хэн, а потом добавляет, потому что знает Аянгу как облупленного: — Сделай лицо попроще. Здесь у всех горе, они заслужили хоть немного радости. А ты сидишь с таким видом, словно тебе предстоит вилами навоз вычищать, а не пару песен со сцены спеть. — Ты знаешь, что я бы лучше вычищал навоз, — Аянгу этим не испугаешь. В его жизни и не такое случалось, поэтому простой, пусть и грязный, физический труд ничуть его не пугает. — Почему я должен… — Ты знаешь почему, — Ли Хэн даже не дослушивает его до конца. Она прищуривает глаза и безжалостно обрушивает на Аянгу упрёк за упрёком: — Твой последний альбом вышел чёрт знает когда. Ты продолжаешь петь одно и то же и даже не стараешься. И это видят не только твои критики, но и твои фанаты. И хоть они всё ещё защищают тебя, их энтузиазм уже заметно поубавился. А ещё ты отказался от роли, ты публично послал журналиста уважаемого издания, а потом, извини за мой французский, нажрался в говно на благотворительном вечере. Прямо перед камерами. И это даже не первая страница списка твоих прегрешений. Мне продолжать? — Спасибо, я понял, — Аянга морщится и трёт висок. — Мне кажется, было бы проще сослать меня на необитаемый остров и забыть там. — И не мечтай, — Ли Хэн неумолима и по-настоящему сердита. — Здесь и сейчас ты можешь принести пользу. Вот и принеси её. — Какую пользу я могу им принести? — Аянга наконец выбирается со своего места и потягивается, разминая затёкшую от сидения в неудобном кресле спину. — Я не могу их вылечить, не могу посмотреть в глаза и пообещать, что всё будет хорошо. Я же знаю, что не будет. — Ты можешь отвлечь их, — как маленькому объясняет Ли Хэн. — Ты можешь подарить им несколько минут, когда всем, о чём они будут думать, будет твой голос. Это тоже важно, не мне тебе рассказывать… — Ты умеешь мотивировать, — Аянга трёт грудину, но ничего больше не добавляет. В его шкафах полно скелетов, о которых хочется не вспоминать хотя бы несколько минут. И музыка — это один из способов. Закинув рюкзак на одно плечо, он широким шагом пересекает парковку и входит в просторный холл здания, который ничем не напоминает больницу. Здесь царит свет, яркие цвета и рисунки. Кто-то улыбается, замечая его, и снимает на телефон, и Аянга в последний момент вспоминает, что это работа и нужно улыбаться. Он сдвигает маску вниз, а очки прячет в карман, чтобы любой желающий мог запечатлеть его в стенах детской клиники. И понять, что Аянга — человек с большой душой и живым сердцем. Смешно. Они особо не готовятся, потому что в клинике нет условий для настоящих профессиональных концертов. Сцена маленькая и расположена так близко к рядам кресел, что не помогает даже работа с освещением. Аянга всё равно видит устремлённые на себя глаза детей и их родителей, и думает, что сегодня, пожалуй, он просто напьётся в одиночестве. Его не хватит на то, чтобы позаботиться о ком-то, кроме себя. В зрительном зале есть и медицинский персонал — усталые и откровенно измождённые люди, которые, однако, улыбаются и искренне радуются, когда Аянга поднимается на сцену, чтобы петь для них о любви. Но какая, чёрт побери, любовь? Что она значит для них? Разве сейчас важно этим валящимся с ног от усталости людям, что любовь вечна и остаётся жить, даже когда её носители уходят и становятся молекулами и атомами чего-то другого, принципиально нового? Любят ли они сами? Есть ли у них силы? А матери? С мёртвыми глазами и болезненными гримасами на лицах? Помнят ли они, что они женщины, что они всё ещё красивы? Многие так невероятно молоды, но уже сломлены своим несчастьем. Доживут ли их дети до этой самой любви или так и останутся в вечности юными и чистыми, не знающими ничего, кроме боли и горя? Аянга думает об этом, когда поёт, и в какой-то момент зал расплывается перед ним, невероятно серьёзные и мудрые детские лица смазываются в одно сплошное пятно, а по щеке катится слеза. Аянга смахивает