Любви покорен любой пол

Ричард лежал на мягкой шкуре в кабинете Алвы и лениво рассматривал невероятно тщательно сделанную карту Золотых земель, на которую неизвестный автор скрупулёзно и методично нанёс, казалось бы, всё до последнего камешка, мнящего себя холмом, и робкого ручейка, в котором летом плескались совсем маленькие дети. Его эр присутствовал тут же, обсуждал с братьями Савиньяк что-то нужное и скучное, связанное с внешней политикой. Дик не прислушивался. Ему было хорошо. После победы в Варасте такие посиделки стали обычным делом. Много хорошего вина, секретных документов, смеха и шуток Эмиля, тонких замечаний Лионеля, сопровождавшихся редкими улыбками, и, самое главное, мягкая насмешка, сменившая жёгшие не хуже кислоты колкости и издевательства, в обращённых к Ричарду словах Алвы. Но сегодня что-то шло не так. Начать с того, что старший Савиньяк вместо любимой Вдовьей Слезы с чего-то попросил Проклятой Крови и демонстративно не замечал брата, обращаясь напрямую только к Рокэ. Громко смеялся, ярко алея скулами, сидел, развязно развалившись в кресле, хотя обычно себе такого не позволял, сохраняя благопристойный вид в любом состоянии. Выглядел он, как девица не самых строгих нравов, ищущая внимания понравившегося кавалера. С блестящими от влаги губами и пылкими взглядами. Но веяло от него такой опасностью и напряжением, что Дикон не решился бы подняться с ковра и разверзнись перед ним Лабиринт с Изначальными тварями. — Ли, прекрати, — наконец веско бросил Алва, прерываясь на полуслове. Он устало потёр глаза, проводя ладонями к вискам, утихомиривая головную боль. — Надоело! — Ты сам позвал, Росио, — невозмутимо ответил Лионель, безразлично проследив за появившейся на лице друга гримасой. Будто бы они всё это уже проходили не раз, и затянувшийся спектакль успел надоесть всем участникам. — Но раз твоё гостеприимство на меня больше не распространяется, то позволь откланяться. Окделл… — Дикону достался короткий кивок. Не удостоив чем-то насолившего ему брата и взглядом, он неторопливо вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Эмиль выскочил следом, едва успев досчитать до шестнадцати. — Эр Рокэ, что случилось? — решился спросить Ричард, некоторое время спустя. — Нас это не касается. Куда кошки унесли Хуана, хотел бы я знать? — Алва тихонько выругался по-кэнналийски, подхватывая решившегося встать, но тут же завалившегося обратно Дикона. Тело во время долгого лежания затекло. — Юноша, вы вроде не пили, с чего такая неуклюжесть? — Простите, эр Рокэ, — повинился Ричард и судорожно вздохнул, слишком приятно сильные руки Алвы прошлись по плечам и бокам, разгоняя кровь. — Позвать Хуана? — Нет. Идите в кровать. В отличие от Савиньяков вам завтра рано вставать— ваш орден не отменяет необходимость тренировок. Дикон вышел, с сожалением оставляя Рокэ наедине с неприятными мыслями, которые тот почему-то не стремился по своему обыкновению спрятать, но к себе не пошел, решив проведать Сону, которой с утра нездоровилось. Пако отлично знал свое дело, но сердце переживало за любимицу, прошедшую с ним всю войну. Он замер на верхней ступеньке ведущей на первый этаж лестницы. В одной из ниш у входа в особняк Эмиль яростно целовал шею Лионеля, на запрокинутом лице которого была написана сладкая мука, а руки вцепились в камзол брата до побелевших костяшек. *** Эмиль осадил коня, когда впереди показались башни Савиньяка. Он спешил домой как мог, оставив Олларию, едва получив известие. Руки непроизвольно стиснули поводья, а на глаза навернулись слёзы. Величественный, немного мрачный старый замок, раскинувшийся перед ним, прочно ассоциировался у него с отцом, и мысль, что тот больше никогда не встретит его на пороге — сильный, смеющийся, живой — тупым ножом скребла по сердцу, отравляла душу. Он скакал, не останавливаясь, четыре дня, чтобы на пятый встретить посланного матерью гонца. Всё было кончено, поник парящий над домом чёрный олень, словно даже ветер не решался тревожить его обитателей, предающихся скорби. Слуги почтительно расступались перед Эмилем, служанки прятали заплаканные глаза, воины сурово хмурили брови, склоняя головы в знак приветствия. Бывший полковой врач — огромный детина, получивший травму и забранный своим маршалом в родовое имение, молча посторонился, пропуская прибывшего сына к матери. — Миль, — сложно было узнать в лежавшей на кровати женщине с потухшими глазами блистательную Арлетту Савиньяк, — ты приехал. — Мама, — прижавшись губами к бледной коже ладони, он сжал тонкие пальцы, поддерживая и утешая: теперь они с Ли были опорой семьи, отрадой матери. Пока ещё подрастет маленький Арно. — Мама… Как? Как ты? Глупый вопрос. Что чувствует человек с вырванным сердцем, потерявший половину себя? — Ты здесь, — Арлетта устало прикрыла глаза, касаясь его волос, и опустилась обратно на подушки. — Ты присмотришь за Лионелем. Он нуждается в тебе. Её голос звучал всё тише, всё сложнее было бороться с принятым лекарством, мягким шёлком обволакивающим сознание, уносящим боль хоть на время. Она бы плакала, но слёзы кончились, оставляя её наедине с горем, выжигающим изнутри. Она сама умерла вместе с Арно, рассыпалась на куски, а оставшейся от неё груде осколков были безразличны недоумение и страх в глазах спешно отосланного в Рафиано младшего сына, и горький надлом в душе старшего старшего. Она с почти спокойным сердцем оставляла их на младшего старшего. Он был альфой, теперь