Закрой глаза

Джен
PG-13
Завершён
9
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
12 страниц, 1 часть
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
9 Нравится 1 Отзывы 5 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
— Нам всего лишь нужно узнать, как далеко они засели, Шаст, — Павел так сильно стискивает его плечо своими длинными костлявыми пальцами, что Антон морщится и дёргает рукой. — Не лезь на рожон, и так уже… …двоих ребят потеряли. Серёжку Лазарева да Димку Билана. Не разлей вода были, ходили вместе, как друг к другу приклеенные. Так и попали под перекрёстный огонь — вдвоём. Серёжка не Лазарь — не воскреснет, а Дима не феникс — из пепла не возродится. Павел глядит на него вымученно, по-отцовски. Разве что в обе щёки губами не тычется на прощание. Командиром он был отличным, разве что слишком человечным, добрым, а потому не по душе ему всё это было. Попробуй, похорони разок своих парней — сразу расплатишься за это пятью годками своей жалкой, ничего не стоящей жизни. А Паша уже задолжал смерти слишком много лет — даже правнуки расплачиваться будут. Антон хмурит брови, дольше положенного задерживая взгляд на осунувшемся лице лейтенанта. Шастун уверен — сам он выглядит не лучше. Тянет ладонь к лицу и трёт заросшую колючей щетиной щёку. Побриться бы да в баньке попариться — большего ему сейчас для счастья не нужно было. Даже сигареты и девки подождут. — Понял, товарищ лейтенант, — Антон стискивает зубы и уходит прочь, в сторону леса. Он не видит, но знает — Добровольский так и остался стоять на месте, буравя взглядом долговязую фигуру последнего оставшегося у него разведчика. А когда-то целая рота была. Пятьдесят пять орлов числилось, а теперь вот один птенец остался. Антону было двадцать три с лишком, когда война началась. Жил он не тужил с матерью и сестрой в родном Воронеже, а потом кончилась вольготная жизнь. За ним не пришлось идти — сам пришёл и записался в разведку. Сначала не хотели брать — ростом длинный был, приметный, но сам вызвался в Прибалтику ехать, да так и отправили в самое пекло. Почему именно в разведку? Всё просто — убивать не хотел. И дело не в Боге или страхе — войну не признавал, но и отсиживаться не мог, кичась своими принципами. Как нелёгкая занесла его под Смоленск — долгая история. Он бы и сам не рассказал её от начала до конца. Самый краткий ответ — удачлив был, как чёрт, а потому сам кидался туда, где помощь сильне всего была нужна. И смелость его была не в опрометчивом лихачестве, а в осторожности и осознании опасности. Солнце припекало, птицы щебетали, облака мирно плыли по небу, и в кои-то веки не слышался отдалённый гул орудий и разрыв снарядов. Антон даже остановился, задирая голову к верху и щурясь на сияющий небосвод. А, может, и не было никакой войны вовсе? Может, это всё — всего лишь плохой сон, чудовищный мираж, навеянный тоталитарным режимом во главе с деспотичной партией? Нет, это реально. Такие рассуждения — пространны, иллюзорны, и они рассыпаются прахом. А люди умирают, — и это было реально. Шастун ступает по траве бесшумно, мягко пружиня шаг. Ветки руками не отодвигает — сам наклоняется то вниз, то в сторону, как тростник на ветру. В тени деревьев прохладно, где-то в стороне бежит река, весело журча, и Антон прикладывает все усилия, чтобы не поддаться соблазну и не потерять бдительность хоть на секунду. И в который раз он благодарит себя и свою выдержку. Слишком явный и отчётливый шелест травы слышится снизу всего на какую-то секунду, но Антону и её хватает, чтобы бесшумно упасть на землю и притаиться. Шелест повторяется, и Антон шумно сглатывает, напрягая каждый мускул. Но потом всё