Изнеможение

Четвёртые сутки. Четвёртые сутки она сидит в этой камере. Вокруг — тишина. Не такая идеальная, как может показаться, но именно та тишина, к которой она привыкла: только мерная работа генератора, гудящего роем жуков (она ещё помнит, что это такое?), скрежет металла и собственное ненормально тяжёлое дыхание. Она задыхалась. В груди жгло адское пламя — прямо тот самый огонь из печи, куда скидывали всё самое ненужное. Только теперь изнутри плавилась ОНА. Ей было трудно дышать. В лёгких скреблась пыль, асбест и удушливые испарения бассейна с кислотой. Её била откровенная дрожь. Всё тело в мерзкой тряске, от которой она, казалось, дрожала всем естеством, от рук до кончиков волос. В таком состоянии проходить тесты, которые раз за разом становились всё невыполнимее, было крайне глупо и опасно для здоровья. Для жизни тем более. Поэтому она забилась в угол, бросив куда-то портальную пушку, обхватила себя руками и ждала, когда этот недуг пройдёт. Оставалась надежда, что она выживет и исцелится самостоятельно. Мало приятного в том, чтобы гнить в одном углу заживо. Четвёртые сутки. Может уже пятые, шестые. Ориентироваться при монотонном и всё так же ослепительно ярком свете ламп было сложно, внутренние часы уже давно загнулись от такого режима. Сколько часов она провела в этой камере? Без еды, без воды, без сна, только на одном удушающем адреналине и очищенном воздухе. С гулом в голове, замутняющем мысли, мешающим думать. От того, что она сидит здесь, ей лучше не станет - на что же надеется Новый Глава Комплекса? Видимо, он забыл, что она — всего лишь человек, из плоти и крови, а не машина. Дрожь не уходила. Ко всему этому прибавилась нестерпимая головная боль. Она уже несколько часов сводила испытуемую с ума, и её нервы, железобетонные и вроде бы вечные, трескались как старая облупившаяся эмаль, голова раскалывалась от края до края. Раскол был чем-то похож на то, что творила с ней мигрень, беспощадная и невыносимая. Казалось, ещё немного, и её голова треснет, как гнилой орех, и оттуда посыпется огромное количество маленьких и шустрых Челл, как тараканы из-под старого пола, когда снимаешь прогнивший паркет и наблюдаешь буквально комки из шевелящихся тельцев, лапок и усов. Или это так на неё действовали галлюциногенные испарения?.. Больно. Невыносимо, нестерпимо больно. Да, на вид никаких внешних повреждений, испытуемая вполне здорова (как казалось ему) и пригодна для прохождения камер, беспокоиться, вроде, не о чем. Так думал только лишь Новый Глава, но неискушённому взгляду постороннему без труда удалось бы понять, что что-то не так и, возможно, подопытная слишком близка к смерти. К счастью, связки Челл были повреждены давно и качественно, иначе бы она сейчас к чертям порвала их снова. Но она могла только хрипеть, сипло надрывно кашлять и сжиматься от фантомной боли. Она устала. Безумно устала. Уже даже не знала, рыдать ей или истерично смеяться, всё просто слилось в один безумный яркий танец, в котором она — опасная немая сумасшедшая уже в прямом смысле — выполняла роль главного шута. Издёвка над ней в чистом виде. Она не знала, сколько ещё протянет. Час, два, очередные, наполненные болью, сутки. О прохождении тестов она уже не задумывалась, вряд ли в таком состоянии сделает хотя бы шаг. Тем не менее, сдаваться она не хотела. Она точно была не из тех, кто, свернувшись в клубочек в дальнем углу, ожидает свою кончину, или кто сам, по доброй воле, прыгает в бассейн с химикатами. Она всегда была готова сражаться. Готова, но сейчас, в данный момент, немного не в состоянии. Это Место заживо её потрошило, а он — тот, кому она смогла довериться после стольких лет — позволил ей гнить в бетонной пыли, в очищенном кислороде и боли.