единственным, и должен был справиться. Создатель! Ну, почему, Арно?! Почему ты поехал один? *** Эмиль нашёл брата в кабинете отца. Тот разбирал бумаги. И не было больше того Лионеля, с которым было весело лазить по чужим садам, сбегать от менторов и делить на двоих первую в их жизни бутылку Слёз. Холодный, отрешённый, одетый с иголочки, недрогнувшим голосом отдающий распоряжения. — Ли! Раньше Эмиль, не задумываясь, бросился бы к брату, сжал в объятиях, разделив на двоих постигшую их утрату, как делили они прежде все свои победы и поражения. Связь между ними всегда была крепка, несмотря на разный второй пол, а может, благодаря ему. — Рад тебя видеть, брат, — лицо Лионеля было спокойно, но по едва уловимой дрожи уголков губ и пальцев, слишком крепко сжимавших документы, было видно, как плохо ему сейчас. — Что ты делаешь? — беспокойство за семью отодвинуло собственное горе на второй план. Эмиль всегда относился ко всему легче, чем Лионель, зная, что ничто не вечно и нужно радоваться тому, что есть. — Кто-то должен разобрать бумаги. Теперь я граф Савиньяк, — его голос сорвался, он усилием вернул себе самообладание. — И нужно не посрамить честь семьи. Пусть я и занял чужое место. — О чём ты?! — Ты должен был стать графом, ведь ты альфа. — Ли, это пережитки прошлого! Уже лет четыреста никто не смотрит на второй пол при наследовании! — Эмиль был действительно зол, он редко злился всерьёз, предпочитая все ссоры переводить в попойки, а не в дуэли. Но сейчас его буквально трясло. — Ты будешь самым лучшим графом! Ты сильный, ты умный, ты ответственный. — Но инстинкты никуда не денешь. Я не смогу пожертвовать тобой, чтобы спасти род, армию, страну. Не смогу отдать дочь в жёны мерзавцу, чтобы не допустить войны. Отец понимал это. — А ты не допустишь, чтобы пришлось! — в отчаянии закричал Эмиль, которого всегда бесила зацикленность брата. — Кто, как не омеги, будут достаточно дальновидны, чтобы избежать проигрышной битвы, невыгодных условий? — Милле, — светлые брови страдальчески сошлись на переносице, Ли быстрым движением слизнул выступивший над верхней губой пот, — хватит защищать меня. В конце концов, я всё-таки старший! Он покачнулся, в последний момент ухватившись за край стола. Его лицо исказилось от боли. И только сейчас Эмиль догадался подойти ближе и обратить внимание, что привычный, чуть терпкий с горьковатыми нотками, запах брата перебивался удушливой волной ненавидимого ими обоими розового масла. — Ли! Дурак ты эдакий, Леворукий тебя побери! — броситься вперед и обхватить страдальца руками заняло не больше времени, чем пара ударов сердца. — Горячий… Что ты с собой сделал? — Отец должен был взять меня с собой, — словно в бреду прошептал Лионель. — Лошадь уже была осёдлана, но я не смог… Я должен был быть с ним! — он не обращал внимания на ощупывающие его руки, невидящим взглядом смотрел на что-то, доступное только ему. — Если бы я не был омегой, отец остался бы жив. — Или бы вас обоих пристрелил Борн! — рявкнул Эмиль. Пройдясь по всему телу брата и наткнувшись на влажное пятно на штанах, оценив размер расширенных зрачков и температуру тела, он примерно уяснил суть проблемы, но что делать с этим не знал. Они больше не были детьми, они были омегой и альфой. Течной омегой и не ручавшимся за своё здравомыслие альфой. Когда их второй пол определился, родители всегда следили, чтобы они не оставались вместе на период течек и гона, но отец умер, а мать была бы рада последовать за ним. Некому было присмотреть, некому было образумить. Но когда что-то могло встать между ними? — Нужно тебя осмотреть. Ли? Но старший Савиньяк будто бы впал в транс, не реагируя на слова. — Ты не оставляешь мне выбора! — взревел Эмиль, осторожно укладывая брата прямо на стол. — Я не могу потерять ещё и тебя, что бы ты там себе не надумал, упрямый ублюдок! Создатель! Он собирался раздеть собственного брата-омегу. И не после дружеской попойки, а чтобы… Чтобы? А кожа на бёдрах у Ли была мягкая-мягкая! Тот всегда был для Эмиля воплощением мужественности, почти, как отец. И он заколол бы любого, кто позволил бы мысль — хоть тень мысли — что брат мог бы лежать вот так, раскинув длинные ноги, ожидая прикосновения. — Я только хочу помочь, — пробормотал он скорее для себя. — Я не буду смотреть. После Лаик они приезжали навестить мать и купались голышом, не стесняясь, дразнили друг друга, устроив весёлую потасовку в воде. Когда всё стало таким сложным? Морисские игрушки, конечно. Эмиль видел у Ли как-то пару штук, они помогали пережидать течку. Но что тот сотворил с собой сейчас?! — Зачем? К ягодицам страшно было прикоснуться. К нежным, белым ягодицам, которые были черны от синяков. Представлять, что творилось внутри, не хотелось совершенно! — Ну, зачем ты так с собой? Ли только горько усмехнулся, не открывая зажмуренных глаз. — Нужно достать. И показать тебя доктору. — Ничего со мной не станет! Что ты знаешь об омегах? Мы способны выдержать и больше. Да в течку мы только и мечтаем, чтобы было больше! — Тише, — Эмиль погладил спутанные светлые волосы, слипшиеся от пота в неопрятные пряди. — Ты не виноват, Ли. Ты ни в чём не провинился, это не проклятье, не наказание. Ты просто такой. Самый лучший! Заговаривать зубы Эмиль научился в тринадцать, когда его начали пускать к необученным лошадям. И никто не умел лучше и безболезненней вытаскивать застрявшие в подковах камни. Пригодилось. Брат лишь судорожно