стихает. Около пятнадцати минут ничего не нарушает оркестр шелеста листьев на ветру и задорной переклички птиц, и Антон раздражённо прикусывает щёку, как вдруг он отчётливо слышит шорох одежды, а после — металлический звон пряжки ремня. Он задерживает дыхание и подползает чуть ближе к склону, настороженно щуря зелёные лисьи глаза. В долине, у берега реки, стоял мужчина. У его ног грудой тряпья валялся серый китель. Кроваво-красным пятном чуть поодаль маячила нарукавная повязка. Нетрудно было догадаться, что на ней было изображено. Шастун скрипнул зубами; его острый взгляд вспыхнул, пальцы сами собой потянулись к холодной рукояти пистолета. Жгучую ненависть сдерживал такой же пряный, щекочущий воображение интерес. Что этот немец делает тут один? Где его оружие? Почему, чёрт возьми, он раздевается, скидывая свою форму прямо на сухую пыльную землю? Антон выжидал, наблюдая за немцем. Все его движения были плавные, медленные и тягучие, как тёплая карамель. Стянув с себя сапоги, он опустился на землю и сложил свои вещи ровной стопкой и ладонью разгладил все складки, обувь поставил рядом с вещами. После он разогнулся и взглянул на небо. Парень вздрогнул, глядя наверх вслед за ним, испугавшись, что вот-вот загудит авиация и всё вокруг взлетит на воздух, но нет: вокруг всё так же шумел лес. Он перевёл взгляд обратно к реке. Что-то неестественное, горькое и вяжущее, как жимолость, было в этой вражеской изломанной фигуре. Антон словно горлом ощутил терпкий вкус ягоды и невольно сглотнул. Немец вздохнул — Шастун понял это по движению плеч — и вдруг прижал ладони к лицу, мелко задрожав. Антон впал в ступор. Он что, плачет?.. Ситуация сбивала его с толку, и он даже оглянулся по сторонам — вдруг это отвлекающий манёвр такой? Когда он повернул голову обратно, то немец был уже по пояс в воде. — Чёрт, — беззвучно выругался Шастун, доставая-таки из кобуры пистолет. — Stand! Hände hoch! (нем. Стоять! Руки вверх!) — крикнул он, в один прыжок оказываясь у подножия склона. Немец замер на месте. Его молочная кожа светилась в ярком солнечном свете, а тёмные кудри отливали медью. Он осторожно развёл руки в стороны — Антон видел, как тряслись его ладони — а после поднял их вверх. — Dreh dich um! (нем. Развернись!) — скомандовал Шастун. Он твёрдой рукой держал пистолет, хотя и боялся выстрела больше, чем мужчина перед ним. Тот стал медленно разворачиваться, поворачиваясь подтянутым торсом к Антону. Шастун обмер, заглянув в кристально голубые глаза напротив. У него было красивое лицо и стройное тело, но вот взгляд сочился болью, как свежая рана — кровью. Так смотрят люди, которым нечего больше терять. Немец пару секунд не двигается, а потом срывается с места и ныряет в воду. Антон курок не спускает — боится нанести смертельную рану — а кидается вслед за немцем в тёплую воду. Хватает его за щиколотку и резко дёргает на себя. Тот барахтается, машет руками — пытается вырваться, но не может. Антон охает, когда чужая пятка прилетает ему в челюсть, и сплёвывает кровь — она вперемешку с водой стекает по подбородку и пятнами расплывается по кителю. Немец выдёргивает ногу из цепких шастунских пальцев и порывается в сторону леса. Антон хватает его за волосы и тянет на себя, рукой сгребая того за горло. Тот, как уж — скользкий и ловкий — изворачивается и бьёт точно под рёбра. Антон закашливается, но волосы не отпускает. Преимущество на его стороне — нож уже приставлен к шее, а немец больше не рыпается. — Auf den Knien (нем. На колени), — командует Антон, и немец покорно опускается, не сводя с него жгучего взгляда небесных глаз. — Я понимаю по-вашему, — внезапно говорит он на чистом русском. Глядит, как