Кроличья нора

Небо над базой Новогорска было серым и каким-то неприятным, будто рыхлым. Затягивающий шнурки на бутсах Максименко угрюмо подумал, что оно похоже на овсянку. Настроение в этот сентябрьский перерыв на сборные у него было хуже некуда — он, наверное, ещё не до конца отошёл от клубных матчей, где сезон откровенно летел к чертям. Саша не привык жаловаться, но прямо сейчас эти сборы, эта пресловутая конкуренция со стоящим в двух шагах Мотей, когда в его родном клубе творился сущий ад, нахуй ему не упали. В итоге бессильная агрессия второй день в нем сплеталась с тупой апатией, которую он маскировал под сосредоточенность. Рядом на лавку кто-то плюхнулся и с усердием начал затягивать шнурки. Повернувшись, Саша уставился на острый, знакомый до отвращения край скулы и светлый висок Феди Чалова. Ах да. И это. С Федей у них было сложно всегда, сколько Максименко помнил их общение, полное вязкого молчания, напряженных недомолвок и колких слов. Они могли бы ужиться, оставаясь по разные стороны баррикад и встречаясь лишь на дерби, но в этом году молодежка опять столкнула их нос к носу, и никуда от этого было не деться. Они правда старались — играли в приятельство, врали журналистам. Федя жалил своими короткими улыбками, в застенчивость которых Саша не верил ни капли, сам он изображал вежливый интерес. В итоге феерично и с размахом проебались оба. Федя, словно почувствовав, что на него смотрят, повернулся к нему вполоборота. Уголок его непропорционально широкого, улыбчивого рта дернулся вверх. — Тяжелое утро? — Не выспался, — дернул плечом Максименко, коротко пожимая протянутую узкую ладонь. — Заметно. Заметно ему. Проебались они, может, и оба, но расплачивался за всё, кажется, один он, Саша. В октябре восемнадцатого молодежка проиграла с треском, обидно вылетев в шаге от евро. Похоронная атмосфера раздевалки давила Саше на голову, в которой и так на репите были три пропущенных им гола. Хотелось разбить что-нибудь — вдребезги, со звоном и грохотом, но мобильник был ему еще нужен, а больше под рукой ничего не было, кроме бутс и грязной, пропитанной потом формы, и от этого безадресный гнев сгущался в нем, точно угарный газ. Когда он обернулся, чужой темный взгляд оказался той самой искрой, от которой перед глазами всё поплыло, и в трусах вдруг стало горячо и тесно. В тот вечер Федя выскользнул из его рук и ушел без слов, лишь вскинув напоследок стеклянный взгляд, в котором Саша прочел такое же охуевание от произошедшего, которое было у него самого. А когда за чаловской спиной закрылась дверь, Саша упал спиной на кровать и, кажется, вздохнул полной грудью впервые за вечер. Прокушенная губа щипала, пальцы еще были липкие от спермы, а плечи ныли там, где за них хватались чужие руки… Он чувствовал себя опустошенным и одновременно свободным. Казалось, все события до были отчеркнуты жирной линией: ничего не осталось. Уже не было ни поражения, ни вылета, ни дубля «Спартака». Отбор был закончен. Остались лишь горящие губы, и звон в ушах, и целый сезон впереди. Кто же знал, что через год Сашу будет переебывать этими воспоминаниями, точно влюбленную школьницу. — Земля вызывает Макси, — рассмеялся Чалов, выдергивая его из мыслей. — Вы чем с Калугой всю ночь занимались, что ты убитый такой? — Трахались, чем еще, — фыркнул Максименко, мысленно умоляя его отвалить. Федя покачал головой, стрельнул взглядом и ушел к своим, напоследок мазнув теплыми пальцами по плечу. Саша таращился ему вслед и хотел сдохнуть. Он знал, что у Чалова сезон тоже складывался не лучшим образом, но нападающий казался как всегда собранным и спокойным. Отстраненным. И вовсе не вспоминающим, что было в какой-то там Австрии год назад. Саша же чувствовал себя Алисой, которая провалилась головой вперед в кроличью нору, забыв выяснить, есть ли там дно.

***

В зале ожидания аэропорта были слышны только негромкие переговоры, смешки и накладывающийся звук одной и той же трансляции. Взрослая сборная играла с Казахстаном и всё никак не могла забить. Пока все собравшиеся вокруг таращились в экран, где Головин готовился пробить штрафной, Максименко скосил глаза туда, где точно так же у планшета собралась другая кучка с армейцами во главе. По правде говоря, ему всегда нравилось наблюдать за Федей. Как он ведет себя на поле и вне его, как двигается, как улыбка меняет его серьезное лицо. Была в этом какая-то смесь профессионального интереса и тотального мазохизма, но поделать он с этим ничего не мог. На тренировках можно было сосредоточиться на мяче и ебашить дальше на своей стороне поля, а вот во время отдыха было сложнее. Вот и сейчас взгляд сам легко нашел худощавую фигуру и светлую макушку среди других, скользнул по расслабленным плечам и разведенным коленям, намертво залип в наклон чужой шеи. Калуга подтолкнул его локтем и что-то сказал про опасный момент, и он вновь опустил глаза к маленькому экрану, пытаясь сосредоточиться на матче. Изнутри по ребрам царапалось что-то незнакомое и до жути пугающее. В Софию они прилетели глубокой ночью. Краем уха слушая инструкции Галактионова, которые ничего нового не несли, Саша стоял в проходе, закинув сумку на плечо и ждал, пока все выйдут, когда плеча коснулась чья-то рука. Он обернулся, ожидая увидеть Калугина, но вместо этого встретился взглядом с Федей, и язык тут же прилип к нёбу. — Чт… — Перестань на меня смотреть. Федя говорил еле слышно, очень спокойно, но каждое его слово входило в мозг, будто гвоздь. Саша стиснул пальцы на спинке ближайшего кресла так, что сам услышал треск пластика, и заставил себя дышать. — Чего? — выдавил он через силу. Голос не слушался. Федя вскинул на него взгляд и тут же отвел, на скулы легла тень от ресниц. — Просто… не надо. Его пальцы вновь еле заметно коснулись плеча, и он ужом проскользнул мимо Максименко к выходу из самолета.