вздохнул, а потом расслабился. Даже не стал сводить ноги, бесстыдно выставляя себя напоказ: припухшие, покрасневшие внутренние мышцы, блестевшие от выделившейся смазки, доказывавшей, что ничего не закончилось. — Лучший? — сухой, надтреснутый голос был страшнее криков и потоков слёз. — Лучший… Кому я нужен? Ошибка… Недоженщина. Мужчина, который не мужчина. Которого не берут болтать о дамах и заговорах. Эмиль больше не мог этого слушать, не мог смотреть, как ломался тот, кто всегда был для него эталоном, тем, на кого стоило равняться. Тёмная волна поднялась из глубины и выплеснулась на искусанные, тёмно-красные губы, так похожие на его собственные. Слова бы ничего не решили. Уж лучше было молчать. Молчать и пить рваные вздохи, вырывавшиеся у Лионеля, вцепившегося в плечи наклонившегося над ним брата. Они всегда понимали друг друга без слов, передавая сжигавшее их сердца одинаково чёрными взглядами. «Это неправильно, Ли», — застряло в горле. Ничто не могло быть неправильным для альфы, когда омега нуждался в помощи. К тому же от возбуждения уже кружилась голова, да и Лионель не способствовал спокойствию, медленно и чувственно слизывая со своих губ чужой вкус. — Тебе будет больно, — попробовал повернуть назад Эмиль, старательно держась за края стола по обе стороны от головы брата. Во избежание. — Нам не стоит… К Леворукому! — рыкнул он, с разбегу ныряя в чувственный водоворот. Им как никогда нужно было забыться. Получить хоть толику тепла. Ноги Лионеля так удобно легли на плечи, словно были для этого созданы. Словно они оба были идеально подогнанными деталями, частями головоломки, неизбежно притягивающимися друг к другу. Эмиль боялся навредить ещё больше, но его настойчиво тянули ближе, не оставляя выбора. — Сильнее! — Ли выгнулся, подхватывая ритм, зашипел от боли и вместо того, чтобы остановиться, потребовал больше. — Ну же! Что ты, как старая кляча? Будешь двигаться или нет? — Нет! Нет… — поддаваться на провокации Эмиль не собирался, но совладать с обрушившейся сладостью не было сил. — Не могу… Хорошо, Ли, хорошо… Хорошо? После Эмиль отнёс отключившегося брата в спальню, аккуратно привел в порядок, стараясь не потревожить, и ушёл к себе, пытаясь вычеркнуть из памяти вид распахнутых в немом крике губ, хватку сильных пальцев и всепоглощающее чувство принадлежности, которое он так больше ни с кем и не испытает. *** На плечо Ричарда легла горячая рука, вторая предусмотрительно зажала рот, не позволяя выдать присутствие невольным возгласом. Спотыкаясь и едва перебирая ногами, подчиняясь безмолвно направляющему его человеку за спиной, он добрёл обратно в кабинет Алвы, где как подкошенный упал в кресло. — Вам стоит выпить, юноша, — сказал Рокэ, протягивая бокал ошарашенному мальчишке. — Слишком много впечатлений для одного дня, не правда ли? — Эр Рокэ, скажите… Как? — О, вы все-таки не онемели, уподобляясь представителям вашей стихии? — Ричард молчал так долго, крутя в руках бокал, что Алва уже подумывал о решительных действиях. — Эмиль альфа, а Ли — омега. — Но ведь… — Но ведь, — передразнил Рокэ, вновь наполняя бокалы. — Ваша надорская мораль не приемлет такого? — Не знаю, — вздохнув, признался Дикон. Матушка и отец Маттео осуждали кровосмесительные связи, но… — Эр Лионель он же такой… И омега… Как ему быть? — Как всегда красноречиво, юноша, — насмешливо протянул Алва, отставляя бокал, и вдруг пересел из своего кресла на подлокотник кресла Ричарда. — Но суть вы уловили верно. Ли никого не пустит себе за спину, кроме брата. А как омеге ему нужен альфа. Хоть время от времени. — А вас? — Меня? — удивился Рокэ и наклонился ближе, почти касаясь носом русых волос. — Никогда не думал об этом. К тому же, меня не привлекают мужчины-омеги. Так что нам с вами очень повезло, что вы бета. — П-почему? — выдавил Дикон, смущаясь неожиданного вторжения в личное пространство. Близость эра завораживала. — Если бы ты ещё и пах, то не знаю, как бы я до сих пор сдерживался, — усмехнулся Алва, осторожно поднимая к себе лицо Ричарда за подбородок. — Да и тебе мой интерес стал бы очевиден гораздо раньше. — Он медленно, давая время отстраниться, приблизился вплотную, почти касаясь губами губ, но полноценного поцелуя не позволил. — Вы знаете, что феромоны омег действуют на всех альф, находящихся поблизости, независимо от их желания? Дикон прерывисто дышал, прожигая взглядом спину своего эра, отошедшего налить себе ещё вина. Никогда в жизни он не испытывал подобного! И с кем? С Вороном! Как недостойно! Рокэ устало вздохнул, услышав за спиной хлопнувшую дверь. Помянул недобрым словом всех представителей рода с оленем на гербе вплоть до Арсена Савиньяка, семейные разборки которых заставили его поторопиться со своим объяснением с Ричардом. После Варасты он усиленно приручал своего оруженосца и сумел-таки приучить к прикосновениям. Но прямая атака, пожалуй, была преждевременной. Оставалось надеяться, что их отношения не откатятся до прежней яростной ненависти со стороны Окделла и покровительственной насмешке со стороны Алва. *** Рокэ любил встречать рассвет на балконе, примыкающем к малой столовой, в которой семья собиралась для завтрака. Обычно в периоды, когда соберано Алваро был в Алвасете, что, честно говоря, случалось не так уж часто. А значит, балкон был полностью в распоряжении непоседливого сорванца — младшего сына означенного соберано. Никто не запрещал ему передвигаться по любым комнатам замка, за