падали к звездам
Бобби. Ты, знаешь, не принимай это письмо близко к сердцу. А ещё лучше, когда прочтешь, то порви, сожги, утопи - делай, что хочешь с бумажкой, только не отдавай Сэму. Никогда не отдавай и не перессказывай. Мне нужно это сказать. Но вслух поговорить об этом я не могу. Особенно, с тобой. Я не боюсь. Я просто не могу. Но и молчать не могу. Меня разрывает тишина. Начну с того, что я только сегодня понял, что ненавижу отца. Хотя и безумно люблю. Но это всё из-за него. Всё - это Сэм. Сэм из-за него. «Заботься о Сэмми, смотри за Сэмми, защищай Сэмми» и еще миллион указаний насчет этого маленького человечка. А я? Бобби, мне было лет девять. Я тоже был маленьким. Что я мог сделать?! Но самое смешное, что когда мне было пять, я учил Сэма нормально ходить. Пятилетний ребёнок учил ребёнка! Мило, конечно, так сказали бы родители, если бы у них были такие дети, как мы. Считая, что у нас лучшие в мире отношения. А потом, они бы плакали, узнав, что отец ни разу не приложил руку к развитию Сэмми. Он только потрепал нас по волосам, когда увидел, как братишка неловко делает первые шаги, держась за стенку очередного мотеля. Отец наорал на меня, когда я не усмотрел за ним. Сэм оступился, полетел с порога вниз, счесал себе нос и лоб. Зато, когда падал я, Джон твердил:«ничего, это нормально, подотри сопли». Из-за этого я ненавижу Сэма. Ненавижу, Бобби. Он БЫЛ ребёнком, а я нет. Ненавижу. Я его обожаю, Бобби. До слез обожаю. Я не знаю, как... Как жил бы без него. Я думал, когда мне было лет одиннадцать, когда эта капризная задница бесила меня по любому поводу, что было бы хорошо, будь я одним ребёнком в этой семье. А потом представил, что утром никто не потрепет меня за плечо, не поноет, что надо в школу, что я одеваюсь, как бомж. Ранее - никто не притащит игрушки, хотя, хоть убей, не помню, откуда они у него были. И не помню, чтобы отец покупал. Что-то воровал я для него. Но не так много. Дальше - никто не принес бы мне пива, не завалился рядом, чтобы посмотреть на звезды... Да какая разница, что бы там «никто». Мне важен именно Сэм. Виноват отец, помнишь? Ну или то, что я всегда обожал брата. Какое-то биполярное расстройство. Заботься... И делай всё так, как скажет эта сучка. Хорошо, что он не пользовался этим. Были капризы, как и у любого нормального ребёнка. Но потом, видимо, перерос, понимая, кто мы, что мы. Я плакал ночами, когда отец бросал нас в мотеле, а Сэмми ложился ко мне под бок, сжимаясь в маленький комочек. Я обнимал его, думая о том, что было бы, не существуя его. И понимал, что не было бы меня. А этого больше, чем достаточно. Нет, я не об этом хотел сказать тебе. Об этом я могу поговорить с тобой. Проблема в том, что однажды меня ранили на охоте. Бывает сплошь и рядом, но отец, подлатав, через два дня потащил меня на очередную охоту. И Сэм взорвался. Наорал так на отца, что тот ударил его. Пощечина, не больше. Но он сбежал. И отец отправил меня искать его. Уточню, сам уехал. Я искал Сэмми до вечера. Я думаю, ты можешь себе представить, что я ощущал. И можешь представить, что чувствовал двенадцатилетний ребенок, которого ударил отец. Я нашел брата далеко от того мотеля. Это был какой-то забавный мотель, прямо за ним расстилался лес. Мой Сэм сбежал туда. От обиды и злости. Упал в какую-то яму, оступившись. Мокрого и грязного я нашёл его на дороге, он уже шел обратно. Знаешь, что он сказал мне, когда я тоже хотел отчитать его за то, что полез, что повысил голос на старшего? «Он тебя не любит, если так поступает. А я - люблю.» Я обнял его. И впервые в жизни мне стало обидно. За всё. За себя, за Сэмми. За то, как он боялся поднять потом глаза на отца. Потом, отлегло. У всех. Стало, как раньше. Только не у меня. Сэмми. Впервые это случилось в мои пятнадцать. Я рано стал жить половой жизнью. Много девчонок побывало в моей постели. Вернее, я в их. Не суть. Я к тому, что не страдал от недотраха или внимания. Но тут ночью мне приснился сон. Сэм медленно снимал с себя одежду, а потом завалился на какое-то покрывало. Было слишком темно в