Вода живая

«Кровь не водица» — старательно вывожу в экзаменационном бланке. Текст про пословицы и поговорки тяжёлый, муторный, вчитываться совсем не хочется, когда от духоты давит в затылке и перед глазами то и дело начинают бегать мушки. Но мне нужно хотя бы восемьдесят баллов по русскому, тогда наверняка пройду на бюджет. Щёлк, щёлк колпачком ручки. Кровь не водица. Неплохо было бы об этом подумать чуть раньше, когда я прилаживал катетер к липкой холодной руке. Кровь, понятно, была Юлина, и вообще, с этим бедолагой в основном она возилась, я — так, с процедурой помог и гуляй… Ну, тогда мне так казалось. В носу, кажется, мокро. Только соплей не хватало. Мне потом ещё информатику писать. Лезу в карман — как назло, платка нет. Быстро провожу под носом указательным пальцем, вытирая. По коже размазывается мутно-красная полоска. Блин. Как вовремя. Хотя чему удивляться, плюс тридцать два, ни ветерка, две бессонных ночи… да ещё эти инопланетные чудеса, чтоб их. — Как вы себя чувствуете? — негромкий голос девушки-наблюдателя. Слабый стук каблучков — она подходит к моей парте, заглядывает мне в лицо. Опускаю голову — красная клякса расплывается прямо на бланке. Хорошо, что черновик. — Позвать врача? — дозированное, сдержанное беспокойство. Шмыгаю носом. Щекотно. — Можно выйти на пару минут? — виновато улыбаюсь. Ну, я надеюсь, что у меня вышла именно улыбка. — У меня бывает иногда… такое. Если б только такое. Девушка колеблется пару секунд, решительно кивает. — Направо по коридору, белая дверь без таблички. Если станет хуже — обратитесь к любому наблюдателю, вас отведут в медпункт. Поднимаюсь медленно, зажимая ноздри ладонью, но мимо девушки к двери уже проскакиваю торопливо. Долго не сдержаться. Вода. Мне нужна вода. Белая дверь. Так. Хорошо. Раковина. Кран на полную. Несколько секунд ничего не происходит, а потом рыжеватая, отдающая ржавчиной вода устремляется мне в лицо. Даже нагибаться не надо. Упругие струи гладят переносицу, скулы, скользят. Как щупальца. Как живые. Раны лечит только чистая вода, так, вроде, говорила Юля. Но я ж не ранен. С парой лопнувших сосудиков справится и эта рыжая байда. Буду очень удивлён, если окажется, что они лопнули не из-за инопланетной хрени, бродящей в моём теле. По идее, пройдёт. Должно пройти. К врачу я с этим, ясное дело, не сунусь, Юлю вопросами доставать стрёмно. Но, если рассуждать логически, я ведь не вступал с пришельцем в непосредственный контакт. Меня, типа, зацепило по касательной. Значит, всё должно постепенно успокоиться. Пока что мне от этих рассуждений не сильно легче. Упираюсь ладонями в раковину. В слив стекает уже не рыжее, а какого-то ало-морковного цвета. Взрыв на ацетоновом заводе. Жертвоприношение индейцев майя Кетцалькоатлю. Струйки-щупальца потихоньку отцепляются от моего лица. Вытереться нечем, хорошо хоть рубашку кровью не сильно забрызгало. Слабый стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, ко мне заглядывает лысая голова наблюдателя. Правильно, надо ж убедиться, что я тут не шпоры на коленке раскладываю. Демонстративно поддёргиваю ремень брюк — дяденька поспешно закрывает дверь с той стороны. Заглянул бы пол-минутой раньше — мог бы уже звонить на Рен-ТВ. Сунуть бы голову под кран, чтоб охладило. Чтоб проснуться — и никакой тарелки не прилетало, и за школой не торчат полуразрушенные коробки домов, и банка с водой на кухне не расколотилась вчера ночью, когда я подрочить пытался. Ну хорош, хорош. Надо вернуться в класс и дописать наконец про кровь, которая не водица. Может, я наскребу-таки свои восемьдесят баллов. Может, я дотяну до конца экзаменов, и меня не разнесёт на молекулы аш-два-о. * * * — Ну, что скажешь? Валентин Юрьевич смотрит, подперев подбородок ладонью. Вроде бы расслабленно — а в