корова, приведённая на убой: глаза большие, и они так завораживающе блестят, что Антон на одну секунду сомневается в своих действиях. — Значит, поймёшь, куда я тебя пошлю, гнида, — Антон замахивается и одним точным ударом рукоятью ножа по затылку отключает врага. Снова сплёвывает кровь и оглядывается по сторонам. Хорошо, что стрелять не пришлось — точно набежало бы непрошенных гостей. Глядит на ровно сложенную фашистскую форму, презрительно кривит губы при виде нарукавной повязки. — Что же ты тут делал, Арсений Попов? — вопрошает в никуда Антон, выуживая из нагрудного кармана вражеского кителя документы и фотографию. На выцветшем снимке — красивая женщина с девчушкой на руках; последняя удивительно напоминает этого парня — значит, дочь. Шастуну и раньше приходила в голову очевидная мысль о том, что и у немецких солдат есть семьи. Но, когда они одного за одним безжалостно убивают твоих товарищей и соотечественников, перестаёшь верить в их человеческую сущность. — Чёртов предатель. Он взял в руки китель, взвалил на удивление лёгкого Арсения на плечо и поплёлся обратно в их лагерь — необходимость собирать сведения своим трудом отпала. Офицеры сделают это за него. Может, даже медальку-другую за отвагу накинут. — Свои! — кричит Антон, заслышав щелчок затвора автомата. — Шаст! — Лёха выныривает из окопа откуда-то слева и в два прыжка оказывается около товарища. — Это что, немец? — Да. Вылез позагорать, и я его накрыл. Где Добровольский? — С самого твоего ухода пытается со штабом связаться. Они с Шеминовым в его палатке. — По-братски, доложи за меня, я пока устрою нашего гостя в сарае, — Шастун хлопнул парня по плечу и двинулся вдоль палаток к окраине лагеря. Пленников им держать не приходилось, а потому Антону пришлось соорудить импровизированные оковы, подвесив немца за руки к деревянной перекладине на потолке. Он отошёл от него на шаг и снова невольно окинул взглядом его обнажённое тело, усыпанное созвездиями родинок, словно мороженое — шоколадной крошкой. Почему он оказался так далеко от своих? На кой чёрт разделся и полез в воду. Мысль больно кольнула его в грудь, сердце болезненно сжалось — неужели?.. — Шастун! — за спиной грянул голос Стаса Шеминова — старшего лейтенанта. — Неужели у нас наконец-то есть появился язык? — Так точно, товарищ старший лейтенант, — отозвался Шастун, лениво козыряя старшему по званию. — Только сомневаюсь, что он может много чего нам рассказать, — говорит он, демонстрируя пустые погоны на сером кителе. — Всё равно молодец, хвалю, — Шеминов подошёл чуть ближе к пленному. Антон перевёл взгляд на Добровольского, и сердце ухнуло куда-то в пятки — тот был бледен, как мел, а глядел грозно, неодобрительно. — Пристрелил бы ты его на месте, рядовой, — сухо кинул он, проходя мимо Шастуна. — И ему не мучаться, и нам грех на душу не брать. Неприятный осадок осел в душе. Антон сглотнул его прелый привкус и поморщился, через плечо оглядываясь на немца. Его замучают до смерти, а всё зря. Ему одному придётся стерпеть всю ненависть к своей стране. И впервые в жизни Антон пожалел о том, что не убил человека сам. — Пришли Выграновского, — командует Шеминов перед тем, как Антон выходит из сарая. — Есть, — бесцветно отзывается Шастун. — Тоха! — Эд находит его раньше, налетая на него. — Ты там немчуру завалил и в лагерь приволок? Мой герой! За мной посылали? — Да. Они там, в сарае, — в другой ситуации Антон бы отшутился, но не теперь. Эд, прихлопывая и потирая ладони, двинулся в сторону сарая, и Антону не оставалось ничего делать, как пойти вслед за ним. Мама ведь говорила, что мы в ответе за тех, кого приручили. Даже если приручили силой.