её резким жестом и мысленно отвешивает себе оплеуху. Соберись, тряпка! Им хватает собственных слёз, чтобы ещё видеть твои. Тебя зацепило по касательной, а ты уже ломаешься. Они живут в этой боли годами, а ты не можешь выдержать и нескольких минут. Слабак! Аянга ругает себя последними словами, он ненавидит себя сейчас, и это заставляет его собраться. Когда он заканчивает, Ли Хэн ждёт его, и её глаза блестят подозрительно ярко. — Вот можешь же… — Не могу! — Аянга стряхивает с себя её руку и отстраняется. Он находит в рюкзаке сигареты и шипит сквозь зубы: — Я выйду… — Ты будешь нужен через полчаса, нужно ещё пообщаться с администрацией, поговорить, что мы могли бы сделать… — пытается достучаться до него Ли Хэн, но Аянга только стискивает зубы с такой силой, что кажется, будто они вот-вот начнут крошиться:  — Я не могу. — У тебя нет выбора, — Ли Хэн не собирается потворствовать его капризам, потому что знает: это путь в никуда. — Они могут, — она кивает на полный зрительный зал и добавляет: — И ты сможешь. Тебе придётся это сделать. — Я выйду, — упрямо повторяет Аянга, снова прячет лицо за очками и маской и выскальзывает за дверь, где наконец понимает, что понятия не имеет, куда ему идти. Он стоит несколько минут и просто слушает тишину, потому что в просторном холле перед залом нет ни единой живой души. Кажется, что все собрались внутри и он совершенно один в этом сплетении коридоров. Аянга пытается ориентироваться по стрелкам и оказывается в итоге на боковой лестнице. Он не представляет, как будет возвращаться, но всё равно двигается вперёд, пока не утыкается в тяжёлую металлическую дверь. Он толкает её плечом наудачу, и дверь вдруг открывается, выпуская Аянгу на небольшую площадку. Наверное, это какой-то служебный выход только для своих. Он стягивает маску и спешно вытряхивает сигарету из пачки, закуривает и слышит глубокий, низкий голос, продирающий его по позвоночнику: — Здесь нельзя курить. И смешок. Короткий глухой смешок, от которого хочется позорно сунуть руки в штаны. Невероятно! Аянга вскидывает голову, чтобы столкнуться с чёрным, тяжёлым, как гранитная плита, взглядом. В паре шагов от него стоит мужчина, и Аянге кажется, что он уже видел это некрасивое, но в то же время выразительное, яркое лицо, обрамлённое отросшими волосами. Кажется, на какой-то картине художник наделил такими чертами демона. Аянга отводит глаза, потому что взгляд сканирует его, просвечивает насквозь и, кажется, очень легко разбирает на составляющие. Чтобы вернуть себе контроль над ситуацией, он кривит угол рта и кивает на сигарету, зажатую в тонких, подрагивающих от напряжения пальцах: — Ты же куришь. — Это не значит, что здесь можно, — мужчина низко смеётся, добивает сигарету в две затяжки и тут же поджигает новую. — День не задался? — зачем-то спрашивает Аянга, которому на самом деле нисколько не интересно, почему у этого высокого и болезненно худого мужчины с лицом измождённого демона внезапно трясутся руки. Но Аянге нравится его голос, и в глубине души он надеется, что услышит ещё один короткий смешок, который сможет запомнить, чтобы воспроизводить в своей голове долгими одинокими ночами. — Вроде того, — у мужчины перед ним внезапно подвижное лицо, и все эти углы, провалы и тени причудливо двигаются, не позволяя Аянге надолго отвлекаться. — Расскажи, — Аянга делает шаг, затем другой, чтобы быть ближе. — Девочка ушла, мы не смогли ничего сделать, — на последнем слове голос вдруг ломается, и Аянга вздрагивает, как если бы его наотмашь хлестнули по щеке тяжёлой рукой. Ушла? Что это значит? Умерла? Сейчас? Пока он стоял на сцене и пел, глядя в зал, этот человек находился наедине со смертью и проиграл ей. — Расскажи, — настойчиво повторяет Аянга и добавляет, как будто искренне верит в психологические штучки: — Я знаю, что этим нужно делиться. — Не думаю, — доктор возвращает себе самообладание и снова говорит