этом сне, я еле-еле видел его. Но видел. Боже, ему тогда только одиннадцать было, как это извращенно. Но это сон, я не мог остановить его. И он, ребёнок, лежал на этой тряпке, в темноте какого-то сарая, тяжело дыша, сверкая своими невозможными глазами. И знаешь, что сделал я? Я его взял. Со всей страстью, на которую был способен в жизни. Потом, я забыл. Ну, сон и сон. Тем более, что девчонки всё ещё продолжали бегать за мной. Ну или я за ними. Неважно. Потом, уже Сэму было пятнадцать. Здоровый уже был, а тут заболел. Метался по кровати, бредил. Отец сказал, что это лихорадка. Коротко скажу, что он притащил мне лекарств, сказал, что нужно делать и уехал. Опять уехал! А у меня на тот момент появилась девушка. Стройная, красивая, такая, что хочется делать для нее всё, что угодно. И мы должны вечером встретиться, а тут Сэм. Знаешь, что сделал я? Я дал ему таблеток и тоже уехал. К девчонке, оставив брата. О, я провел у нее целую ночь, а когда вернулся в мотель, то нашел моего Сэмми на полу посреди номера. Видимо, ему стало совсем плохо, он встал, чтобы найти меня, отца, но никого не было. Он потерял сознание, так и остался на полу, придя в себя. И если бы ты знал, Бобби, как я ненавидел себя в этот момент. Я просто закрылся в ванной и стал ладонями бить себя по лицу, сжимая зубы, ругая себя за этот сучий поступок. Намаявшись, я лег в кровать к Сэму, обнимая, прижимая, укрывая. И услышал:«спасибо, что всё же пришел». И я заплакал. Меня нет, отца тоже. У него жар и сильнейшая ломка. Я задумался о том, что было, если бы я вернулся, а мой Сэмми умер? Захотелось разбиться на машине от боли. Я бы так и сделал тогда. А сейчас, я просто прижался к нему, шепча миллион раз тупое «прости». Я остановился лишь тогда, когда поймал себя на том, что целую его в шею. Так, щипая губами кожу. Слабенько. Но оно было. И я снова вспоминаю свой тот сон. Когда он поправился, мы не вспоминали об этом. Очень много было моментов, когда я вот так прижимался к нему, прижимал его к себе, гладил, успокаивал, согревал. Особенно в детстве. Плохой сон, гроза - и лохматое чудо бежало ко мне, сжимая мою руку своими пальцами. Первая девчонка Сэма меня бесила. Знаешь, почему? Потому что, это значило отпустить его. Отдать ей. А я уже держал брата в сердце, еще сам не понимая. Я думаю, ты догадался, что я веду к тому, что я люблю его, как мужчину. Правильно. Но погоди, ладно? Сразу скажу, что я никогда не прикасался к нему в этом плане, тебе не за что ненавидеть его. Можешь ненавидеть меня. Погоди, сейчас. Во второй раз, когда я понял это, был ливень. А мы промокли. Были на охоте. Отец затащил нас в охотничий домик в лесу. Мы рухнули на лежанку, но он сказал раздеваться. В маленькой верандочке была сушильня, сушилка - неважно. Он повесил нашу одежду туда, потом, кинул нам какую-то одеялку, найденную в шкафу этого домика. Нам уже было наплевать на то, где она лежала, чья она, кто ей укрывался. Сэм дрожал так крупно, сжимаясь, пытаясь убрать озноб. Я прижал его к себе, накрыл одеялом. Готов к самому ужасному? Мы были полностью обнажены. Сэму - шестнадцать. Мы очень неудобно сидели на этой лежанке. Стоило одному пошевелиться, как он задевал другого. Мы случайно потерлись друг о друга. И Сэм зашипел. А я... Когда он заснул, когда заснул отец, выскочил на улицу, под дождь, голый, завернул за угол, прижимаясь к деревянной стене, подставляясь под ледяные капли, дрочил. И думал я вовсе не о девчонках. А о том шипении, которое сорвалось с губ брата. Представлял его во многих случаях. Сам понимаешь, в каких именно. Ничего святого. Когда вернулся, залез под одеяло, Сэмми только поежился от моего ледяного тела. А я прижался ближе, греясь. Потом случился колледж. И я возненавидел Сэма. И отца. И весь мир. Я пролежал неделю, тоскуя, пытаясь унять шальное:«Сэм, Сэм, Сэм, Сэм» в своей тупой голове. Не мог. Тут отец пропал. Удачно. Да простит меня Бог, плохо так думать. Рука устала писать это. Но я допишу. Выглядит, как предсмертная записка? Она самая и есть. Забегу вперед...Я продал за Сэма душу.