***

Арс приходит в себя медленно, и с каждой секундой боль в онемевших руках ощущается всё острее. На фоне слышен непривычный русский говор, и страшное слово врывается в его воспалённое сознание: «плен». Он сам был свидетелем тех зверств, на которые были способны солдаты в отношении врагов. Он слышал, как ломались кости и лопались сухожилия; слышал запах горелой плоти; ощущал горькую желчь в горле при виде человеческих внутренностей и отрубленных конечностей. А теперь ему самому предстояло наблюдать за этим действом от первого лица в главной роли. И он ни капельки не сомневался, что советские солдаты не менее жестоки и даже более изобретательны, чем его сослуживцы. — Стас, — Добровольский трёт лоб и с мольбой глядит на товарища. — Я умоляю тебя — не надо. Это бесчеловечно… — Загонять людей, как скот, в газовые камеры — вот что бесчеловечно, — сухо отзывается Стас и жестом руки призывает лейтенанта замолчать. — Он один из них, а, значит, должен расплатиться за все страдания наших людей. Говорят они тихо, но Арс слышит каждое слово. Он мог бы сказать, что не боится боли, но глупое сердце выдаёт его с потрохами — колотится так, что мужчине хочется выплюнуть его на устеленный соломой пол. — Товарищ Выграновский, вы как раз вовремя, — Шеминов игнорирует ладонь Паши на своём плече и переводит взгляд на Арсения. Тот глядит на него спокойно, почти равнодушно, а тёмная отросшая чёлка спадает на глаза. Антон судорожно вздыхает, стоя позади всех, и Арсений переводит взгляд на парня. И, чёрт, Антон был готов сквозь землю провалиться. Или позволить подвесить к потолку себя вместо него. Это красивое лицо не выражало ничего, кроме щемящей тоски и какого-то разочарования. Он глядел ему прямо в душу, касаясь чего-то сокровенного, тайного; чего-то такого, о чём не подозревал даже сам Антон. Он им ничего не расскажет. И не потому, что стойко выдержит всё то, что с ним сделает Выграновский. А потому, что не знает ровным счётом ничего. Шастун переводит взгляд на Шеминова и ужасается тому, что читает на его лице. Тот знает, что никаких сведений они не получат. Но возможность причинить страдания человеку, который косвенным образом связан с кровопролитиями, упускать не собирался. — Товарищ старший лейтенант… — подаёт голос Шастун, откашливаясь. — Молчать! — рявкает тот и подходит к Арсению. Тот даже не дёргается; лишь вздёргивает подбородок кверху, готовый гордо принять свою участь. — По-русски понимаешь? — Арсений игнорирует вопрос, продолжая молча глядеть на Шеминова. — В гляделки поиграть решил? — Товарищ старший лейтенант, — после короткого смешка говорит он, — достойный соперник в гляделках разведчику — только другой разведчик. Арсений переводит взгляд на Антона. Он глядит пристально и как будто бы тепло, ласково. У Антона от этого взгляда теплеет в груди, и мурашки бегут по спине. Мы в ответе за тех, кого приручили. — Понимаешь, значит. Это облегчает задачу, — Шеминов кивает и отходит чуть назад, усаживаясь на скрипнувший под его весом стул. — Начнём с простых вопросов. Где стоит твоё подразделение? Антон вытирает вспотевшие ладони о штаны. Атмосфера вокруг угнетала, давила, и Шастун боролся с желанием выйти на свежий воздух. — Товарищ Выграновский, — спустя пару минут позвал Шеминов, поводя рукой в приглашающем жесте. — Прошу. Кулак у Эда был тяжёлый, и Антон вздрогнул от хруста ломающегося носа. Арсений тяжело охнул; колени у него подогнулись, и он повис на руках, потеряв координацию. Шастун дёрнулся в его сторону, но Паша вцепился в его рукав, не давая сделать ни шагу. — Никто не любит повторять вопрос дважды, — говорит старший лейтенант, когда Арсений снова встаёт на ноги, отплёвываясь от крови. — А что тольку-то! — внезапно кричит