Благими намерениями

      Отец Карден свято верил, что любые его деяния на самом деле угодны Всевышнему и незримо проникнуты светом Его. И демонстрация этой веры была настолько сильна, что убеждала любого, вступившего в ряды Красных паладинов — да, истинно так.       Иного объяснения его удачному карьерному росту на этом нелёгком пути не мог (или же не осмеливался) дать никто.       Кроме, конечно, самого отца Кардена.       Ecce enim Deus adjuvat me: et Dominus susceptor est animae meae* — аверс того, что Карден демонстрировал братьям по вере и общему делу, и во что, конечно же, верил сам.       Но без условного личного реверса — мелкой незначительной детали, легкого исключения из всех догматов и правил, редко упоминаемой всуе, не было бы ничего из того, что имелось теперь в руках Кардена.       Deus adjuvat qui sibi auxilium**.       Карден уже и сам не мог вспомнить, где именно пришлось ему прочесть эту удивительную в своей простоте фразу. Но в действенности её он убедился ещё с малых лет.       Когда Кардену минул девятый год, он очень быстро осознал, что не желает повторять судьбу всего мужского поколения своей семьи. Работа в шахтах дамокловым мечом нависала над его светлой и по-детски невинно всклоченной шевелюрой, а принадлежность к обыкновенной крестьянской семье с малым достатком и выводком братьев и сестёр не давала никаких шансов отсрочить неизбежное.       Пока в их маленьком городке не появились проездом странствующие монахи с мирными проповедями, смиренно державшие путь к дальнему монастырю — месту их будущей службы.       В тот период церковь ещё не спешила использовать мечи для укрепления веры в людских умах, предпочитая мирный путь, а язычники-фейри ещё пока не боялись посещать людские селения. Последнее Кардену не нравилось даже больше, чем предстоящая работа в шахтах или постоянные побои от родителей. Фейри казались ему ужасными и мерзкими, а местная прижившаяся из их народа ведьма то и дело зло косилась на него при встрече.       Появление монахов он расценил как знак свыше и со всей детской неизбывной энергией и напористостью немного помог судьбе совершить поворот в иную сторону.       Когда странствующие монахи продолжили путь, он напросился с ними, назвавшись сиротой и убеждая в своём желании служить на благо Церкви денно и нощно, как никто до этого.       — Вот же…carduus***, — потеряв всякую надежду избавиться от назойливого ребёнка, буркнул через плечо один из монахов. — Прицепился.       Не знавший по тем временам никакой грамоты, цепкий мальчишка не разобрал сказанного монахом слова, но прозвище за ним так и закрепилось. Лишь немного позже, променяв тьму неграмотности на свет познания,он превратил обычное слово на латыни в новое имя, под которым его знали в монашестве и теперь.       С того судьбоносного решения немного помочь себе и начался его путь от обычного мальчишки при монастыре и брата по вере до такого на поверку скромного, но приятно согревающего душу созвучия:«отец Карден».       На протяжении всего подъёма по этой шаткой лестнице из монашеских устоев Карден ещё не раз прибегал к этому старому способу мелких деяний, делавших его путь более гладким и убеждённо проникнутым непреложной верой.       И Церковь охотно принимала его самого, но вот Папа римский не спешил одаривать ни излишне щедрым вниманием, ни благами. Это немного задевало тщеславного Кардена, но он умел не только действовать, но и выжидать.       Когда Церковь наконец признала, что мирный путь укрепления не даёт ожидаемых результатов, свыше было позволено использовать не только слова. Ведь, как известно, страх — одно из самых действенных убеждений.       И по землям неверующих побежали кровавые ручьи.       Карден одним из первых поспешил облачиться в красную мантию, увидев в этом шанс на собственное возвышение в глазах Папы. Он легко убедил в праведности деяний и всех монашествующих, служивших под его началом, а тех, что не желали марать руки, и простой верующий люд устрашил гневом Господним, отбивая у них всякое желание учинять помехи.       