ровно и даже чуть-чуть насмешливо. И смотрит на Аянгу так презрительно, мол, что ты в этом понимаешь. Ты уедешь сейчас в свою спокойную и сытую жизнь в окружении коллег, друзей и любовников, а мы останемся здесь. — Расскажи, — Аянга повторяет в третий раз и думает, что для него это дело принципа. Он хочет знать, что произошло. Он осознанно готовится взглянуть в лицо суровой реальности. — Ты сам захотел, — линия рта мужчины изламывается, и на лице на долю секунды проскальзывает выражение отчаяния. Но он тут же собирается и говорит сухо и безэмоционально: — Пациентка приехала в клинику для проведения люмбальной пункции, но доктор, проводивший процедуру, допустил ошибку и повредил артерию. К сожалению, реанимационные действия не помогли… Он смотрит прямо перед собой, но Аянга может спорить: сейчас доктор видит не его, а реанимационную палату, где на экране, как в кино, выравнивается линия, изображающая сердечный ритм. — Ты виноват? — Аянга не может сейчас думать о приличиях и красивых выражениях. — Или это ты делал эту процедуру? — Не я, — доктор кусает губы, а Аянга снова некстати думает о том, о чём думать бы не стоило. — Но я виноват тоже… Я не смог. Кардиомонитор передвижной сломался, пунктировали не в слепую, но почти… Во второй операционной старые лампы… — Ты же не бог, — возражает Аянга, окончательно сокращая дистанцию и останавливаясь в шаге. От доктора горько пахнет лекарствами и совсем немного табаком, но впервые Аянга чувствует, как к инстинктивной тревоге примешивается и желание. Он думает, что мог бы просто прижать доктора к ближайшей стене и сунуть руку под его хирургическую форму, но он держится и заставляет себя смотреть в глаза. — Ты не можешь спасти всех. — Не могу, — доктор соглашается, и его глаза темнеют ещё сильнее, хотя ещё секунду назад Аянге казалось, что это невозможно. — Но это не значит, что я не хотел бы. И я знаю, что этого можно было избежать… — Расскажешь, — бросает ему Аянга, а потом крепко стискивает его запястье своей рукой. — Здесь есть какой-нибудь чулан? — Понятия не имею, — доктор снова криво ухмыляется, и Аянга меняет своё мнение: никогда прежде он не встречал никого более красивого. Эти черты лица, несовершенные в отдельности, вместе создают нечто прекрасное. И Аянга уже влюблён в излом бровей, в высокие скулы и тонкие, болезненно-красные губы. — Куда? Веди, — Аянга наконец соображает выбросить окурок истлевшей сигареты, к которой он даже не притронулся. — Давай! И доктор позволяет ему настоять на своём, когда уверенно проводит по одинаковым безликим коридорам, возвращает обратно на этаж с небольшим залом, но тянет потом в другую сторону. Аянга не может не почувствовать абсурдность этого совпадения. Он пел, доктор боролся со смертью — и всё это рядом, буквально несколько шагов в пределах этажа. Доктор прикладывает магнитную карточку к замку — и Аянга попадает наконец в реальность. Просторные холлы и коридоры, которые можно встретить в любом другом месте, остаются позади, а у него перед глазами живёт и дышит настоящая больница. Он видит медсестёр, видит койки и сложные приборы за дверями открытых палат и отступает в сторону, когда навстречу ему двигается каталка. Доктор обменивается несколькими непонятными словами с хрупкой медсестрой, толкающей каталку с нечеловеческой силой, а Аянга видит то, что не забудет теперь до конца своих дней. И без того маленькое тело кажется крошечным, а лысая голова неожиданно крупной и совсем не детской. Аянга видел такие головы у буддийских монахов. Он ещё не уверен, видел ли только что сон или смерть, поэтому спрашивает одними губами: — Что случилось? — Нормально, — отзывается доктор и пропускает Аянгу в крохотное помещение, где и одному-то развернуться трудно. — Просто наркоз… В отделение повезли после операции, — он запирает дверь изнутри и неожиданно неловко пытается убрать за уши волосы. Аянга глубоко вздыхает