Арсений. Антон вздрагивает, как от удара молнии. — Не скажу — забьёте до смерти, скажу — то же самое. — Товарищ старший лейтенант! — в дверях вдруг появляется конопатое лицо. — Штаб на линии! Срочно требуют Вас! Стас подрывается и широким шагом направляется к выходу. — Продолжим, как освобожусь. Шастун! Пригляди за ним, — Антон кивает и оборачивается на Арсения. — Шастун, значит, — неразборчиво бурчит Арсений. Кровь алым водопадом текла по губам и подбородку, а после вычерчивала линии на белоснежной груди, сбегая вниз до самого пупка и впитываясь в форменные брюки, которые без ремня держались на честном слове. — А зовут как? — Антон, — парень выуживает из кармана грязный, когда-то белый носовой платок и окунает его в ведро с дождевой водой. — Антон, — тянет Арсений, внимательно следя за каждым движением парня. Он заметно напрягается, когда тот подходит ближе. — Лягаться не буду, — заверяет он, и Антон нерешительно делает ещё один шаг навстречу, протягивая к нему руку, как к опасному зверю. Арсений послушно молчит и не двигается, с интересом наблюдая за осторожными действиями парня. Его это даже забавляло, и оттого он улыбался, щуря ледяные глаза. Шастун утирает ему кровь с лица и шеи, а после отрывает от платка маленькие лоскуты, скручивая их в жгуты, и суёт их Арсению в нос. — Danke (нем. Спасибо), — Арсений в последний раз сплёвывает на пол кровавую слюну и переступает с ноги на ногу. Шастуна коробит от такого простого слова, и он кривит губы. — Что, совестно? — Арсений одним метким выстрелом попадает прямо в цель, словно бы он побывал в его сознании и ощутил всю ту горькую вину, что тяжелым грузом повисла на его шее. — Мне тоже было совестно тащить ваших солдат в наш лагерь, чтобы там их резали и увечили. Да и трупы было тяжеловато везти к реке. Но это только поначалу. Потом я привык. Повисла звенящая тишина. Антон медленно перевёл взгляд на Арсения. Тот выглядел вполне серьёзным, но потом тихо рассмеялся. — Расслабься, Антошка, — прохрипел он, закашливаясь. — Фашистские шуточки шучу. Вы же мастаки их рассказывать. Да и сами послушать любите. Ты это хотел от меня услышать? — Что ты делал у реки? — игнорирует вопрос Антон и задаёт свой, всё ещё не дающий ему покоя. — Не купаться же так далеко от своих забрёл. Арсений вмиг потух, и на его лице не осталось ни следа от той простой улыбки, что он нацепил на себя пару секунд назад. — Это не твоё дело, красноармеец, — буркнул он, шевеля посиневшими пальцами на руках. — Я ничего не скажу ни тебе, ни твоим командирам. — Тогда расскажи, как ты оказался по ту сторону баррикад, — попросил Антон. Он вдруг стал таким наивным, что ему самому стало противно. Шастун выудил из нагрудного кармана документы Арсения и потряс ими. — Место рождения — город Омск, Советский Союз. Название родного города резануло по сердцу, и Арсений поморщился. Он шевельнул рукой и протяжно застонал от боли; ощущения были такие, словно он макнул руку в кипящую воду по самый локоть. — Я развяжу тебя и привяжу к столбу, — сказал Шаст; он был малодушным — при виде чужих страданий сердце у него болело. — Рыпнешься — выбью челюсть. — Дай угадаю — а челюсти ты выбиваешь отлично? — Арсений гнусавил. Его нос опух и налился сочным лиловым цветом. Одним словом (ну, четырьмя) — принял вид спелой сливы. — В точку, — Антон не сдержал улыбки. Он подошёл к нему и перерезал верёвку ножом. Арсений с непривычки не устоял на ногах, но Шастун подхватил его подмышками и оттащил к столбу. — Scheiße (нем. Твою мать), — выругался Арсений по-немецки, когда его руки безвольно повисли вдоль тела. Кровь снова прилила к ним, и каждую клетку будто бы пронзали иглы. — Расскажешь, что произошло, и я вправлю тебе нос, — Антон закончил связывать его