исключением женских, но тайно добраться до цели, не потревожив ни несущих караул стражников, ни уже поднявшихся и спешащих по своим делам служанок, было гораздо интереснее. К сожалению, именно ватага бодро галдящих, пахнущих свежей сдобой девушек и помешала ему, заставив свернуть в боковой коридор. Где его поджидала неожиданная встреча. Его старший брат вышел из комнаты Педро — молодого воина, ученика коменданта Алвасете. Растрёпанный, в распахнутой рубашке и босиком Карлос осторожно притворил дверь и, оглядевшись по сторонам, направился в сторону скрывавшегося за крупной напольной вазой недоумевающего Рокэ. Рокэ любил брата, пусть и виделись они редко. Но именно Карлос научил его всяким интересным вещам вроде катания на волнах на плоской доске и стрельбе из лука. Старший не кичился своим возрастом и положением, не пренебрегал подростком, не был строг и равнодушен, как соберано Алваро, и отношения между ними установились самые доверительные. Поэтому сейчас Рокэ, не раздумывая ни секунды, выскочил из своего укрытия и с решительным видом перегородил дорогу своим хрупким, не до конца сформировавшимся тельцем. — Карлито! — зашипел он, упирая руки в бока, подражая своему ментору. — Кажется, ты забыл дорогу в собственную спальню? — Росио! Напугал до кошки! — Карлос рассмеялся и подхватил мелкого братца на руки, потащив в сторону малой столовой. Любовь к тому балкону у братьев была общей. — А ты подрос! — выпалил он, сбрасывая свою извивающуюся и хохочущую добычу на мраморный пол. Рокэ ловко приземлился на ноги. — Давно не виделись, Росио. Я скучал. — Не увиливай от вопросов! Братские объятия чуть было не закончились шутливой потасовкой, но Рокэ, увлекавшийся трактатами по тактике с раннего детства, используя разницу в размерах и свою беличью сноровку, взобрался Карлосу на плечи, захватив в плен уши. — Ах ты, маленький… — взвился старший, но не выдержал грозного тона и с гордостью рассмеялся — из младшего должен был вырасти прекрасный Алва, который не посрамит чести фамилии. — Ладно. Думаю, такой большой мальчик, выигравший в своём первом учебном поединке… Пусть и с поддавшимся соперником! Карьяра! — слезавший Рокэ мстительно заехал разглагольствующему брату пяткой по боку. — Так что ты делал у Педро? — Не догадываешься? Ты же альфа, — Карлос подмигнул порозовевшему брату, — должен понимать. Уже чуешь омежек? — Но Педро - альфа. — Смешавшийся от долгого контакта тел запах будоражил кровь, хоть и содержал одни только резкие, свежие ноты и никакой сладости. — И ты альфа. — Ох, Росио. Любовь не смотрит на пол. Любовь — здесь, — Карлос прижал руку к сердцу, мечтательно прикрывая глаза. — И страсть здесь, а не между ног. Хотя и там, и там она была бы слепа. Подрастёшь и поймёшь, а мне пора. Игнасио должен вот-вот смениться с караула. — Игнасио?! Но как же Педро? — У меня большое сердце! — патетически воскликнул Карлос, заставляя Рокэ рассмеяться. Тогда он часто смеялся. Ему было всего тринадцать, он был младшим сыном и перед ним открывалось блестящее будущее, в котором не было никаких хлопот. А через год Карлос погиб, прикрывая своего бывшего эра. *** «В далекой древности пособники Леворукого, желая осквернить и уничтожить дела Создателя и детей Его, славящих Его, принесли на Кэртиану болезнь. Страшная болезнь поражала жён и дочерей, унося множество жизней. Но Создатель в бесконечном милосердии своём обратил взор на Кэртиану. Не было возможности вернуть погибших от мерзопакостности Врага, но был способ спасти мир, наделив мужчин способностью выносить ребёнка. Запечалился Анакс — хранитель Золотых земель, которому было видение Создателя. Он потерял обеих своих дочерей и не хотел терять сыновей. Не мог просить такой жертвы у собственного ребенка — отринуть свою мужскую суть и соединиться с другим мужчиной, дабы зачать дитя. И решил он сам возлечь на алтарь, передав дела старшему сыну…» — Просвещаетесь, юноша? — Алва возник за спиной, как всегда неожиданно. Дикон испуганно захлопнул книгу, в которой были собраны легенды о сотворении мира и появлении омег и альф. — Похвальное рвение. Но лучше возьмитесь за что-то более приближённое к реальности, чем богословская муть. Отринуть свою мужскую суть? — продекламировал он, ловко открывая книгу именно на том месте, где закончил читать Ричард. — Большего бреда я, признаться, в жизни не слышал. — Просто вы альфа. — А вы любитель поставить клеймо? Вас в детстве дразнили за то, что вы не альфа, и вы преисполнились зависти? Хотите я сейчас, отрину, как вы говорите, свою мужскую суть и лягу с вами? Как женщина, — последние слова Алва выдохнул Дикону прямо в ухо, обдавая горячим дыханием. — Мы не выбираем, кого желать, не думаем в этот момент о родословной, о выгодах, о морали. Мы просто пылаем, надеясь на ответный огонь. Он отстранился, с сожалением отмечая плескавшийся в серых глазах напротив почти священный ужас. И против воли вспоминая другие серые глаза. *** Рокэ обожал море, считая, что лучше моря не может быть ничего. Но увидев в первый раз хребты Торки, понял, что влюбился. Влюбился в чистоту и прохладу горного воздуха, в головокружительную высоту перевалов и вершин, в строгие опрятные столетние ели, упрямо и с достоинством цеплявшиеся за крутые склоны, и в Людвига Ноймара. Старший сын герцога Ноймеринена и единственный оставшийся в живых сын соберано Алваро были ровесниками, но как же они разнились! Невысокий, гибкий и сильный Рокэ напоминал