и думает, что осмотрится как-нибудь потом. И всё остальное, что его интересует, спросит потом. А сейчас он просто прижимает доктора к двери, проводит носом по его шее и спрашивает хриплым шёпотом: — Имя? — Юньлун, — и смешок. Аянгу бьёт током от него, он стискивает пальцы на плечах доктора и с силой кусает за шею: — Не делай так. — Мне показалось, ты этого и хотел, — всё-таки сканирует, видит насквозь, пробирается до самого сокровенного и неприличного. А ещё легко проводит по спине длинными пальцами. Аянга благодарит высшие силы за то, что не надел костюм. Дизайнерская футболка легко сминается складками, и Аянга поднимает руки, позволяя её стянуть. Юньлун рассматривает его с интересом, очерчивает ладонями руки, плечи, проходится по груди, и Аянга вдруг думает, что хотел бы встретиться с ним при других обстоятельствах. Чтобы притянуться постепенно, плавно, сойтись и совпасть всеми выступами и выемками, как две детали одного пазла. Вместо этого они сталкиваются случайно, второпях, прижимаются друг к другу жадно и откровенно, остро понимая, что продолжения не будет. Аянга торопится прикоснуться к Юньлуну, потому что в любой момент может позвонить Ли Хэн. И ему придётся остановиться, уйти и оставить Юньлуна таким… открытым. Таким болезненно уязвимым вдруг, сбросившим маску спокойного и лишь чуточку отчаянного цинизма. Без этой маски Аянга может заметить, что Юньлун ещё очень молод, они могут быть даже ровесниками, что он невозможно, вызывающе красив и так необъяснимо порочен, что у Аянги нет сил ему сопротивляться. Он ласкает сам, пока хватает сил, а потом решается, опускается на колени, стягивая брюки Юньлуна вниз. Тот только глухо стукается затылком о стену, а потом вплетает длинные сильные пальцы в волосы Аянги, шипит раздражённо: — Можно было бы и подлиннее. — Я отращу, — Аянга обещает так уверенно, словно собирается вернуться в эту клинику и в этот крохотный кабинет, где сейчас стоит перед Юньлуном на коленях, изнемогая от нетерпения и желания доставить удовольствие ему и себе. — Легче, легче… — задыхаясь, шепчет Юньлун, и Аянга воспринимает это как прямой приказ к действию: ещё и больше. Он не может ответить словами, потому что его рот занят, но он может выразить свои эмоции иначе. От этого Юньлун стонет — тихо, едва слышно — и даже сползает немного, пытаясь уцепиться сведёнными судорогой пальцами за стену. Отстранившись, Аянга вытирает рот и позволяет себе несколько секунд самого ошеломляющего зрелища на свете. Лицо Юньлуна искажает болезненная гримаса христианского мученика, как будто удовольствие превратилось для него в пытку и боль, но Аянга знает, что это не так. Он перехватывает руку, теперь уже бездумно перебирающую его волосы, и тянет ко рту, чтобы поцеловать. От прикосновений губ к своим пальцам Юньлун вздрагивает и капризно кривит губы: — Не надо. — Я хочу, — уверенно возражает Аянга, поднимаясь и не позволяя отнять у себя чужую руку. Он тоже хочет свою долю удовольствия, но впервые так старательно терпит. Наконец он удовлетворяется и подталкивает ладонь Юньлуна к своим джинсам: — Ты мне должен. Помоги мне. — Сейчас, — Юньлун наконец приходит в себя и начинает соображать. Он отлипает от опоры и легко меняет их местами, разворачивает Аянгу к себе спиной и великодушно позволяет упереться руками в многострадальную дверь. Его движения скупые, экономные и точные, хирургические, как думает вдруг Аянга, и каждое из них подталкивает к грани. Он запрокидывает голову Юньлуну на плечо, жмурится и кусает губы, но это совсем не помогает. Он не умеет стонать тихо, не умеет даже молчать толком, но чувствует длинные пальцы на своих губах и понимает: Юньлун прочитал и это. — Ты громкий, — констатирует Юньлун, когда Аянга давится очередным стоном, больше похожим на жалобный скулёж. Ему так хорошо, что уже больно. И кажется, что больше он просто не выдержит. — Терпи… Терпи… Терпи… И Аянга