то же время чувствуется, что никуда ты из его поля зрения не денешься. Вопросительно поднимаю голову: — В смысле? — В смысле, как поживает будущее российских информационных технологий, — уголок тонких губ чуть приподнимается. — Юля говорит, заданиями вас завалили. — Да вроде ничего, — пожимаю плечами. — Ну да, вон, и время на прогулки остаётся. — Мы к девяти вернёмся, — поспешно вырывается у меня. Валентин Юрьевич пожимает плечами: — А куда вы денетесь. Он, наверное, имеет в виду Юлину охрану. После истории с тарелкой Юля и выйти никуда не может без того, чтобы её не сопровождали на некотором расстоянии специально обученные люди. Она уже даже не злится из-за этого — плечами пожимает. Но мне упорно кажется, что эта фраза относится вовсе не к Юле, а ко мне. Ты же Гугл, отличник, пай-мальчик. Приведёшь вовремя, как же иначе. Когда она убегала гулять с этим своим, ну, у которого потом крыша поехала и он в неё стрелял, она наверняка приходила поздно. — Гугл? — Юля заглядывает на кухню, светлые волосы чуть взлохмачены, на подбородке след вишнёвого сока. — Щас я переоденусь, пять минут. Исчезает, не дожидаясь моего кивка. — Может, чаю пока? — Валентин Юрьевич вопросительно оборачивается ко мне. — Юлино «щас» вполне может затянуться. — Мм, можно, наверное, — бормочу. — Спасибо. Он поднимается, достаёт из шкафа коробочку. Аккуратными скупыми движениями наводит в кружке чай — некрепкий, как раз как я люблю. Душистый — наверное, с какими-то ягодами. От кружки поднимается пар. — Холодной подлить? — Если можно. В кружку льётся вода из фильтра, я спешно отвожу взгляд. Хэкон с первого дня, как я помог ему обосноваться в Кушелево, уверял, что вид текущей воды никак не должен на меня влиять. Но у меня всё равно под ложечкой тянет, кажется, будто моё собственное тело растворяется, течёт, течёт… Встряхиваю головой. — Нам на лекции говорили, что нынешнее — это мелочи, разминка, а настоящий хардкор будет с третьего курса, — говорю, чтобы что-нибудь сказать. — К тому же ещё и военная кафедра начнётся. — Собираешься на военную кафедру? — Валентин Юрьевич поднимает брови, словно я сообщил ему нечто удивительное и нелогичное. — Ну да. Вообще-то у меня вроде как освобождение по здоровью, — заставляю себя не опустить взгляд. — Но это ничего. Я бы хотел всё-таки попробовать, подать документы. Валентин Юрьевич слегка пожимает плечами. Я осторожно делаю глоток. — А что, — скрыть тревогу получается так себе, — что-то не так? — Да нет, почему же, — в спокойном тоне чувствуется едва уловимая усмешка. — Просто мне трудно представить менее подходящий для военной службы тип высшей нервной деятельности. Сглатываю. Отвечать, наверное, не имеет смысла. Всё ж правильно, куда тебе в армию, Гугл, кем ты командовать будешь, тебя даже бабушкина Мурка никогда не слушалась… — Но, может, в тебе есть скрытые таланты, — чёрно-карие глаза иронически оглядывают моё лицо. Медленно, через рот, выдыхаю, и вода в банке на столе подпрыгивает, выплёскивается на стол. Внутри всё холодеет, футболка, кажется, липнет к спине. Валентин Юрьевич смотрит на банку слегка расширившимися зрачками. Надо объяснить. Хотя бы попытаться. — Валентин Юрьевич… — язык во рту не хочет слушаться, я пытаюсь собрать мечущиеся мысли воедино. — Не бери в голову, Глеб, — Валентин Юрьевич слегка качает головой. — Юля, как правило, неплохо контролирует свои эмоции, но иногда она теряет концентрацию и случается вот такое. Я смотрю на него во все глаза. Не могу понять, отчего у меня пальцы подрагивают, от облегчения или от злости. Он уверен, что это Юля. Он даже не подумал на меня. — Я рад, что вы с Юлей общаетесь и сейчас, — кончики смуглых пальцев обводят подбородок. — Ей нужен рядом кто-то вроде тебя. Рассудительный. Доброжелательный. Рад