С его лёгкой руки— пусть медленно, но всё же успешно — близлежащие земли освобождались от засилья фейри, а армия приверженцев только росла. Власть и известность сами шли к нему в руки — по воле Его, конечно же — и Карден хватался за эту призрачную удачу, не забывая подталкивать её мелочами.       Он был тем, кто стоял у истоков создания и единения той силы, что спустя годы принесла свои кроваво-пепельные плоды.       Он был тем, кто первым не погнушался принять в ряды Красных паладинов женщин, решив, что пользы от этого будет больше, нежели вреда — разве не учреждались повсеместно женские аббатства и монастыри? А раз их строительство и возведение поощрялось Церковью свыше, то и стремящимся убеждать в праведности единой веры монахиням безусловно должно было найтись и место в «красных мантиях».       Он был тем, кто среди массы вновь прибывающих паладинов выискивал талантливых в миру бойцов и наёмников. Из бывших бандитов и налётчиков, грабителей и нищенствовавших стражников-неудачников он сотворил учителей и наставников, которые непрерывно обучали все новых и новых приверженцев тем навыкам, которые жизненно необходимы были в борьбе с искоренением противников веры. Слава и мастерство личной охраны Папы — Троицы — не давали Кардену покоя, и он делал всё от него зависящее, чтобы уровень их умений не был настолько недостижимым.       Он был тем, кто не бросал на произвол судьбы крестьянских сирот, пристраивая их в услужение к монастырям и взращивая из них самых верных своих почитателей, в чьих глазах видел растущее с годами отражение собачьей преданности.       Он был тем, кто первым и единственным решил использовать против врага его же оружие. Ему было мало успехов, с которым Красные паладины огнем и мечом начинали освобождать южные земли. Отец Карден считал это лишь малой толикой того, на что могла быть способна его алая армия. И словно в ответ на эти помыслы сам случай — бесспорно, продиктованный Его волей — привёл к нему в руки мальчишку с отметинами в виде кровавых слез на худых щеках.       Именно эти отметины и стали для Кардена знаком, подвигшим его на проявление милости и подхлестнувшим всё растущие амбиции. В этих следах от слёз он увидел возможность повысить свои шансы на успех и облегчить свой подъём к недостижимым высотам иерархических почестей.       С лёгкостью убедил он всех, что мальчишка отмечен знаком Господней скорби, а не помечен Зверем, и в чужих головах мысли о том, что этот ребёнок был прямо связан с фейри, угасли ещё в зародыше.       Только сам Карден и мальчик знали правду — и эту правду Карден искусно использовал, чтобы добиться от своего нового обретения нерушимой верности и послушания.       Он приручал мальчишку, как дикого зверя и выпестовал из него лучшее живое оружие, покорное и верное. Он дал ему новое имя и позволил слухам превратить его в устрашающее наречие. Он по праву считал своё милосердие лучшим решением, тем благим поступком, который теперь приносил удачу и продвигал успехи Красных паладинов.       Отец Карден свято верил, что всё, что он делает, продиктовано исключительно благом и возвысит не только его самого, но и Церковь. Ведь он был её незыблемой частью.       И тогда, в лагере Пендрагонов, держа в руках Зуб Дьявола и созерцая перед собой эту надоевшую всем ведьму-девчонку, отец Карден мысленно ликовал, со всей убеждённостью полагая, что только его посильные действия и привели к сему долгожданному моменту.       Об одном только он забывал слишком часто или предпочитал просто не вспоминать.       Via peccantium complanata lapidibus, et in fine illius fovea inferi****.       К великому сожалению отца Кардена, навечно застывшему в его стекленеющих глазах, напомнил ему об этом вовсе не Всевышний.       Investigabiles viae Domini*****.              *******       * Вот Бог помощник мне; Господь подкрепляет душу мою (псалом 54, стих 6)       ** Бог помогает тем, кто помогает себе.       *** Чертополох (лат.)       **** Путь грешников вымощен камнями, но в конце его - пропасть ада (или же «благими намерениями вымощена дорога в ад») (Сирах. 21:11)       ***** Неисповедимы пути Господни.