терпит. Он больно кусается, тяжело, с присвистом дышит и терпит, пока его тело бьёт крупной дрожью. А Юньлун словно издевается, продолжая шептать своим невозможным голосом: — Хороший… Такой послушный. — Иди в задницу, — бормочет Аянга, когда начинает наконец снова чувствовать свои ноги. Ему хочется сползти на пол, а лучше рухнуть на какой-нибудь диван или кровать и провалиться в сон, где не будет ни низкого голоса, ни тревожного запаха лекарств, ни длинных тёмных прядей, налипших на лоб и скулы. — Я мог бы, но наше время истекло, — как-то слишком легко замечает Юньлун, а потом суёт Аянге в руки его телефон, где Ли Хэн даже с фотографии в телефонной книге пышет ненавистью и желанием убивать. — Где ты, мать твою? Если ты сбежал… — Успокойся, — Аянга зажимает телефон плечом и зависает, глядя как Юньлун тщательно, каждый палец в отдельности, моет руки после того, что сделал с телом Аянги. Его тело отзывается снова, и Аянга, чтобы хоть какую-то каплю уважения к себе сохранить, больно кусает себя за губу и повторяет: — Успокойся. Я просто немного заблудился здесь… Сейчас найду кого, чтобы меня вывели. — У тебя три минуты, — рассерженной коброй шипит Ли Хэн, и Аянге делается совсем чуточку страшно, когда он сбрасывает вызов. — Приведи себя в порядок, я провожу, — обещает Юньлун, и Аянга вдруг с грустью понимает, что тот уже избавился от всех следов и даже успел нацепить на лицо отстранённое холодное выражение. Как будто ему совершенно плевать на то, что только что произошло между ними. Аянга торопливо плещет себе в лицо водой, убеждается, что на одежде, пусть и порядком помятой, не остаётся следов, и вскидывает голову, чтобы поймать в отражении взгляд Юньлуна. Ему хочется что-нибудь сказать, спросить, но Юньлун качает головой, и Аянга сдаётся, смиряется с тем, что продолжения просто не может быть. Он позволяет вывести себя обратно, улыбается Ли Хэн, мол, видишь, а ты боялась, я же сказал, что сейчас приду, а когда оглядывается, понимает, что Юньлун уже исчез, растворился в стенах клиники, как настоящий призрак. — Аянга! — властно зовёт его Ли Хэн, а тот вздрагивает, словно на него опрокинули целую бочку с ледяной водой: Юньлун даже не спросил его имени. Остаётся надеяться, что он просто узнал, но Аянга на всякий случай не обольщается. Узнал бы — держался бы иначе, все так делают, когда понимают, что перед ними большая звезда. Как будто никому нет дела до того, что звезда — это тоже человек, которому может быть холодно, больно и страшно. Которому хочется немного тепла и любви только для себя. — Где ты витаешь? — Аянга упускает момент, когда Ли Хэн перестаёт злиться и начинает открыто переживать. — Что-то случилось? Ты что-то увидел? — Увидел, — соглашается Аянга, но больше ничего не говорит, потому что как тут скажешь, что за полчаса он успел увидеть и боль, и смерть, и надежду, и даже звёзды вблизи. Что встретился и сблизился — слишком интимно сблизился — с человеком, который курит там, где это запрещено, цинично усмехается и выполняет за высшие силы их работу, каждый день совершая маленькие и большие чудеса. — Пойдём, нужно ещё немного продержаться, — начинает мягко уговаривать его Ли Хэн, но Аянга справляется и даже может улыбнуться: — Я в порядке. Где я могу узнать, что нужно? — О чём ты? — не понимает Ли Хэн, но Аянга уже загорается этой мыслью, и теперь его просто невозможно остановить. — Я хочу знать, что необходимо этой клинике, — медленно, практически по слогам произносит Аянга, умоляя мысленно, чтобы Ли Хэн его поняла. — Может, какие-то лекарства, оборудование, что-нибудь? Всегда же нужно… — Я выясню, — обещает его верная Ли Хэн, и её глаза снова наполняются блеском, словно Аянга вдруг отрастил за спиной белые ангельские крылья. Наверное, это желание помогать передаётся через слюну. И что-то ещё. Но Аянга по-настоящему горит. Не вспышками, как фейерверк, а спокойным ровным пламенем. Даже