стараться, чо уж. К счастью, Юля в джинсах и майке выныривает из своей комнаты и уводит меня из кухни раньше, чем вода в злосчастной банке закипит. * * * Хэкон не раз твердил, что научиться управлять своими стихийными выплесками даже Юле будет непросто. Моё тело не трансформировалось, значит, я и подавно лишён такой возможности. Жаль, что он не видит меня сейчас. Щелчок пальцев — тугая, гибкая струя вырывается из-под крана, обвивает мою руку от запястья до локтя. Щелчок — ещё одна струя распрямляется, бьёт прямо в потолок. Я прохожусь по холодному полу чужой квартиры, пританцовывая, тяну шею к зеркалу, чтобы видеть, как крупные капли застывают в волосах прямо надо лбом. В кончиках пальцев пульсирует. Я пока ещё даже не дал воли этой силе, а она так и рвётся из меня. Вы были правы, Валентин Юрьевич. Мне не нужно в армию. Хотите, покажу, почему? Струи воды, как лианы, тянутся, убегают в темноту. Вот она, кровать. Глазам трудно привыкнуть к слабому освещению, но я различаю белую простыню, съехавшее одеяло, голые крепкие плечи, широкую, мерно вздымающуюся грудь, покрытую короткими чёрными волосками. Водяные плети, повинуясь движению моего запястья, стаскивают одеяло полностью, обнажая длинные стройные ноги. Мне хочется дотронуться до мускулистого колена, до неожиданно узкой щиколотки, но если водяные щупальца сделают это за меня, наверняка выйдет забавнее. Неожиданнее. Ягодицы под чёрной тканью боксёров тоже очень ничего. Ткань можно подцепить, разорвать, но я лишь легонько прикасаюсь тонкой струйкой к выпуклости в паху. Смуглое тело вздрагивает, со сдавленным стоном поворачивается набок, пытаясь уйти от прикосновения. Ещё бы. Вода отнюдь не тёплая. Неумолимые струи не выпускают его, гладят, дразнят, и наконец он рывком садится на постели, открывая глаза. Смотрит на меня — гневно, потрясённо. Сейчас у него вырвется что-то резкое, необдуманное — надо уберечь его от ошибки. Водяное щупальце завивается кольцом вокруг его шеи, сдавливая горло. Вместо окрика я слышу сдавленный хрип. Это приятно. Пожалуй, мне стоит продолжать в том же духе. Валентин Юрьевич, а как вам, если я заберусь щупальцами под резинку ваших трусов? Нет-нет, даже не пытайтесь делать вид, что вам неприятно. Не с таким стояком. Ну-ка, что тут у нас… Вот так, ещё немного, обернуть вокруг ствола, нырнуть в ложбинку между ягодиц. Не вздумайте дёргаться. Ну вот, сами виноваты. Глоток воздуха ещё надо заслужить — чем скорее вы это осознаете, тем лучше. Что такое? Губы синеют? Ну, попросите меня. Не обязательно это делать словами. Достаточно и взгляда — напуганного, умоляющего. Попросите, и тогда, может, я позволю вам сделать вдох. Ай, самому бы сдержаться. Не могу утерпеть — подаюсь вперёд, дотронуться до смуглой щеки, почувствовать покалывание щетины — ноги путаются в водяных струях, пытаюсь удержаться, не потерять равновесия — И сажусь в постели, судорожно глотая воздух. Господи. Да за что ж мне такое. Простыня разворочена, одеяло слетело на пол. Под рёбрами заполошно колотится. В паху пульсирует — стоит, как… ну, как и должно, наверное, стоять у восемнадцатилетнего девственника, увидевшего дебильный эротический сон. Если б это было только эротическим сном. Ладони мокрые, и я почти уверен, что это не от пота. Грёбаные водяные штучки. Во рту сухо, будто там бумагой протёрли. Но я ложусь, забираюсь под одеяло, не иду на кухню пить. Хватит на сегодня воды. Пожалуйста. * * * — Тебя на вокзал? — негромко спрашивает Юля. В зеркале видно её побледневшее за последние недели лицо, тёмные круги под глазами. — Опять бабушку навещаешь? Погано, блин, ведь о Хэконе я ей до сих пор ничего не сказал. Он уверял, что сам раскроется, когда наступит момент, но сколько можно Юльку в неведении держать? Ей и так хреново от всех этих