запястья и уселся напротив по-турецки. Арсений вымученно вздохнул, глядя на парня. Он еле сдержал смешок при виде его оттопыренных ушей, но расплылся в улыбке. Такой доброй и непринуждённой, что Антону всего на один миг показалось, будто бы он знает его уже всю жизнь. — Да, родился я в Омске, — начал Арсений, вытягивая ноги. Он всё ещё был босой, и соло щекотала его голые ступни. — Мать была русская, а отец — немец. Приехал к нам учиться, да так и остался, когда мать встретил. Вся наша семья была против большевиков. Глубинка, сам понимаешь, — Арсений помрачнел. В его глазах будто бы сгустились тучи: вот-вот грянет самый настоящий шторм. Он рассказывал тихо, не торопясь, и Антон, сам того не замечая, наклонялся к нему всё ближе и ближе, заворожённо следя за его шевелящимися губами. — И однажды за нами пришли. Больше домой никто не возвращался. А я ещё пацан был, что с меня взять. Отец увёз меня в Германию, сказал, что в Союзе у меня нет будущего. Я не хотел уезжать, Антон, — вдруг сказал он дрожащим голосом, и вскинул затуманенный взгляд на Шастуна, — ведь убегают только предатели и тру́сы. Хочешь верь, хочешь нет, — но я не трус. И уж тем более не предатель, каким ты меня считаешь. Шастун зарделся от стыда. В который раз он поразился проницательности этого голубоглазого немца. А был ли он немцем? Да, он носил серую форму и красную тряпку на плече, но кем он был внутри? Какие мысли занимают эту вихрастую голову, какой огонь горит в его сердце? А Антон не сомневался — сердце у него было, и было огромное. Возможно, даже больше его собственного. — Я не убил ни одного человека! — вдруг зашипел он, изо всех сил дёргая руками. Его лицо исказила вспышка неконтролируемого гнева, как гром среди ясного неба, но он всё равно остался прекрасным, словно летний день. Но гнев прошёл, и Арсений стал, как зимний вечер — уютный, тёплый и всё ещё неконтролируемо, безмерно прекрасен. — И я не хотел этой войны. Никто из нас не хотел! И мы бы с радостью собственноручно сломали все наши лагеря, выпустили бы всех ваших солдат и людей, но у нас тоже есть семьи, — он болезненно свёл брови к переносице, — и мы тоже умеем любить и костьми ляжем, лишь бы защитить их. Антон не сразу понял, что по щекам его текут слёзы. Всё происходящее теперь стало для него театром абсурда, а актёры в нём — они сами. Зритель заказывает пьесы. Но зритель за кулисами, и они не в силах разглядеть его. — Твоя семья? — скрипуче спросил он, откашливаясь и утирая слёзы. При виде старой фотографии Арсений улыбнулся, но в улыбке этой не было радости. Лишь бесконечная тоска, которую ничем не заглушить. Даже на том свете она тёмным ореолом будет преследовать тебя, пока ад не развернется на земле. — Погибли при бомбёжке, — Шастун не стал расспрашивать дальше. — Ну, теперь ты. Вправляй нос, чего расселся. Антон тряхнул головой и подсел ближе к нему. Кладёт ладони на впалые горячие щёки, а большие пальцы устраивает на крыльях носа. Арсений даже сказать ничего не успевает — хруст, громкий ох, и всё уже сделано. — Вот и всё. Отёк сойдёт через пару дней, только синяк останется. — Всё равно красоваться не перед кем, — как будто бы с сожалением сказал Арсений, снова грустно улыбаясь. — Спасибо. С Арсением было удивительно легко. Какую бы глупость Антон не сморозил — Арсений всегда найдёт ответ в своей голове. И ему было в радость проводить время с ним, просто разговаривая. Только вот ничто не могло отменить того факта, что Арсений — немец, а это значило — враг. А с врагами дружбу не водят. — В мирной жизни мы бы, наверное, смогли подружиться, — задумчиво сказал Арсений, с надеждой глядя на Антона. — В мирной жизни мы бы, наверное, никогда не встретились, — сказал Антон, проваливаясь в сон.

