Второй Исход

Шестьдесят пять лет назад тогда ещё двадцатилетний Пшеничный Старец увёл свой народ из Побережья. Ненасытные племена Нэтов шли за ними по пятам, но слава Все-Создателю, решили, что Дикие Степи сами их прикончат. О, нет… Как же может земля прикончить тех, кто умеет её обрабатывать? За Дикими Степями лежали, казалось, бескрайние Пшеничные Поля. Золотое море было раем для этих людей — земля обетованная. Здесь был заложен фундамент Мирангода и первый камень в его стены. Больше никто не пострадает. Это и был Исход. Через тридцать лет у Пшеничного Старца родился сын, Войсеркр. Славный был мальчик… Но те времена прошли. Сейчас ему тридцать пять и он мечтает о том, чтобы его земля вырвалась за пределы стен Мирангода.  — Я послал разведчиков на север. — однажды сказал Войсеркр своему отцу. — Они обнаружили, что за горами есть люди. Эти люди и не подозревают о том, что за горами есть ещё кто-то. Более того — они боятся выходить за горы. Это может сыграть нам на руку, отец. Мы можем выставить всё своё ополчение, сказать, что это лишь малая часть нашей армии, что мы боремся с могущественным врагом и не пускаем их за горы. Мы можем потребовать с них плату за защиту — у них богатые места. Можем внедрить в их города своих людей, чтобы те разузнали подробнее, как они живут, можем долгие годы подниматься всё выше и возглавить их земли, со временем сделав их своими. — глаза Войсеркра горели.  — Хммм… — задумчиво протянул отец, сидя в плетёном деревянном кресле. — А что об этом думают люди?  — Они согласны, отец. Давай сделаем это! Мы можем покорить весь мир! — сын был воодушевлён.  — Нет, Войсеркр… — Пшеничный Старец сложил руки между колен и посмотрел сыну прямо в глаза. — Сегодня люди согласны. А завтра они готовы разорвать тебя на части, потому что ты предложил им что-то, что привело к ошибке. Войсеркр отвёл взгляд.  — Я долгие годы занимаюсь этим, отец. — сказал он. — Я точно знаю, что одной силой в этом мире не победить, нужна и хитрость. Сначала ты изучаешь своего противника, прежде чем заговорить с ним. Это изучение поможет тебе ударить его в самые слабые места, если он раскроет твой обман.  — Ты не успеешь ударить, есть твой народ ударит тебя в спину первым. Ты не готов взять на себя бремя власти. — Старец кашлянул и на какое-то время в комнате воцарилась тишина. Воодушевление Войсеркра сменилось другими чувствами. Буря зарождалась внутри него.  — Ты шестьдесят пять лет назад обнёс этот город стенами и больше ни разу не выходил за его пределы! — высказал он. — И создал календарь Исхода с названием, которое ни к чему не стремится! Ты считаешь, что что-то правильно для народа, но даже не спрашиваешь его мнения!  — Я возвёл эти стены для того, чтобы таких, как твоя мать, не загрызли волки. — отец выпрямился в кресле. — И это всё равно не помогло. Вы стремитесь за стены, чтобы узнать, для чего они нужны. Ты думаешь сердцем, Войсеркр. И народ думает сердцем. Но ты должен быть их отцом и думать головой. Сын стиснул зубы, напрягся всем телом. Буря мыслей во всю бушевала в его голове. Столько ответов на все его слова! Войсеркр сжал руку в кулак, будто вместив все их в кисть и с силой сбросил глиняный сосуд, стоявший на столе отца. Сосуд разбился вдребезги, содержимое растеклось по полу, мужчина спешно покинул комнату.  — Уберите беспорядок в комнате индонгона! — прокричал он, почти не пытаясь скрыть свою злобу. Старец не посмотрел ему вслед. Он оттянул краешек губ и выдохнул через нос, опустив голову на сложенные руки. Он наблюдал за тем, как собирали осколки сосуда и вспоминал, каким был его сын. При других людях Войсеркр не показывал эмоций. Он мог выбраться из тяжёлой ситуации, сохраняя ясный ум. Его решения нравились людям, действительно. Но отец знал, каков его сын на самом деле. Стоит задеть что-то, что он считает для себя ценным, назвать это чем-то бессмысленным, как он тут же загорается и всё хладнокровие, вся хитрость сходит на нет. Он должен подавлять свои эмоции, жертвовать своими ценностями ради будущего — во что бы то ни стало. Потому что, не делая этого, может потерять это будущее. Вот, почему он всё ещё не готов. В его душе всё ещё сидит юношеский максимализм, не даёт ему стать мудрее. Быть может, потому что всё, что он видел — это Мирангод и его окрестности. О, Все-Создатель! Почему нельзя дать ему то, что он хочет, без риска его потерять? Почему вместо желания рисковать он не тренерует мудрость, как его отец?.. Прошла ночь, две, три. Прошёл даже месяц, и казалось бы, что можно забыть эту неурядицу. Но Войсеркр не забыл. То, что между ними произошло, было не в первый раз и в тот момент чаша терпения, в конце-концов, переполнилась. Внутри него горел пламень — знание того, что мир должен переступить какую-то весомую черту. Он должен сделать первый шаг за границу ранее дозволеного. Должен прекратить эти страдания, закрыть страницу старой эпохи и вступить в новую! Это гложило его уже долгие годы и стало невыносимым. Старец прикрывался добротой, но не принимал его идей, не ставил их ни во что! Что же ему было нужно? Зачем он всё время бил своего сына в самое больное место?.. Войсеркр сидел в этой самой комнате ночью, перед отцом, и думал. «Нет, я выхожу за стены не для того, чтобы узнать, для чего они нужны. Я выхожу, чтобы бросить чёртовому миру вызов! У меня есть всё, что нужно. Я знаю, что нужно моему народу. Он чувствует то же, что и я! Я внимателен. Я хитёр. Я хладнокровен!» — на последнем слове Войсеркра стали душить слёзы.  — Отец!.. — зашептал он. — Я же всего лишь хотел, чтобы ты разделил мои стремления. Почему ты заставил меня так поступить с тобой?.. — он убрал руки от шеи старика и взял недышащее тело за грудки. — Отец! Отец!.. И, не выдержав, зарыдал, склонив голову ему на грудь. Через несколько минут, услышав посторонние звуки в комнате индонгона, сюда пришли ополченцы. «Вот и пробил час Пшеничного Старца…» — заключили они. Когда тело убирали, сын успокоился и вовсе перестал показывать эмоции. Стражники смотрели на него и думали, что это шок; Но Войсеркр снова думал. «Да, отец, я думаю сердцем, как и мой народ. А ты… — если бы он говорил, его голос дрогнул бы от злости. — Ты ненавидел свой народ. Боялся сделать лишний шаг, чтобы он не оказался ошибкой. Ненавидел, потому что боялся! Боялся жертвовать собой ради него, потому что и не хотел им управлять. Обстоятельства заставили тебя высказать идею, люди заставили тебя стать их лидером. И, побоявшись раз им отказать, ты вынужден был соглашаться все последующие разы. Ты сам загнал себя в угол, отказавшись идти вперёд. А я… Я думаю сердцем, как и мой народ. Я не хочу быть им отцом. Я хочу быть самим народом. Я — Харт, что и значит «сердце». И наконец, нам предстоит Второй Исход». На душе у него был груз. Но в то же время, с каждой минутой легчало.