лабораторных опытов. Бабушка-бабушка, почему у тебя такие большие уши? Потому что я из созвездия Близнецов, внученька… Подавив неуместную ухмылку, качаю головой. — На работу. Невольно кошусь на гладко стриженый затылок Лебедева. Он слегка поворачивает голову, отвлекаясь от дороги. — Ты работу, что ли, нашёл? Где? — Ростелеком. Надеюсь, это не прозвучало уж слишком горделиво. Я всего-навсего стажёр, и для меня это скорее возможность попрактиковаться в навыках, нежели настоящая работа, но… — Может, тебя просто троллят? — мягко интересуется Лебедев. В мозгу от такого вопроса что-то подвисает: — В смысле? — Ну как же: Гугл работает на Ростелеком. Юля беззвучно ухмыляется. Я бы с радостью посмеялся вместе с ней, я помню, как в школе она цедила сквозь зубы что-то ядовитое про отца, с которым невозможно разговаривать. А сейчас чувствуется, что они — друг за друга. Вот только я-то, получается, один. Хмыкаю, так и не придумав подходящий ответ. Меня троллят — тут вы совершенно правы, Валентин Юрьевич, и мы оба прекрасно знаем, кто именно меня троллит. А я так и сижу, проглотив язык. Может, из уважения к званию и опыту, может, потому, что я догадываюсь, куда вы сейчас повезёте Юлю — и отчего у вас кошки скребут на душе. Да в самом-то деле, сколько можно Юлю мучить? Если даже отец-генерал не может её вытащить, значит, в неё вцепились конкретно. Знать бы только: им нужна именно Юля? Или, в принципе, подойдёт любой, у кого с водой странные и запутанные отношения? * * * — Заходи. Валентин Юрьевич в домашней футболке и вытершихся спортивных штанах всё такой же подтянутый, энергичный. Вот только во внимательном взгляде ощущается усталость, даже не физическая, а такая, как после задёргавшего, вытянувшего из тебя все нервы дня. — Юли нет, она в городе. Решила погулять. Помедлив, Лебедев негромко добавляет: — Досталось ей сегодня. Вот что-то такое я и чуял. Наверное, я всё-таки не зря пришёл, хотя всю дорогу сам себя пытался отговорить. — Ей тяжело на опытах, да? Глупый вопрос. Но Валентин Юрьевич, кажется, не сердится. — Физически её состоянию ничего не угрожает, — он слегка качает головой. — Я с самого начала поставил условие: перед каждым экспериментом Юлю должны обследовать врачи. Если тот или иной показатель отклоняется от нормы, исследование отменяется. После экспериментов её состояние также проверяют. Ну, хоть что-то. — Сегодня её подвергли острой эмоциональной перегрузке, — Лебедев хмурится, узкий рот едва заметно сжимается. — Намеренно. Не уведомив меня. — Догадывались, что вы вмешаетесь, если будете знать заранее, — пожимаю плечами. Лебедев кивает. — Я убеждал себя, что смогу её уберечь, — произносит тихо, с расстановкой. — Не дам причинить ей вреда, всё проконтролирую от и до. Судя по тому, что произошло сегодня — это самообман. У меня в животе что-то болезненно скребётся. Представляю, чего стоило Валентину Юрьевичу признать своё бессилие, невозможность помочь Юльке. И уж тем более тяжко проговаривать такое вслух. Перед чужим человеком. Передо мной. — Чаю выпьешь? Карие глаза смотрят спокойно, гнев и тоска где-то глубоко на донышке, а может, они мне и вовсе чудятся. Такое самообладание, как у Валентина Юрьевича, поискать. А мне бы надо собрать в кулак трепыхающиеся остатки того, что зовётся силой воли. Или храбростью. И открыть уже рот наконец. — Валентин Юрьевич, — запинаюсь, пальцы комкают манжету. — Я как раз хотел сказать… Этим вашим военным учёным не Юля ведь нужна, а её сила? Сила управлять водой? — Юля не может управлять водой, — сухо произносит Лебедев. — Но от неё пытаются этого добиться. Поспешно киваю. — Эта штука, эта способность, которой её Харитон наградил — мне тоже досталось немного. Случайно. Если я сдамся, — сглатываю, — если вы отвезёте меня в