***

— Шастун, подъём! — гаркнул Добровольский, бахая на пол миску с пшённой кашей. Антон распахнул глаза и сел, потирая глаза. — Ешь и в поле — копать траншеи для линии связи. Телефон совсем заглох. Шеминов уже всех на уши поднял. — Но… — начал было Антон, оглядываясь на Арсения. Тот был бледен, и только голубые глаза ярко горели на его лице. — Никаких возражений! — лейтенант присел на корточки перед Арсением и похлопал его по щеке. — О чём ты вообще думал, когда тащил его сюда? — зло прошипел он, оттягивая нижние веки и замечая нездорово красный цвет слизистой. — Он подохнет, как пёс. Не от руки Выграновского, так от горячки или голода. Никто не станет его лечить или кормить. Шастун молча жевал свою кашу. Когда плошка опустела наполовину, он упрямо сел напротив Арсения и зачерпнул полную ложку каши. — Вы ничего не видели, товарищ лейтенант, — сквозь зубы процедил он. — Потому что ничего не было, — сухо отозвался Паша, швыряя в тощую шастунскую спину металлическую кружку, и удалился. — Арс, — позвал Антон, незаметно даже для самого себя сокращая имя парня до первых трёх букв. Тот упорно не размыкал губ и грозно смотрел на Антона из-под опущенных ресниц. — Скажи «ааа», мне некогда тут возиться с тобой. — Из-за меня у тебя будут проблемы, — заключил Арс, отворачивая голову от предложенной еды, точь-в-точь капризный ребёнок. — Это у тебя из-за меня сейчас будут проблемы, если ты не проглотишь эту чёртову кашу! — Арсений поупрямился ещё пару секунд, но потом всё же разомкнул губы, позволяя накормить себя. Когда Антон скормил ему последнюю ложку, зачерпнул воды из ведра и прислонил чашку к сухим горячим губам. — Потерпи до вечера, я приведу нашего врача, чтобы посмотрел. Арсений послушно пьёт, и его ресницы мелко трепещут. Антон заворожённо глядит на него сверху, и чувство превосходство не пьянит его. Кулаки не чешутся подправить это красивое лицо. Он не обманывается, не силится заставить себя ненавидеть мужчину перед собой. Он упивается безграничной привязанностью к этому человеку. Но в горле уже осела горечь утраты.

***

К концу дня, когда солнечный диск уже закатывался за горизонт, обагряя всё вокруг пламенным светом, Антон разогнул спину. Весь день он копал, рыл, таскал землю без отдыха. Идёт через поле назад, а перед глазами всплывает сгорбленная фигура, привязанная к столбу сарая. Шастун невольно ускоряет шаг, и сердце ноет при мысли о том, что он уже может не застать его живым. — Эй, Поз, — заглядывает в палатку с ранеными, зовёт друга и ищет его глазами. — На пять минут. — Я уже был у него с час назад. Пашка сказал посмотреть, — Дима отошёл от постели солдата с перевязанной головой и приблизился к Антону. — Какого дьявола, Шаст? — взмолился он, заглядывая парню в глаза. — Если ты хотел его убить, так застрелил бы там, где нашёл. — Ничего уже не изменишь, — обречённо выдохнул Шастун, потирая виски. — Я могу только помочь ему бежать. — И подставишься сам? Вот уж нет! — Позов схватил Антона за локоть и покачал головой. — Не смей, Антон. Он того не стоит. — Одна его жизнь стоит десяти моих, — грустно сказал Шастун, высвобождая руку и направляясь в сторону сарая, где он планировал провести очередную ночь. — Арс, — позвал он, наощупь ступая внутрь. — Это Шастун. Чёрт… Антон выругался, когда ступил в лужу чего-то вязкого. Чуть поодаль раздался тихий стон. Антон сглотнул и чиркнул спичкой. На секунду тьма расступилась, и он смог разглядеть арсов силуэт, что скрюченный лежал на полу. — Что они с тобой сделали? — просипел Антон, подходя ближе и зажигая керосиновую лампу. — Отходили ремнём за хорошее поведение, — Арсений через боль приподнялся на локтях, чтобы уложить голову лицом к Антону. — Твой друг заглядывал. Мазью какой-то вонючей намазал. Уже не так печёт, только ноет немного. Шастун задержал дыхание и всё же взглянул на его спину. Она вся была исполосована длинными ранами, сочащимися кровью и сукровицей. — Главное, чтобы заражения не было, — выдавил Антон, касаясь тёмной курчавой макушки. Арсений вздрогнул, но тут же расслабился. Он давно не ощущал обычного человеческого тепла, и такое его проявление его вполне устраивало. — Я всё равно не жилец, — сипит он, закашливаясь. — Днём раньше, днём позже — какая разница? Шастун придвинул к себе ведро, набирая в кружку воды, и поднёс её к арсовым губам. Тот приподнялся и начал пить, иногда давясь и кашляя. — Ich kann dir beim Laufen helfen (нем. Я могу помочь тебе бежать), — тихо сказал он. — Wagen Sie es nicht einmal darüber nachzudenken (нем. Не смей даже думать об этом), — прошипел Арс, гневно глядя на Антона. — Моя жизнь не стоит даже дня, прожитого тобой. Всё у тебя будет, Антошка. А я уже пожил. Они замолчали, и вскоре Арсений задышал громче, ровнее — заснул.