живой огонь, лихой и опасный. Высокий, но тонкий и хрупкий Людвиг же воспринимался мальчишкой. Умным и старательным, но слишком юным для взрослого оружия и чина корнета. И всё же от него невозможно было отвести взгляд! От коротких, тёмно-русых волос, ярких серых глаз и вечно сурово поджатых, но таких притягательных губ. Рядом с ним беспокойный и деятельный Рокэ был готов часами сидеть неподвижно, боясь потревожить своё засевшее за учётные книги и отчёты совершенство. Если бы ему кто-то позволил! Ноймар был бетой, спокойным и уравновешенным наследником титула полукоролей, как называли Ноймариненов, и на шального альфу, с чего-то оказывающего неуклюжие знаки внимания, почти не смотрел, пока тот не решил отправиться в одиночку за дриксенскую границу. Для незнакомого с особенностями гор, необстрелянного юнца, пусть и с хорошей выучкой, такая авантюра грозила обернуться верной смертью. На дворе стоял месяц летних ветров, но на верхних склонах снег никогда не таял. Людвиг единственным оказался в курсе выходки маркиза Алвасете, благодаря полученной от того хвастливой записке. Если бы командование узнало о безрассудной вылазке, наказание могло быть очень суровым. Пришлось отправляться за спятившим альфой самому, благо выросший в горах Ноймар мог отлично ориентироваться и читать следы. Он догнал Алву почти у самой границы. Тот прекрасно справлялся, старательно избегая усиленных разъездов дриксов, перемещаясь в основном траверсом по хребту и практически не спускаясь в долины. Но именно это и могло стать причиной его гибели. — Не советую вам двигаться дальше! — окликнул Людвиг замершего перед девственно чистым снежным склоном Рокэ. — Лавина может сойти в любой момент, если подрежете слой. Тот обернулся, сверкнул улыбкой и синевой глаз, отвесил шутовской поклон и благоразумно пошёл по собственным следам назад. — Хотите покажу кое-что интересное? — заговорщически прошептал Алва, укрывшись под раскидистой елью, которую облюбовал его неожиданный спутник. И держался он так, словно и не находился на краю гибели минуту назад, словно не сбегал от своего эра и командующего армией, к которой был приписан. — Обещаю, вы не пожалеете. — Нам нужно вернуться, как можно скорее, — не повёлся на провокацию Людвиг, стараясь даже себе не признаваться, как сильно волновался. — Вы дезертировали. — Неправда! Я ушел в разведку. — Самовольную! Никому не сказав! И то, что вы будущий герцог, послужит скорее отягчающим обстоятельством. — Вы так обо мне переживаете, — усмехнулся Рокэ, заставив Людвига задохнуться от гнева. — Так пойдёте смотреть или нет? — Ведите! — рявкнули в ответ и демонстративно повернулись спиной. Им пришлось пройти около хорны и пересечь пару узеньких долин, прежде чем они, с трудом взобравшись по обледеневшему склону, на который и смотреть-то было боязно, оказались прямо над лагерем дриксов. Многолюдным, хорошо укреплённым лагерем, из которого было так удобно атаковать приграничную крепость с малым гарнизоном. — Закатные твари! — выругался Людвиг, понимая, что не влезь сумасшедший Алва на эту ледяную стенку, не миновать было бы беды. Скольких бы они потеряли из-за внезапного нападения? — Нужно немедленно доложить… — Я насчитал как минимум пятерых офицеров, — нейтрально заметил Рокэ, — и три маленькие пушки. — В наших горах от пушек мало толку. Слишком опасно. — Возможно, вокруг Айзмессер и в правду слишком высока вероятность лавины, но они наверняка планируют дойти до Агмари. — Спускаемся, Алва, — скомандовал Людвиг, вспомнив, что он тут старший по званию и более опытный. — Попробуем обогнуть их с севера и проскочить к нашим самым коротким путём. Они шли почти до самой темноты, стремясь покрыть как можно большее расстояние, прежде чем риск свернуть себе шею перевесит необходимость спешки. С заходом солнца сильно похолодало, лёгкая одежда не спасала, нужно было озаботиться мало-мальским убежищем. Еловые ветки, срезанные фамильными кинжалами, подошли как нельзя лучше, удачно дополнив небольшое углубление между двумя огромными валунами, с успехом защищавшее от холодного ветра. Разделив скудные припасы, они улеглись, завернувшись в плащи, стараясь сохранить тепло, которого ощутимо не хватало. В его поисках они и оказались вплотную. Света луны, яркой и близкой, пробивающемся сквозь ветки, хватало, чтобы разглядеть отражение звёзд в опасно мерцавших синих глазах напротив. Людвигу было одновременно неуютно и очень хорошо. Наследник соберано определенно был сумасшедшим. Заносчивым и избалованным, привыкшим получать всё по первому требованию, как любой знатный альфа, но одновременно смелым, понимающим в военном деле, весёлым, готовым посмеяться над собой, готовым на подвиг. Привлекательным. Слово появилось в голове Людвига внезапно и застряло там, заставив отвести взгляд, чуть сместиться назад, чтобы не оказаться в тесных объятиях. Словно почувствовав его неуверенность, Алва разжал руки и повернулся на спину. — Вы спасли мне жизнь, — лениво заметил он. — Если бы я был принцессой, то обязан был бы подарить вам поцелуй. — Но вы не принцесса, — буркнул Людвиг, ощущая себя донельзя глупо. Он же не пятнадцатилетняя эреа, чтобы смущаться. — Тогда вы поцелуйте меня, — весело рассмеялся Рокэ, хотя в данной ситуации поводов для смеха у них было мало. Он наверняка и в Закате будет смеяться. — Вы же почти принц. — Мы оба мужчины, — плохонький аргумент, когда сердце неслось бешеным галопом от