если они не встретятся больше никогда, он доведёт задуманное до конца. Он не станет спешить, сейчас ему кажется, что у него есть всё время мира. Он найдёт себе помощников, он узнает и провернёт всё в лучшем виде. Лишь бы только Юньлун больше никогда не говорил: «Я не смог!». Он сможет. И Аянга сделает для этого всё, что в его силах. А у него теперь много сил, он чувствует это. Ли Хэн суёт ему в руки список уже в автобусе, вырывает из общего гомона и бурления эмоций. Аянга пробегает взглядом по указанным позициям и улыбается, уже зная, с чего он начнёт: кардиомониторы, бестеневые лампы, аппараты для искусственной вентиляции лёгких… Он купит это всё, даже если ему придётся работать по двадцать пять часов в сутки. Хоть по двадцать шесть! — О чём ты думаешь? — осторожно спрашивает Ли Хэн, боясь спугнуть этот боевой настрой, но Аянга уверен, поэтому даже не пытается уйти от ответа: — О том, что я сегодня же позвоню режиссёру. — Но ты же... — Ли Хэн так удивлена, что даже не в силах этого скрыть. — Ты же послал его! — Я журналиста послал, — со смешком напоминает Аянга. — А режиссёру я просто сказал, что он собирается потратить моё время на какую-то муть. — Ты хочешь переписать сценарий? Едва ли это возможно, — Ли Хэн всё ещё не понимает, что заставило Аянгу переменить решение. — Я хочу получить гонорар. Я сыграю что угодно, потому что потом я смогу за это, — Аянга помахивает перед собой списком, — заплатить. — Ты пугаешь меня, — признаётся Ли Хэн, и Аянга даже не пытается её переубедить. Пусть она думает что хочет, главное — что подумает Юньлун, когда увидит всё это… Улыбнётся ли он? Или нахмурится, не понимая, что это за аттракцион неслыханной щедрости? В любом случае Аянга сделает это для него. Абстрактные цели — не его сильная сторона. Он не умеет помогать детям, зная, что эта помощь — капля в море. Но он умеет делать конкретные дела. И сейчас его задача — поддержать Юньлуна, хоть немного облегчить его работу и позволить расслабиться. Аянга сползает в неудобном кресле и закрывает глаза, делая вид, что собирается спать. Но вместо этого он перебирает образы, которые успела зацепить его память, и обещает себе, что будет пытаться ещё.

***

О том, что он собирается в клинику, Аянга не говорит даже верной Ли Хэн, до сих пор пребывающей в шоке от его рабочего энтузиазма. Аянга берётся за любую рекламу, снимается в фильме и параллельно подписывается на сомнительного качества дораму. Он не отказывается ни от чего, что приносит деньги, выматывается до голодных обмороков, но на все вопросы только лихорадочно блестит глазами. Уже внутри, стоя в одиночестве в просторном холле, он понимает, что явно поторопился. Он не связался ни с администрацией, ни со своей командой, чтобы хоть как-то внятно это организовать. Он просто достал всё, что было в списке, практически опустошив свои счета, нанял грузчиков и теперь оказался один в окружении огромных ящиков и даже без подобия плана. Наконец он замечает девушку в белом халате и приближается к ней, по пути избавляясь от маски и очков. Он улыбается, и девушка, пискнув, замирает, потрясённая: — Ох! — Здравствуйте, — когда нужно, Аянга умеет быть вежливым и галантным. — Вы не могли бы мне помочь? Я ищу одного человека… Он работает здесь в реанимации. Такой высокий, худой… — Доктор Чжэн! — девушка без проблем догадывается, о ком идёт речь, но тут же хмурится, думает напряжённо. — Он, кажется, дежурил сегодня. Наверное, уже ушёл… Но я позвоню, хотите? — Хочу, — Аянга кивает и очень старается ничем не выдать своего нетерпения. Он впервые в жизни искренне молится, просит, чтобы какие-нибудь обстоятельства задержали Юньлуна в клинике и позволили им увидеться. — Подождите, пожалуйста, — звенит девушка, так переживая, что едва не роняет телефон на кафельный пол. Она перехватывает его в последний момент, неловко улыбается и выбирает номер из записной книжки: — Доктор Чжэн! Доктор Чжэн, вы ещё здесь? — она внимательно вслушивается в ответ, а потом улыбается и поясняет: — Здесь к вам пришли… Аянга! Вы знаете? Доктор Чжэн! Вам нужно больше отдыхать, — она искренне смеётся. — Вы знаете! Увидите — узнаете, точно-точно… — она наконец перестаёт смеяться и снова смотрит на Аянгу: — Он сейчас спустится. А можно… — девушка меняется в лице, делается сразу виноватой, но при этом отчаянно готовой на риск, и Аянга, перевидавший миллион миллиардов таких выражений, спешно кивает: — Конечно. Он фотографируется с весёлой медсестричкой и даже терпеливо ждёт, пока она бегает куда-то за маркером, чтобы взять у него автограф. А потом поднимает глаза и застывает, будто громом поражённый, когда видит за стеклянной перегородкой Юньлуна. Тот выходит в халате поверх хирургического костюма и с волосами, убранными в неаккуратный хвостик на затылке. Аянга еле держится, чтобы не начать кусать себя за пальцы, так сильно пробирает его этим зрелищем. Юньлун приближается медленно, и Аянга благодарен ему за эту возможность снова вспомнить, как люди дышат и говорят. — Аянга, — Юньлун говорит очень сдержанно, вежливо, но его глаза смеются, и Аянга уже счастлив малым. — Я же говорила, что вы его сразу узнаете! — радуется медсестричка, а потом переводит взгляд с одного на другого: — Может, я ещё могу помочь? — Я справлюсь сам, — решительно отвечает Юньлун, а потом замечает настоящий склад из ящиков, практически перекрывающий выход из холла на улицу: — Что это? — Много чего, — Аянга пожимает плечами так легко, словно и не было этих долгих дней порознь. — Несколько кардиомониторов, ИВЛ, — теперь он оперирует этими словами так легко, словно сам понимает, что за ними скрывает. А впрочем, понимает, он теперь отлично разбирается в характеристиках и назначениях каждого прибора, потому что потратил не одну ночь, чтобы выбрать лучшее. — Наркозный аппарат, анестезиологическая консоль… — Ты сошёл с ума, — Юньлун не произносит этого вслух, но Аянга отлично читает это по его губам и ухмыляется: — Это же было нужно. — Это всё ещё нужно, — соглашается Юньлун и как-то беспомощно оглядывается по сторонам, словно хочет там найти совет, как себя вести. — Но это к администрации… — Я схожу, — Аянга кивает и подходит ближе, стараясь не обращать внимания на заинтересованный взгляд медсестрички. — Ты проводишь? — А это? — Юньлун снова бросает взгляд на ящики, но Аянга только машет рукой: — Их невозможно сдвинуть с места… — Побудь здесь, — говорит Юньлун медсестре и разом решает две проблемы, а сам кивает на перегородку, из-за которой появился: — Пойдём, я провожу. Администрация будет в шоке… — Переживут, — почему-то Аянгу это не волнует нисколько. Только Юньлун и его реакция имеют значение. Но Юньлун молчит и смотрит себе под ноги. Он держит дистанцию, будто с Аянгой его ничего не связывает, и Аянга просто не в силах это выносить: — Подожди! — он вцепляется в рукав халата и заставляет Юньлуна замереть. — Ты не рад меня видеть? — Рад, — коротко отзывается Юньлун, но за этим словом не следует ничего, и Аянга закономерно не верит: — Ни хрена ты не рад! — Я не знал, что ты большая звезда, — тихо замечает Юньлун, и Аянга морщится, как будто у него зубы болят: — Что это меняет? — Всё меняет, — Юньлун пожимает плечами. — Ты человек из другого мира, из благополучной жизни… — И это значит, что мне не нужна любовь? — Аянга, который самому себе не каждый день признавался в этом, вдруг спрашивает легко, просто выдыхает это слово Юньлуну в лицо. — Если я звезда, значит, я не могу страдать от одиночества? Не могу нуждаться в ком-то? Не могу хотеть возвращаться к кому-то с гастролей и съёмок? — Не верю, что у тебя никого нет, — признаётся Юньлун, и это внезапно больно ранит Аянгу. Но он обижается только на себя, потому что во всём виноват сам: его репутация, его образ — всё только в его руках. И глупо думать, что удастся