лабораторию, они ведь отпустят Юлю? Правда? Валентин Юрьевич смотрит на меня молча, не отводит внимательного взгляда от моего лица — чувствую себя подопытной зверушкой, ещё даже не добравшись до лаборатории. Черная бровь едва приподнимается. — Не говори глупостей, Глеб, — сдержанное недовольство в голосе. — Юле ты ничем помочь не можешь. Возвращайся домой и, будь добр, не распространяйся никому о твоих так называемых способностях. Будешь болтать — только себе навредишь. Как кулаком в живот. Во всяком случае, дыхание у меня сбивается, внизу под рёбрами вспухает боль. Я раскрываю рот и ничего не могу сказать. В глазах мутнеет. Думал, теперь ты что-то значишь? Думал, твоя помощь кому-то нужна? Заткнулся бы, не раздражал серьёзных людей, не отнимал у них время. Всё-таки пытаюсь что-то выговорить, давлюсь словами. Лебедев, кажется, и не слышит, он поворачивается ко мне плечом, делая шаг к журнальному столику, и что-то режет мои внутренности насквозь, наотмашь. Стена воды, ворвавшаяся из ванной в коридор, впечатавшая Лебедева боком в стену, ничуть не похожа на щупальца из моего сна. Те слушались малейшего импульса, первой же мысли, а этой громадой я не могу управлять, не могу сдвинуть её даже на миллиметр. Меня шибает о ту же стену, давая мне прочувствовать на своей шкуре разницу между моральной болью и физической. Над головой что-то дребезжит. Опять задыхаюсь. Вода всё прибывает, закручивается гребнем над головой. Ладони с силой обхватывают мои плечи. Ладони твёрдые, тёплые. Карие глаза совсем близко. — Отставить, — чётко проговаривает Лебедев. — Возьми себя в руки. Дыши. Поджарое тело вжимает меня в стену. Вздрагиваю, инстинктивно дёргаюсь — держат крепко, не вырваться. Колено вклинивается между моих подрагивающих ног, в паху сладко ноет, и меня обдаёт жаром. Господи, как же стыдно, и как же хорошо, только держите меня, Валентин Юрьевич, не отпускайте, мне сейчас так… Вода падает на нас сверху холодным ливнем. Несколько секунд, и всё исчезло, рассыпалось, мы переминаемся с ноги на ногу по щиколотку в луже. Карие глаза блестят, к смуглым щекам, кажется, прилила кровь. Валентин Юрьевич отстраняется, но его ладонь всё ещё лежит у меня на груди. Он смеётся — негромко, устало. Впервые слышу, как он смеётся. — Честно, Глеб, не ожидал, — выдыхает мне куда-то в висок. — Я же говорил вам, — бормочу в ответ. — Или вы насчёт… Вот же засада. В джинсах влажно и липко, и он не мог не почувствовать, что творилось со мной, пока втискивал меня в стену. Прежде, чем я успеваю пожелать себе провалиться сквозь землю, тёплые пальцы поддевают мой подбородок, вынуждая меня взглянуть Валентину Юрьевичу в глаза. — Я имею в виду твой взрыв. Вот уж точно, в тихом омуте, — он качает головой, смотрит серьёзно, мягко. — Прости меня. У меня не было намерения тебя провоцировать. Честно говоря, твой порыв самопожертвования выбил меня из колеи, — морщинки на широком лбу обозначаются чётче, резче. — Юлю бы ты в любом случае не вызволил, а вот испортить себе жизнь мог легко. Сидели бы вдвоём в лаборатории, — уголки жёсткого рта слегка скривились. — Но твою реакцию я, определённо, не рассчитал. — Я сам не рассчитывал, — выдыхаю в ответ. Ноги всё ещё дрожат, я приваливаюсь к стене и чувствую, как рука Лебедева придерживает меня под лопатками. Надёжно. Я в безопасности — от воды, от рвущейся из меня инопланетной силы… от самого себя. — Валентин Юрьевич, — как будто все мышцы вынули из меня вместе с костями, даже язык слушается неохотно. — Я не знаю, что с этим делать. Я пытаюсь себя контролировать, но… — Но получается не всегда, — невозмутимо заканчивает Лебедев. — Давно с тобой это? Загибаю пальцы, пытаясь подсчитать месяцы. — С того дня, как вы с Юлей выхаживали пришельца? — помогает он. Облегчённо киваю. — Учитывая, что