Не-любовь

Её имя стерто со страниц его памяти ластиком, знаете, таким, которым вы затираете листок в дневнике с плохой оценкой. Буквы разводами плывут-плывут и не складываются в цельную строку. Ему ломит виски надоедливое желание вспомнить, но он не в состоянии сделать это вновь на срок ровно двадцать четыре часа. А она смеётся истерично, запрокидывая голову вверх, смотрит на него из-под густых ресниц, улыбается чуть заметно, растягивая треснувшие до крови губы (которые ты, мразь такая, разбил). Теперь её очередь бить. И она бьёт со всей силы, ей не жаль. Ей больше никого не жаль, даже себя. У всего есть грань, и она её явно перешла. Переступила, вытирая подошвы дизайнерских туфель о его дорогую рубашку (скоро отпечатки этих подошв будут везде, милый). О, это удивление в глазах (когда-то она любила эти глаза). Ей хотелось вырвать их собственными ногтями, вгоняя внутрь максимально глубоко. Чтоб в мясо, чтоб до ошметков на мрамором чистом полу главного зала. Это было бы чудесное зрелище. Но нельзя, ведь тогда будет слишком просто. Ему видится маленькая завистливая девчонка с большими амбициями. Возомнила себя королевой, наглая сука. Противная до скрежета зубов со своими приторными чувствами. Но он идёт вновь в её покои, задирает подол сорочки и жадко берет её тело, до синяков и ссадин на светлой коже. Так правильно. На ней это смотрится идеально в сочетании с его членом внутри. И пусть влюбленные глупцы видят, что она, черт возьми, его. Ему нравятся ее крики, она орёт во всю глотку, срывая голос на хрип. А он держит за волосы, сильно оттягивая голову вверх и шепчет тихо: - ты же этого хотела, милая-милая жалкая королева. Так чего же так визжишь? Она сильно сжимает челюсть и просто смотрит, прожигая взглядом. И его это бесит ещё больше, так, что хочется примерить петлю на очаровательно хрупкую шейку. Интересно, с каким звуком она сломается? Он не любит её - она знает. Но приходит всегда. Всегда, знаете ли, это очень и очень часто. А ей привычно уже после стольких лет. Другой сценарий, говорите? Нет, это не в их силах. Она пьёт холодное красное вино прямо из бутыли, жидкость растекается по горлу, подбородку, капает на голубое рваное платье, оставаясь напоминием. Жалкая-жалкая Аристия. Она смеётся вновь, цепляясь пальцами себе в волосы, выдирая их клочьями, даже не замечая. Он сглатывает вязкую слюну с привкусом металла, а в голове ещё звучит её смех - мелодией отчаяния, не иначе, звоном забытого счастья ударяет под ребра. И ему колет, змеей забирается в сердце, оставляя после себя острую чешую, что там и скинула. Она мажет по губам красной помадой, прямо пальцами растирая по лицу. Грустно, очень грустно. Надежды давно были растоптаны им лично, без возможности на ещё один шанс (куда ещё-то, парень? Ты их собрался коллекционировать? Так почему бы не начать с её выпотрошенной души?). Его выводит ее идеальность. Она вся соткана из далёкого холодного света, ему хочется его погасить. И он гасит раз за разом, чернит каждым прикосновением. И ему делается чуточку лучше, совсем немного, чтобы вновь подтереть её имя ластиком (скоро ты сотрешь лист до дыры, парень, как будешь чинить?). До следующей ночи хватает. Ей не по карману купить новое сердце, зато вполне можно позволить себе механическую замену (щепотка пепла прошлой жизни, остатки любви и собственный труп из порушенных чувств). Эта давняя не-любовь так истаскалась, что похожа стала на грязную уличную работницу борделя. Ей почти не больно, когда он берет её ночью, она больше не кричит. Зачем? Ногтями дерет кожу на чужой не-любимой спине, оставляя кровавые борозды (она старалась, парень, ты заметил?). Улыбается в мягкие податливые губы и тихонько смеётся вместо плача-скулежа. Ей не плачется больше. Слез не осталось. Только ядовитое-ядовитое вино вместо крови внутри. Оно уже кислит от повышенной концентрации ненависти. - Что же вы, Солнце Империи, сожгите меня уже, ничего не останется, обещаю, - мягко касается ладонью его щеки, проводя пальцами по подбородку. - Я так люблю вас, мне мало просто ожогов. Он бьёт её вновь, в этот раз много и долго. А после проходят месяцы лечения. А его трясёт всего, он горит изнутри, потому что заразила какой-то неведомой дрянью, этой не-любовью одной на двоих. Она не щадит, вводит внутривенно частицы себя, иглу вгоняя в кожу до синяков. Ему бы добить, облегчить себе участь, но не может отчего-то. Её рвет кровью с привкусом наркотика, что мешают в чай. Не нужно дурмана. Только боль, ещё больше боли под сломанными костями. Ей хочется её ощущать. Чтоб разрывало на части до белесой пены у бледного рта. Её шрамы - прямое доказательство внимания императора. Карсейн морщится от вида обнажённой кожи, целуя каждую метку, оставленную не им. Меченная, да. Она помечена везде. - Это случится завтра, Тия, - утверждение, не вопрос. Она прижимается к его груди, утыкаясь носом в плечо, шумно вдыхает запах своего мужчины. Своего верного-верного мальчика. И тянет тихо утвердительно: - да. А завтра она исполняет мечту. Если можно назвать Это мечтой. Руфелис хрипит, стараясь позвать стражу, но не может произнести ни слова. Она режет на нем слова любви, выводя буквы лучшими чернилами из существующих. Она больше не хочет играть в верю - не верю. - Ваше величество, я правда вас любила. Очень-очень любила. Ох, вам же не нужно больше сердце, раз оно не моё, верно? - Улыбка мягкая, нежная, так смотрят только на дорогих тебе людей. А ему хреново до одури. Ему теперь тоже больно. - Что ж, тогда я его вырежу. Она целует его в последний раз, когда вспарывает кожу на груди, разбирая грудную клетку, как сложный интересный конструктор. И этот поцелуй имеет солёный вкус. В комнате к утру пахнет смертью. Это запах его агонии. Теперь её любимый аромат.