остаться чистым и невинным в чужих глазах, когда то и дело окунаешься в грязь. Но Аянга не может отступить так просто, он не хочет сдаваться — не тогда, когда столько уже сделал, — поэтому поднимается на пару ступеней, чтобы оказаться выше, и говорит тихо и отчётливо: — У меня никого не было с того момента, как я встретил тебя. У тебя нет причин мне верить, но ты видишь меня насквозь, смотри сам, — Аянга даже руки разводит, мол, давай, проверяй, я не боюсь, я весь открыт для тебя. — Я даже не был уверен, что ты не уволился, я не знал, почему ты не спросил моё имя, узнал ты или нет… — Не узнал, — Юньлун качает головой и добавляет просто: — У меня нет времени. Но я погуглил, пока спускался… — Там половина — враньё, — Аянга машет рукой. — Но это неважно. Я просто хотел что-то сделать… И я сделал. — Ты молодец, — сейчас в голосе Юньлуна нет ни капли насмешки, только одна бесконечная усталость, и Аянге даже стыдно становится, что он не даёт человеку отдыхать после дежурства. К тому же кто знает, насколько беспокойным оно выдалось. — Ты делаешь доброе дело и спасаешь детские жизни… — Наверное, это хорошо, но мне сейчас важно другое, — Аянга снова отмахивается от похвалы, которая ему не нужна. — Я не хочу добрых дел, я хочу спасти тебя. Как мне спасти тебя? Что мне сделать, чтобы стало легче тебе? Чтобы загорелись твои глаза? — Зачем меня спасать? — Юньлун искренне удивляется, красноречиво приподнимая бровь. — Или я так плохо выгляжу? — Ты самый красивый человек из всех, что я знаю, — Аянга понимает, что говорит штампованными, пошлыми фразами, но ничего другого ему сейчас не приходит в голову. Юньлун действительно самый красивый, даже когда пошатывается от усталости. — Ты сам веришь в то, что говоришь, — Юньлун не скрывает своего потрясения. — Это так удивительно… — Я так думаю, — Аянга соглашается, а потом ловит его за руку и торопливо целует в ладонь, прежде чем вложить в неё ключи от своей машины. — Что это? — Юньлун рассматривает ключи с опаской, словно Аянга сунул ему без предупреждения редкую жабу. — Ключи, — поясняет Аянга и улыбается, наблюдая, как снова приподнимается выразительная бровь. — Моя машина на парковке. Проводи меня к вашему начальству… и подожди немного. — А потом? — Юньлун принимает ключи и с силой сжимает их в ладони. — Что ты задумал? — Я задумал похитить тебя и увезти к себе, — Аянга без всякого смущения сознаётся в своих планах. — Я не уверен, что тебе понравится у меня… Но я просто больше не могу возвращаться туда без тебя, я устал один… — Мне завтра на работу к восьми, — Юньлун колеблется, но Аянга уже воспринимает это как победу: он не отказался сразу, а значит, надежда ещё есть. — Я подвезу, — он обещает, признаваясь себе, что готов не только ухаживать, но и биться за благосклонность Юньлуна со всем миром. — Пожалуйста, Юньлун… Согласись. Ты же привык спасать жизни, почему ты не хочешь спасти мою? — Ты только что собирался спасать меня, — Юньлун хмыкает, а потом подбрасывает в воздух ключи. — Надеюсь, у тебя найдётся, чем перекусить. — Найдётся, — Аянга хочет кричать в голос, хохотать и кружиться в безумном танце, так ему радостно здесь и сейчас. — Перекусить, выпить, переодеться… Всё, что захочешь. — И тебя? — низким голосом интересуется Юньлун, и Аянга со сладким ужасом понимает, что только что открыл врата своего персонального ада. Или рая. Пока что он затрудняется определиться, потому что изо всех сил пытается удержаться в реальности и не соскользнуть в чернильную темноту глаз Юньлуна. Эти глаза обещают Аянге воплощение всех желаний и грехов мира, и Аянга смело расплачивается своей бессмертной душой: — И меня. — Постарайся не задерживаться, — Юньлун облизывает губы и снова с многозначительным видом подбрасывает на ладони ключи, улыбаясь. — Для любви нужно больше времени, нежели для… Аянга закрывает ему рот ладонью и ухмыляется: — У нас есть всё время мира.