***

За матч с Болгарией Саша ничего себе предъявить не мог, и, если честно, почти об этом жалел — тогда бы он мог дать нормальное объяснение своему состоянию. Он запихивал вещи в сумку, не особо заботясь об их состоянии, и руки тряслись. Рядом ругался Никита, получивший в конце матча карточку, и это немного отвлекало. Когда он невольно скосил глаза, чужой взгляд ошпарил точно кипяток. Чалов смотрел внимательно, комкая в руках футболку. Мокрые волосы прилипли у него ко лбу. Ниже ключиц еле видимый летний загар переходил в совсем белую кожу, мускулы груди и плоского живота были четко очерчены. Вниз под кромку трусов убегала едва заметная дорожка волос. Флешбэки годичной давности, от которых Максименко бегал все эти дни, вдруг накрыли его с головой. Злость вскипела внутри, пошла пузырями: на всю ситуацию, на чужое, непробиваемое спокойствие, на собственное неумение отпустить. А потом Федя чуть заметно кивнул. Саша подумал: да гори оно всё. Он смутно помнил, как они доехали до отеля, как он что-то наплел про плохое настроение Никите, который звал его к остальным и в результате понятливо съебался один, и как искал забитый в телефоне контакт, чтобы отправить сообщение с номером комнаты. Алиса вновь неслась вслед за белым кроликом, снося на своем пути все предупреждающие знаки. В тот раз в номере тоже был полумрак, Саша точно помнил. Федя стоял напротив него, хмурый, задумчивый, в серой форменной футболке. Глаза у него бегали, а грудная клетка тяжело вздымалась. Сейчас он казался зеркальным отражением того Чалова, который еще утром во время разминки сверкал широкой улыбкой в Облю, Кучая и всех, кто оказывался поблизости. Всех, кроме, конечно, него, Саши. Мысль болезненно отозвалась внутри, но он её тут же отмел. Это все равно было бесполезно. — Так и будем стоять? — спросил он, фальшиво ухмыляясь. Чалов вскинул на него глаза и, кажется, хотел что-то сказать. Саша даже слушать не стал: крепко сжал руку на его загривке и столкнул их рты, жестко и жадно целуя. В следующий момент они уже остервенело целовались, сталкиваясь зубами и слепо хватая друг друга руками. Пока Федя шарил ладонями под его футболкой, Саша вжался носом и ртом ему в шею, вдохнул глубоко, прочертил языком широкую линию вниз до ключиц, укусил. Чалов зашипел недовольно, дернулся, но Саше было откровенно похрен: его давно так не вело. От чужого запаха, от солоноватого привкуса кожи и горячих прикосновений. Впрочем, кажется, не его одного, потому что когда они отстранились, глаза у Феди были точно два фонаря, и никакого протеста Саша в них не видел. Только злость и желание, зеркальные его собственным. Федя, не сопротивляясь, позволил толкнуть себя к узкой кровати и гибко выгнулся, когда Саша, навалившись сверху, сунул ладонь ему между ног. Там было твердо, горячо и влажно, и от этого Сашу пронзило острым, почти болезненным торжеством, мгновенно стекшим в пах. Потому что Чалов мог вести себя как угодно, мог изображать скромного и правильного парня, улыбаться до ушей Косте Кучаеву и даже не смотреть в сторону него, Саши Максименко, но сейчас… Сейчас-то он хотел его. Выгибался под ним, толкался в его кулак и стонал ему в рот. А потом его теплая рука скользнула Саше в штаны и сжала напряженный член, умелые пальцы сомкнулись на головке, и в глазах у Саши потемнело. Он лениво смотрел, как Чалов вытирается краем простыни и поправляет мятую одежду. Говорить ничего не хотелось. Думать — тоже. Смутно хотелось коснуться костяшкой пальца чужой поясницы. Федя повернулся к нему вполоборота, мазнул нечитаемым взглядом. По его лицу казалось, что он хочет что-то сказать, что-то, наверняка, очень правильное и занудное, вроде «только не рассказывай никому» или «это ничего не меняет», и Саша уже приготовился ему ехидно ответить, но голос Феди был пугающе мягким. — Кстати, спасибо за игру сегодня. Ты нас выручил. Максименко фыркнул: — Иди уже, — и заставил себя откинуться на спину и упереться взглядом в потолок. Через пару секунд дверь хлопнула. Алиса летела вниз, вниз и вниз. Дна не было. Теперь Саша это знал.