ты ни разу не привлёк к себе внимания, — уголок тонких губ едва приподнимается, — твой самоконтроль заслуживает похвалы. У тебя сильная воля, Глеб. Наверное, улыбка у меня на лице совершенно дебильная, но с ней я уж точно ничего не могу поделать. Будто глотнул чего-то пряного, крепкого и стало тепло — несмотря на то, что вода хлюпает у меня везде, от ботинок до волос. Лебедев делает шаг назад, отпуская меня, и я, не думая, удерживаю его запястье. — Валентин Юрьевич, — задираю подбородок к его лицу. — Если честно, мне очень хотелось привлечь внимание. Ваше. Он задумывается на несколько секунд, карие глаза слегка прищуриваются. — Что ж, — произносит медленно, с расстановкой. — Нет предела совершенству, верно? Думаю, я мог бы преподать тебе пару уроков самоконтроля. * * * Тонкая струйка воды бежит из-под двери — я инстинктивно поджимаю колени, усаживаюсь с ногами в кресле. Тихо как. Только слабое журчание, да из-за стены всё явственней доносятся шорохи, плеск, а за другой стеной время от времени что-то пощёлкивает, и я слышу глуховатый голос Валентина Юрьевича, произносящий короткие фразы. Лампы давно погасли, только зелёные стрелки вдоль стен тускло светятся, указывая направление эвакуационного выхода. Туда нет смысла идти, там уже, наверное, по грудь. И вертолёты улетели. Я легонько раскачиваюсь в кресле. Если перестараюсь, съеду в холодную воду. Складываю пальцы в замок на колене — они отсвечивают бледно-зелёным, неживым. Провожу ладонью вдоль лица, смотрю, как скользят тени по коже. Плеск становится громче, вода бежит вовсю, и я соскакиваю с кресла, потираю ноющую поясницу. Надо перебираться, пока ещё есть возможность. Единственная дверь, за которой более-менее сухое помещение, прямо передо мной, голос слышится именно оттуда. Валентина Юрьевича лучше сейчас не отвлекать, но… что уж поделать. Вытягиваю руку перед собой. Может, мне просто хочется себя обманывать, а может, поток, текущий под ноги, и впрямь замедляется. Я резко дёргаю ручку, вваливаюсь в смежную комнату и упираюсь в дверь коленями, грудью, пытаясь не дать воде прорваться за мной следом. Ручка щёлкает, и я с облегчением выдыхаю. Негромкий гортанный звук за спиной заставляет меня вздрогнуть. Оборачиваюсь медленно, плечи сами собой поджимаются. Широко раскрытые карие глаза смотрят на меня. Валентин Юрьевич прижимает к уху рацию, твёрдые губы негромко, чётко проговаривают: — На два градуса левее возьми. Вот так. Через двести метров — обломки спутниковых антенн, не спеши, не напорись на них. Молодец… Пауза. Пальцы что-то нажимают, поправляют проводки, а огромные зрачки так и держат меня, не дают продохнуть, шевельнуться не дают. «Ты какого хрена не эвакуировался?» — без единого звука, всё и так ясно. Развожу руками. Честно, не знаю, какого хрена. Вряд ли моя недо-сила сможет хоть как-то задержать воду, затопляющую бункер, выцарапать для Валентина Юрьевича ещё несколько минут. Но — вдруг? «Я отдал приказ. Как ты посмел не выполнить?» Ухмыляюсь. Это уже перебор, Валентин Юрич, сами знаете. Я не ваш адъютант на побегушках. «Идиот», — полуприкрытыми веками, беззвучно разомкнувшимися и вновь сжавшимися губами. Киваю. Конечно, идиот, ещё с тех дней, когда бегал к Юле помогать с домашкой и начинал нести ахинею, стоило столкнуться с вами в коридоре. — Чуть правее. Хорошо держишь скорость, продолжай в том же духе. Рация потрескивает, мне не слышно, что ему отвечают. Шум уже совсем близко, за дверью, и я втискиваю ногти в ладони, пытаясь представить, как передо мной, перед Валентином Юрьевичем вырастает непроницаемая прозрачная стена, отталкивающая воду. Ни хрена не получается. Стена, вода, рация — всё где-то далеко, на другой планете, а я только жадно гляжу, мысленно зацеловываю злое смуглое лицо с