***

Антона разбудил громкий топот. Спросонья он не сразу понял, что его вздёрнули на ноги и завели руки на спину. — Что происходит? — просипел он, взглядом ища Арсения. — Нет! Выграновский рывком поставил того на ноги и тут же нанёс удар кулаком прямо в челюсть. — Поднимайся, — скомандовал Шеминов, и Арсений послушался, вставая на ноги и тщетно пытаясь унять дрожь в коленях. Это повторялось до тех пор, пока Арсений не начал захлёбываться кровью. — Умоляю! — Антон надрывал глотку так, что у него звенело в ушах. Он наивно полагал, что чем громче он будет кричать, то тем более вероятно они отпустят Арсения. Но это была лишь надежда, сильная, как детская мечта, и тусклая, как последний луч света, проникающий в сарай сквозь мутное грязное стекло. — Умоляю, ради Бога, остановитесь! — Ради Бога, говоришь? — Шеминов хмыкает, на одну секунду кидая взгляд на Антона. — Где он, твой Бог, а, немец? То-то же, — прошипел он, пренебрежительно оглядывая всю аросову истерзанную фигуру, — нет у тебя Бога, а потому помочь тебе некому. И грехи замаливать тебе не перед кем. — Родился с зубами — живи хищником, — хрипит Арс. Густая кровавая слизь течёт по его подбородку и лениво ползёт по обнажённой груди. — Где он, ваш Бог? — Бог есть, но не всем дано уверовать в него и почувствовать его присутствие, — тихо говорит Шеминов. Антон игнорирует чужие руки, что сгребли его в охапку и не давали сделать ни шагу. Всё, что он видел, — прекрасное искажённое болью лицо, и всё, чего желал, — стереть с него это отвратительное мученическое выражение, от которого сердце кровью обливалось. — Это на иконах что ли? Так это люди нарисовали. Боль есть, — он кашляет, и кровавые шмотья разлетаются во все стороны, как нежные лепестки розы от порыва ветра. Он безумно красив со своей мраморной кожей с бензиновыми пятнами синяков и глазами-турмалинами — они светились в полумраке грязного сарая, и свет их был так чист, что луна стыдливо пряталась за тучи. — Смерть есть. Бога я не видел. Бога овцы придумали, волков стыдить, чтоб поменьше кусали (прим. автора: Фильм «Жить», 2010 г.), — он вскидывает взгляд на Шеминова, и губы его дрожат в наглой усмешке. Им не сломать настоящего бойца, ведь сила в своих убеждениях, а не в чьих-то чужих. У Арсения были связаны руки, но бил он сильнее и уж куда точнее. — Товарищ Шастун, ваше ружие при вас? — обратился к нему Шеминов. — Так точно, — холодно отозвался он. — Прошу вас, — он рукой указал ему на Арсения. Тот не округлил глаза от ужаса, не замотал головой и не начал вымаливать помилование. Он сделал то, отчего у Антона пробежали мурашки по телу — он улыбнулся ему, и от этой улыбки у Шастуна колени подогнулись. — Schließe deine Augen (нем. Закрой глаза), — прошептал Шастун, наставляя оружие на мужчину. Тот послушно опустил веки. Ему не было страшно. Ему не было больно. И он не слышал второго выстрела.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.