предчувствия… Чего? — Вас останавливает только это? — небрежно бросил Алва, скрывая нервозность. — Или вы просто боитесь? Младший сын Властителя Кэнналоа, наверное, владел древней магией. Иначе с чего бы Людвигу приподниматься и прижиматься к распахнувшемуся в удивлении рту своего собеседника губами? Целоваться с тем, кто действительно был небезразличен, оказалось удивительно приятно. Рокэ почти потерял голову, желая всего прямо сейчас. Распутал завязки на собственных штанах и потянулся было к поясу своего партнёра по сладкому безумию. Но был остановлен решительной рукой. — Что бы ты не задумал, — задыхаясь, пробормотал Людвиг, — не стоит. Холодно, — его руки противоречили словам, поглаживая обтянутые тканью бедра, подбираясь к тому месту, где были нужнее всего. — Застудишься. А тебе обязательно нужен наследник. Чтобы не прервался род блистательных Властителей Кэнналоа. — Хорошо, — отозвался Алва, захватывая ласкающие его руки и поднимая их над головой. Отвлек поцелуями, одновременно расправляясь со штанами Людвига. — Зато тебе волноваться не о чем. Трое братьев и ещё совсем не старый отец. Рокэ никогда еще не спал с мужчинами, но отсутствие опыта не умаляло желания доставить удовольствие. Он скользнул вниз, поглаживая горячий, покрытый тонкой, нежной кожей ствол сильными пальцами, дурея от жадности, и, не задумываясь, прикоснулся губами. — Я согрею тебя, согрею, — заполошный шёпот оседал на коже, заставляя Людвига выгибаться в поисках большего контакта, заставляя сильнее разводить колени и умолять несдержанными стонами. — Только поверь мне, позволь… Рокэ был оглушён ощущениями: шелковистой гладкостью чужого члена на языке, дрожью сильного тела под руками, удивительно чуткими пальцами в волосах и протяжными выдохами, лучше всяких слов говорившими об испытываемом наслаждении. А потом его затопило горько-солёным вкусом и непередаваемым счастьем. — Ты… — каркнул Людвиг, кое-как собрав себя в кучу. — Ты! Ты… — он обвиняюще ткнул в разлёгшегося рядом и явно любующегося делом рук (и губ) своих Алву, а потом просто прижался к изогнувшимся в улыбке губам. — Ты невозможный! Безрассудный, невыносимый… — Нет таких слов, чтобы описать меня, я знаю, — хрипло заметил Рокэ, бессовестно прижимая к себе, лишая свободы маневра. Что было очень вовремя, потому что послеоргазменная истома стремительно отступала, и теперь Людвиг всерьёз возжаждал крови своего внезапного любовника. Хотя долго злиться не получилось, слишком сладкими были поцелуи. *** Первая влюблённость Рокэ была счастливой, пусть и скоротечной. Они провели вместе чудесное лето, исследуя тела друг друга, дурачась, воюя и радуясь каждому прожитому дню. Судьба развела их, и чувства постепенно истаяли. У Людвига уже была жена и парочка чудесных ребятишек. А Рокэ проклят. Только проклятьем можно было объяснить, что у того, кто стал так дорог за последние два года, заметно тряслись подававшие бокал с вином руки, а на пальце тревожно поблескивало незнакомое кольцо с алым камнем. — Всё-таки проклят, — едва слышно пробормотал Алва, принимая бокал и по привычке разглядывая его на просвет. — Проклят? — переспросил Ричард, замирая истуканом перед креслом, где расположился его эр. — Люди, к ногам которых я готов бросить всё на свете, хотят только одного — убить меня. Дикон побледнел до синевы. На бескровном лице выделялись только запавшие, полные едва переносимого страдания глаза, да искусанные губы. От ужаса он не знал, куда девать руки, и они бессмысленно мяли душивший его воротник колета. — Я расскажу вам о женщине по имени Эмильена, — спокойно, будто бы не замечая состояния своего оруженосца, протянул Рокэ. — Мне было двадцать шесть и в те поры я был тщеславен, опьянён первыми серьёзными победами на поле брани и ещё не устал от побед на романтическом поприще. Представлял себя Рамиро-старшим, — он жёстко усмехнулся, наконец отставив бокал, который крутил в руках. — Думал, что нашёл свою Октавию. Чистую, прекрасную, кроткую. Прекраснодушный идиот. — Не говорите так, — глухо попросил Ричард. — Вы любили, а любовь не бывает глупа. — В вашем возрасте я думал также! — с воодушевлением сказал Алва, но продолжил совсем другим тоном. — Как есть был идиотом. Но моё прекраснодушие меня спасло, потому что Эмильена, видимо, обидевшись, что я не овладел своей богиней, впустила три дюжины убийц в наше романтическое гнёздышко. — Вы убили её? — В каком-то смысле, — не подумав, откликнулся Рокэ, спровоцировав Дикона на активные действия. — Пожалуйста, — его лицо застыло безумной маской, пока руки жили своей жизнью, споро расстегивая колет, — делайте со мной, что хотите. Убейте меня! Но не трогайте их! — Да кого не трогать, кошки вас раздери?! Алва подскочил к Ричарду, крепко удерживая запястья, не дав развести полы расстегнутой рубашки. — Катарину Оллар, Августа Штанцлера, Ги и Иорама Ариго, Вальтера и Ангелику Придд… — Вы мне тут собрались всех Людей Чести перечислять? — вызверился ничего не понимавший Рокэ. — Какого Леворукого, я должен их убивать? — Не вы. Дорак. — Так при чем тут я?! Или господин Штанцлер в отместку решил сделать свой список смертников, начиная с нас с вами? — Пожалуйста! — Дикон резко опустился на колени, Алва просто не успел ему помешать, и уткнулся лицом прямо в пах своему эру. — Вставай! Ну же! Окделл ты или кто?! Наверное, впервые Рокэ испугался. Ощущая сотрясающую Ричарда дрожь, крупную, страшную, такую не под силу сдержать фамильной