Я хотел сдохнуть, когда понял, что Сэмми мертв. Но не смог. Хотя, только кричал ему:«умрешь ты, умру и я». Сколько гонору в этих словах. А на деле я оказался тряпкой! Я не испугался своей смерти, Бобби. Я испугался, что больше не увижу его. Пускай, даже мертвого. Я знал, что Демоны дадут мне время. Мне и дали год. У меня есть только год. Или целый год. Не знаю. Я не вернусь к тебе. Я очень хочу увидеть Сэмми. Надеюсь, он в порядке. Ты только не говори ему, что у него брат такой больной извращенец. Я же думать не могу больше о других. Только о нем. Нельзя же так, мы же братья. Одна кровь по венам. А я думаю. Делай, что хочешь. Хоть прокляни. Мне уже всё равно. Я буду охотиться. Ты только сделай для меня кое-что. Скажи Сэму, если он в порядке, если он захочет, - только не смей говорить о Демонах, - пускай придет через неделю по указанному на другой стороне письма адресу. Я просто лишь хочу посмотреть на него, запомнить, хотя, никогда не смогу забыть. Люблю его, Бобби. Я его очень сильно люблю. И я готов баловать его своей любовью. И учти, это не просто влечение, желание. Нас слишком много связывает. Вся жизнь. Еще раз: мы даже не целовались. Он не знает о моей зависимости. Не смей говорить! Не смей расстраивать моего мальчика. Не смей, слышишь?! Бобби. Спасибо тебе за всё. Просто за всё. Прости меня, ладно? Если сможешь. Не ищи сам. По адресу меня не найдёшь. Он только для Сэмми. Спасибо.Дин В.
***
Бобби дрожащими руками провел по лицу, стирая слезы. — Идиот, — прохрипел он сухим горлом. — Что за идиот! Из комнаты вышел Сэм. — Что случилось? — Брат твой случился, — рыкнул охотник, сжимая в кулаке бумажку. — Он оставил адрес, хочет тебя увидеть. — Что за адрес? Где он? — Винчестер прищурился. — Да что происходит? Я ничего не понимаю. — Тебе и не надо, сынок. Поедешь? — Глупый вопрос. Куда ехать? Вместо ответа Бобби протянул лист. — Дин меня убьет. Но... Я считаю, ты должен знать. Некоторое время в комнате стояла тишина, а потом Сэм вскочил с места, хватая куртку. — Ненавижу, — бросил он, хлопая дверью. В груди у Бобби рухнуло сердце.***
По указанному адресу стоит только маленький домик, окруженный сосновым лесом. Откуда только Дин откопал это место, стоит догадываться. Здесь сыро и прохладно, а еще как-то мрачно, неуютно. Но знать, что здесь его брат, что... Сэм не знает, чего хочется сначала - обнять, избить или поцеловать, ведь все эти чувства, описанные в письме, задевали и его сердце раньше. Он не задумывался, живя по правилам:«нельзя, запрещено, грех». Но не смотреть, не трогать, не думать - не получалось. А ведь с детства никого не было роднее и ближе. Это же как отец. Нельзя же влюбиться в отца, правда? Младший Винчестер тихо открывает дверь домика, которая противно скрипит, создавая еще большую атмосферу отвращения от этого места. В груди - больно. После прочитанного он совсем не знает, как вести себя. Но в то же время, радостно. Огромный отклик на его маленькую взаимность греет душу. Душа... Дин сидит за столом, склонив голову над отцовским дневником. Будто не слышит, что кто-то пришел. Будто не ждет. Но сердце бьется бешено, боясь, что это не Сэм, а Бобби, от которого он собирался прятаться. Хотя, если бы тот набил ему лицо, стало легче. Зачем он только написал это? У него был в запасе год, мог и потом, не сейчас. Просто, нужно было бежать от Сэмми, чтобы держать себя в руках, зная, что всё, что у него есть - двенадцать месяцев. Невыносимо ждать и любить молча, понимая, что это конец. Навсегда конец. — Дин? Охотник дергается, поднимает голову. Не так это должно быть, не так. Сэм должен был зайти, но никого не увидеть. Дин бы просто посмотрел на него из какого-нибудь укромного уголка, запомнил, въел себе в мозг, в кровь, в вены. Навсегда так, люто запечатал. Сэмми, маленький брат. Вся его жизнь. Его счастье и радость. Его гордость. — Сэм? Словно удивление. Хорошая актёрская игра. Остаётся надеяться, что Бобби не отдал ему письмо. Младший подходит тихо и Дин замечает, как тот дрожит. — Что с тобой? Сэмми? Как ты себя чувствуешь? — Как может чувствовать себя человек, узнав, что его брат продал душу? Это сказано таким