каплями пота на лбу, крепкие длинные пальцы на черном корпусе, широкие плечи, длинные ноги в запылённых армейских брюках. Выпиваю взглядом — от встрёпанных волос на макушке до носков сапог, не могу напиться. Щиколотки касается что-то холодное. Я не опускаю взгляд, я и так знаю: вода уже здесь. Пока прибывает потихоньку, струйками, потом навалится волной, вынося железную дверь. Простите меня, Валентин Юрьевич, у меня нет ни выдержки вашей, ни храбрости. Колени ходят ходуном, пальцы дрожат, в глазах щиплет. Я шмыгаю, вытирая ладонь рукавом. Пытаюсь улыбнуться. Валентин Юрьевич так и смотрит на меня — внимательно, пристально, направляя своего собеседника по рации. Хэкона, кого же ещё. Удачи тебе, Хэкон, и тебе, Юль, и даже тебе, Ткачёв. Надеюсь, вертолёты успели вырваться из водяного кольца. За дверью будто глухой вздох. И ещё. Валентин Юрьевич поворачивает голову, словно пытаясь увидеть, что там. Раздельно произносит: — Харитон, дальше — сам. Рация опускается на стол с тихим стуком. Валентин Юрьевич подходит ко мне, глядит молча. Пальцы дотрагиваются до центра моей ладони. Вчера эти пальцы забирались мне в джинсы, дразнили невыносимой медлительностью, гладили, сжимали. А вторая рука накрыла мой рот за секунду до того, как у меня вырвался крик — я только промычал что-то сдавленное, вжимаясь губами, кусаясь… Интересно, технически — я потону девственником? Или вчерашнее можно засчитать? Гул за дверью уже не утихает. Пальцы крепко обхватывают мою ладонь — стискиваю в ответ. — Плавать умеешь? — ровным тоном интересуется Лебедев. Сдержать смешок не удаётся: — А нафига? — Вода заполнит бункер не сразу, — спокойный взгляд, выразительное поднятие бровей. — Несколько секунд могут решить очень многое. Нужно бороться до последнего. А что изменится-то? Но — как скажете. Как скажешь, Валя. Он стоит спиной к двери, одной рукой опираясь о стол, другая всё ещё держит мою ладонь. Подойти бы к нему ещё ближе, лицом к лицу, встать на колени. Положить руку ему на бедро, погладить сквозь ткань, а второй потянуть вниз молнию ширинки. Прижаться, потереться щекой — и, может, у него на секунду собьётся дыхание. И пальцы заберутся мне в волосы, потягивая, приказывая без слов. Ах, ещё ж ремень — успел бы я с ним справиться до того, как… Резкий чпок — как пробка вылетает из бутылки. Меня сшибает с ног, тащит, ледяное и скользкое хлещет в нос, в уши, я пытаюсь кое-как оттолкнуться от стены, вынырнуть к потолку. Не могу вдохнуть, грудь сдавило, пляшут, пляшут красные круги, хриплю, рвусь, ловлю глоток воздуха, глотку опять распирает удушьем, пузыри тянутся вверх, вверх, сейчас не выдержу, вдохну, и в лёгкие польётся вода, и на этом всё, мама, мамочка, ухватиться за трубу, дёрнуть шеей, ещё крохотный вдох, мутит, душно, мне нужно хотя бы восемьдесят баллов, пословицы и поговорки, бланк прыгает, чёрная ручка потекла, кровь не водица, кому суждено быть повешенным, тот не утонет… Щёку обжигает боль. Мотаю головой, меня вздёргивают за шкирку, держат. Выворачиваю рот, глотая воздух. — Осторожно, головой не треснись, — сипит Валентин Юрьевич. Точно, мы под самым потолком, голова упирается во что-то жёсткое. Вода уходит медленно-медленно. В час по чайной ложке… да что ж ко мне так прицепились пословицы эти. Можно бы попробовать заставить её утекать быстрее, но, кажется, сверхсилы во мне ни на каплю не осталось. Интересно, помогла ли она хоть немножко? Ладно, без разницы. Когда удастся наконец открыть дверь, Валентин Юрьевич, конечно, свяжется со своими, будет выяснять, какова обстановка, везде ли отступает вода, сколько жертв. И — главное — что с Юлей. А я буду его ждать. Пока — ждём оба, держимся на плаву, и я дышу, и смотрю, как глубоко и жадно дышит он. И как улыбается мне — едва заметно, уголками рта.