гордости. Давясь беззвучными рыданиями, Дикон явно находился в помрачённом состоянии рассудка, и никакие аргументы на него бы сейчас не подействовали. До чего же нужно было довести честного и преданного мальчишку, чтобы его так разрывало между долгом и совестью? Чтобы он решился отравить того, кому принес клятву верности? — Вставай! Несколько пощёчин только ухудшили дело. На лице Ричарда расцвела робкая улыбка, и он поднял голову, так явно подставляясь под следующие удары, что Рокэ зарычал от гнева и бессилия. Наверное, именно поэтому он решился на поцелуй. Но целовать безвольные губы ему не понравилось. Он никогда не был насильником. Его любовницы и любовники могли любить его, а могли ненавидеть, но удовольствие всегда было добровольным и обоюдным. Оставалось последнее средство. Напоить Дикона сонной настойкой было легко. Отнести заснувшего мальчишку в его кровать тоже несложно. Сложным было повернуться и уйти, оставив спящего на попечение слуг. Сложным, но правильным. Последние акты затянувшейся мистерии Алва будет отыгрывать соло. *** По дороге в Фельп они сделали небольшой крюк, чтобы Эмиль и по непонятным причинам отправившийся с ними Лионель смогли навестить графиню Савиньяк. Красивая и яркая, державшаяся радушно и с удивительным достоинством женщина поразила Ричарда в самое сердце. Эреа Мирабелла тоже могла быть такой, ведь положение хозяйки по-летнему праздничного Сэ и хозяйки холодного Надора было похожим: они обе рано потеряли мужей и остались на попечении юных сыновей. Но если Арлетта была живой и тёплой, даже переживая утрату, то мать Дикона предпочла заледенеть в своём горе, выстудив, лишив радости своих детей. Пара дней отдыха в пути была очень кстати, до Сэ они скакали практически без перерыва, и попасть в заботливые женские руки мечтали все. Кроме, возможно, Ричарда, уже давно и надёжно попавшего в руки своего эра. Сонная настойка позволяла беспробудно спать по ночам и делала вялым и беззаботным днём, затягивая все причины для тревог мутным, белёсым туманом, рождавшим странные видения. Лёжа в отведённой ему комнате, он будто бы видел глазами камней, из которых были сложены стены. Видел, как беспокойно хмурился расположившийся на высоком подоконнике Алва, проглядывая написанные на дорогой гербовой бумаге письма. Видел, как обессиленно Арлетта опустилась на кровать, сбрасывая приросшую к лицу маску с доброй улыбкой. Видел холодный и насмешливый взгляд Лионеля, скрестившийся с полным обиды и непонимания яростным — Эмиля. Как видел и всё за этим последовавшее. — Зачем, Ли, зачем? — безнадёжно шептал Эмиль, удерживая руки брата над головой. — Зачем ты провоцируешь меня каждый раз? — Чтобы не носился со мной, как… Как! — Дышать было трудно, толчки были быстрыми и глубокими, обжигающими, заставляющими выгибаться в попытках избежать боли. — Чтобы был жёстче. Не смей останавливаться! — он сжал брата в себе, надеясь удержать, продлить застилавшее глаза алой пеленой безумие. Такое невыносимое. Такое необходимое. — Ты до сих пор… не простил себя? Столько лет прошло… — Эмиль обнял брата поперёк груди, накрепко прижимая к себе, и уткнулся носом в светлые волосы. — Столько раз я думал, что ты ненавидишь меня за то, что я сделал с тобой тогда, и мстишь. А ты ненавидишь себя! — Сколько бы лет ни прошло, я всегда останусь омегой, — выплюнул Лионель, вжимаясь щекой в острые края орнамента на резной панели, возле которой они застыли, чтобы болью отвлечься от подступающих слёз. Никогда! — Если бы ты только знал, чего мне стоит сдерживаться и не вешаться на тебя постоянно! — Его шёпот звучал громче громовых раскатов, бил наотмашь, сильнее попавшего в живот ядра. — Чего мне стоит ждать, пока сам придёшь, хотя хочется на коленях ползти за тобой, да так остаться на них, принимая, отдаваясь… — Ли, — на мгновение прикрыв выплёвывающий мерзости рот, Эмиль развернул брата к себе лицом, — ведь я готов. Создатель, я сам готов встать на колени, если нужно. Дай мне ласкать тебя, как я давно хочу. Прими уже свою природу, позволь нам быть… — Счастливыми? — лицо Лионеля презрительно скривилось, но тело поддалось рукам брата, и он позволил стащить с себя остатки разорванной взбешенным альфой одежды. — Вместе, — Эмиль готов был пить солёную полынную горечь с губ брата, пока та не сменится сладостью разделённого желания. — Можно? Ли было тяжело, Ли было плохо, ему хотелось оттолкнуть и никогда больше не чувствовать на себе этих рук и этих губ. Таких родных, правильных, идеальных. Легко списывать всё на гормоны ненавистного тела, но как быть с душащей его нежностью, которую в обычные дни он загонял на самое дно, чтобы не смела показываться? И всё же отказать было невозможно. Целовать, а не кусать, гладить, а не удерживать, слизать, наконец, потёки смазки с белоснежных бёдер, подводя к краю, не сдерживать рвущиеся с языка признания, двигаясь упоительно медленно, — было чудесным сном, от которого не хотелось просыпаться. Только чёрные глаза под ним удерживали Эмиля в реальности. Чёрные от затопившего радужку зрачка, от удовольствия. Но самым сладким было обнять внезапно расслабленного, снявшего свой ледяной доспех Лионеля после, устроившись на толстом морисском ковре. — Теперь ты будешь ненавидеть ещё больше? — Не буду. — Простил себя? — Нет. Ты меня простил. Судил, рассмотрел факты и оправдал, заодно выпустив из темницы. Очень благородно. — Это не значит, что ты слаб. Это значит, что ты