ледяным и тоскливым тоном, что старший вздрагивает. Отдал всё же письмо... Или пересказал. — Сэмми? Младший охотник стоит, стараясь унять свою дрожь, но получается слабо, поэтому, он опускается на колени между разведенных ног брата, резко и с силой обнимает за бока, утыкается носом в грудь и быстро-быстро, задыхаясь, шепчет: — Дин, Дин, Дин, Дин... Винчестер пугается такого порыва, но оттолкнуть не смеет. Желанная близость окутывает теплом и лаской. — Ну что ты, Сэм, — усмехается он, подныривает руками под сэмовы локти, тоже обнимая. — Хорошо же всё, глупый. — Это ты называешь «хорошо», Дин?! Это?! Он не понимает, что Это. Письмо, признание, продажа души, смерть Сэма. Что конкретно-то? — Я мог бы лежать рядом с тобой, — отчаянно шепчет Дин, ведя носом по гладкой щеке брата. — Там, в грязи, Сэмми. Лежать рядом, с прострелянной головой. Я не испугался, знай это. Я не трус, Сэм. Но ты - моя единственная слабость. Всегда, Сэмми, всегда. И это шанс. Маленький, но шанс. Я, как-никак, обещал отцу заботиться от тебе. Сэм, ну... Поднимайся. Всё хорошо, ну, нормально. — Я как буду без тебя?! Голос младшего срывается, как и нервы, которые на пределе. Он обхватывает голову Дина ладонями, утыкается лбом в его лоб. — Ближе тебя нет никого и не будет. И ты хотел этот год провести один, без меня. Почему? — Ты знаешь, — чеканит он. — Знаю. Но ты всё же трус, Дин. Скажи мне это в лицо. Сейчас скажи, пока есть момент. Ну, скажи. Дин. Я хочу знать. И Винчестер срывается. Ему просто рвет тормоза, он порывом обрушается на брата, сжимает его одежду так сильно, что она трещит. Сам, как собака, утыкается носом в шею, жадно так дышит, дрожа всем телом. Дозволено! Допущено! — Сейчас же, Дин. Приказ. Это приказ. И его нельзя ослушаться. Это приказ от Сэмми. — Люблю тебя. До боли люблю. Люблю, Сэм. Люблю. Обожаю, Сэмми. Сильно так. Люблю. Боже мой, люблю, люблю, Сэм, хороший мой, люблю. Прости меня. Умоляю, прости. — Дин, — стонет Сэмми, почти рыдая. — Давай, как в детстве. Что делают люди, когда любят друг друга? — Продают души, лишь бы его любовь была счастлива. — Идиот. Целуются, Дин. Ну. Прошу тебя, мне надо срочно. Сейчас. Рвет окончательно. Мощно. — Не смей...так...делать...больше... Губы нещадно болят от поцелуев, руки живут своей жизнью. Сэм так отчаянно цепляется за Дина, что ноет всё тело. — Я убью его, — прохрипел старший, целуя, куда придется. Задыхаясь от желания, от возможности. — Но сначала скажу «спасибо». Сэмми, люблю тебя... — Я люблю тебя, Дин, — шепнул ему на ухо брат, всхлипывая. — Как я без тебя? Я не хочу, Дин, не хочу. Винчестер-старший судорожно выдохнул, пряча лицо в волосах младшего. Ради этого он готов продать душу еще пару раз. Лишь бы слышать это тихое признание. — У нас есть год, малыш. Это мало для нас. Но он есть. И теперь у меня есть ты. — Я всегда был. И буду. Мы...ты хочешь заняться со мной любовью? — спрашивает Сэм, зажмуриваясь. — Я же так тебя хотел, Дин. Всегда, Дин. Идеал в тебе видел. Кумиром считал. Такой сильный, такой умный, храбрый. Только для меня. Ну же. — Сэмми... Так нежно, так больно. Так тоскливо и ласково. — Заняться любовью, боже. Спасибо. Дин ласково поглаживает пальцами щеки Сэма, склоняется, чтобы поцеловать губы. Это невероятное чувство, когда имеешь возможность сделать это для человека, которого так долго хотел. Любил. Желал. Получить от него ответ, судорожно выдыхая, жмурясь, будто от боли. Но только наоборот. Поцелуй ломает какие-то стены в сердце. Дает свободу. И закрывает, толкая воспоминание о том, что у них всего лишь один год. Что ж. Теперь уж, каждый день этого года Дин будет целовать, ласкать, обнимать Сэмми. Запоминать и оставлять себя в его памяти. Зная, что ему будет больно. Это просто надо пережить. Они занимаются любовью, медленно, вливаясь друг в друга, толкаясь, оставляя отметины, метки. Вдыхая сухой воздух. Стонут во весь голос, сообщая о своей любви. Кончая несколько раз, добивая себя поцелуями, до сих пор не веря, что это происходит. Совсем не замечая Бобби, который сидит на капоте своей машины, держа письмо за край, смотря на то, как обрывок сжирает огонь из серебристой зажигалки.