умён. И нужен. — У Росио нахватался? — Сам дошёл. — Замолчи! — Ли рассмеялся, бросив в Эмиля подушкой, утащенной с дивана. Тот невозмутимо уложил её под голову и похлопал по ней рукой, приглашая присоединиться. Братья Савиньяки давно спали, переплетясь руками и ногами, а Ричард размышлял о вине. И о долге. И о чувствах. И о том, что, обвиняя сам себя в преступлении, лишаешься шанса на прощение, потому что нет судьи строже и пристрастнее, чем ты сам. *** В Фельпе Ричард пришёл к Рокэ сам. Когда они миновали владения Савиньяков, сонная настойка кончилась, да и Алва погнал вперёд, как сумасшедший, и застывший в седле безвольной куклой оруженосец был бы обузой. Вместо вернувшегося в Олларию Лионеля к ним присоединился отряд кэнналийцев, которые по очереди следили за медленно приходящим в себя молодым дором. Палаццо, где их поселили, было скромным, но очень уютным. Распахнув окна в своей комнате, Дикон мог услышать шум моря, который убаюкивал не хуже зелий Рокэ. Только вот из головы не шла сцена, когда спешивший на войну Первый маршал увидел солёные озера, оставшиеся на месте Гальбрэ. Ричард чувствовал сытую удовлетворённость камней, которым позволили убивать. Их припорошенный солью сон был крепок, но не вечен. Они знали, что ещё не раз поднимутся, чтобы напитаться теплотой быстротечно живущих. А ещё он чувствовал терпеливую готовность камней откликнуться на призыв. Призыв… Алвы. Нужно было пойти и спросить, почему камни готовы были последовать за Повелителем Ветра. Мучивший его вопрос казался важнее, чем бордонские корабли, чем возможная гибель Катари, чем собственная судьба. — Что привело вас ко мне, юноша? — спросил Рокэ. Он не спал, делал какие-то пометки, не отрываясь от карт и непонятных чертежей. — Принесли ещё одно кольцо с ядом? — Что вы увидели? — у Дикона болела голова и не было сил на любимое эром плетение словесных кружев. — Там, среди озёр. — Неожиданно, — хмыкнул Алва, наконец, поднимая глаза на своего нежданного ночного посетителя. — Значит, древние тайны интереснее мелкой подковерной возни Людей Чести? Знал бы, давно свозил бы вас в Гальтару. Многих проблем бы избежали, — он устало приложил ладони к глазам, прячась от жуткого, потустороннего взгляда, которым после неудачного отравления смотрел на мир Дикон. — Копались бы в разбитых камнях, а не плели интриги. — Почему камни отвечают вам? — Ричард, — раздражённо бросил Алва, — у вас нет других дел? — Конечно, нет! У вашего оруженосца нет обязанностей! И семьи, и чести! Ничего! И единственное, что мне важно теперь, камни. Они хотя бы говорят со мной. И я хочу знать, почему они говорят и с вами! — Прекрати истерику! — Рокэ вскочил и сгрёб кричащего Дикона в стальную хватку своих рук, прижимая его лицо к своему плечу. — Я бы рассказал, но ты никогда мне не верил. — Я слышу камни, — угрюмо отозвался Ричард, не пытаясь вырваться. — Я могу поверить во что угодно. — В юности я ездил в Гальтару, — начал Алва, чуть расслабляясь, делая их взаимодействие больше похожим на объятия. — Там есть особое место. Терраса мечей. Туда могут подняться только эории. Представляешь, в те времена можно было определить принадлежность ребенка к роду ещё до его рождения. Никакой возможности адюльтера, — он рассмеялся, мягко поглаживая русую макушку, с удобством расположившуюся у него на плече. — Я поднялся туда, внутреннее готовый, что меня поразит молния, потому что за несколько Кругов моя кровь Повелителя Ветра могла быть существенно разбавлена. Но все четыре стихии приветствовали меня. — Значит… — Дикон запнулся, в его голове медленно ворочались мысли: всплывали отдельные сценки того, что царапало его на протяжении всей его службы Алве. — Значит… — Не стоит делать таких выводов вслух, юноша, — насмешливо сказал Рокэ, размыкая объятия. — А теперь, если вы не против, я должен вернуться к делам. Существует древняя магия или нет, но сражения по-прежнему выигрываются планированием и неожиданными решениями, — он отвернулся, показывая, что разговор окончен. — Я Ричард, герцог Окделл, Повелитель Скал, клянусь в верности своему сюзерену… — Юноша! Замолчите немедленно! — Алва по-настоящему разозлился. — Мне не нужны клятвы. — Моя жизнь и моя кр… — Нет! — Рокэ зажал Дикону рот. — Никогда не клянитесь кровью! Никогда! Даже кошкиному Ракану. Династия давно издохла, потеряв право на престол. И я ни при каких условиях не собираюсь возвращать трон предков, мне и на своём слишком много хлопот. — Тогда что мне делать? — беспомощно спросил Ричард, понимая, что гордости у него тоже уже не осталось. Он был просто неприкаянным мальчишкой, уповающим на милость взрослого сильного мужчины, который ничем не был ему обязан. — А чего ты хочешь? — По-настоящему стать вашим оруженосцем. И ещё, — Дикон мучительно покраснел, — чтобы вы меня поцеловали. — Если я тебя поцелую, — голос Алвы упал до хриплого шёпота, — то на меньшее, чем офицер для особых поручений, можешь не рассчитывать. Я тебя просто не отпущу. Так что думай сейчас. — Я уверен, — твёрдо и незыблемо. Рокэ коротко поцеловал его, позволив себе единственный раз провести языком по губам, и вернулся к столу, начав объяснять про свою задумку об уничтожении вражеского флагмана. Дикон, признаться, прослушал начало, в голове звенело, лёгким не хватало кислорода, а в крови бродили отголоски эйфории. Пусть ему не дали закончить клятву, теперь в его жизни была ясная цель. И уж на этот раз он всё сделает правильно.