вффыааффв

Это бутафорная маска позора.       Чес совсем другой, не такой, как его видел Ди раньше – да, в его квартире все ещё воняет потом и сладко-горьким привкусом на языке растворяется чай. В любом случае, так была представлена ему кружка с чем-то жидким. Мужчина перед ним вальяжно садится в кресло, похабно расставив ноги и ухмыляется, предвкушая начало.       Ди отражается нечётким силуэтом, словно жесткий трип, стоящий прямо, напряженно играя желваками. Туго собранные волосы, не по размеру большая одежда мужчины и наполненные надеждой глаза. Костяшки пальцев стёрты до крови, а взгляд устремлен прямо, строго оглядывающие общую обстановку. Этот взгляд не кажется педантичным, наоборот, мальчик пытается разглядеть в общем интерьере плюсы и указатели на какое-то внутреннее противоречие своего спасителя.       Но нет, все вещи были аккуратно расставлены по полкам, а шмотки хаотично разбросаны по самому дивану. Он продолжает неустанно сверлить мужчину глазами, пытаясь найти бутафорию, схожую со своими мыслями, и, надеясь разглядеть хоть малейшее колебание с реальностью. Сломать эту наигранную и нерушимую бронь смрада, за которой скрывается целая вселенная. Ди старается осторожно-элегантно сесть на край дивана, но тот безбожно скрипит под ним, разрывая тишину. Чес улыбается ещё шире, наблюдая за каждым его движением и взглядом из-под опущенных бровей, живо трепещущих ресниц. – Итак, – Мальчик рушит тишину первым, он задумчиво прикусил губу, не зная, что вообще сказать — на языке что-то крутилось, а сформулировать оказалось сложно, пока мужчина все ещё расслабленно улыбался, ничего не говоря. – я хочу, чтобы ты научил меня играть на гитаре. – А мне все помнилось, что твой отец охуенно играл в свое время, стесняешься? – Нет-нет, совсем нет, просто... – Просто что? – Чес приподнялся, испытывающие глаза заглянули в его, выворачивая наизнанку. Ди неудовлетворенно поежился, одной рукой поправляя мокрые волосы назад. Прекрасное чувство волнения внизу живота и настигающего стресса, желание свалить в противоположную сторону, парень закусывает губу, пытаясь выдержать зрительную баталию и не выдать самого главного. – Просто научи меня. В комнате темно, по потолку ползут кривые уродливые тени, похожие на когтистые лапы сказочных чудовищ. Чес выдыхает горькую смесь в сторону Ди, он морщится и прижимает ладонь в шее. Мальчик знает, что он отравлен едким ядом отца и этот яд распространяется со скоростью света, не давая шанса опомнится. – Так бы сразу и сказал. – Мужчина разводит руками и добродушно улыбается. – Но я так и... Чес улыбается ещё шире, перебивает жестом, удовлетворенно кусая нижнюю губу и тянется к раскрытому чехлу с гитарой, он застиранный, где-то неровно прошит и имеет яркую нашивку с розовой надписью, которую сложно разглядеть из-за полумрака. Ди косится на неё, потом переводит взгляд на тянущуюся к нему руку, не с гитарой – самокруткой. Мальчик принимает её из рук, неумело запыхается и гортанно кашляет. Дым горько оседает в горле, неприятно жжет язык, слизистую носа, глаза печет. Он запоминает, как заметил дурацкую размытую улыбку в дыму, которая кольнула ржавым ножом, а гитара неправильно ложится в руки, пальцы путаются в струнах. – Играй. – Я не умею, я и пришел к тебе, чтобы ты научил меня. – Так я тоже не умею. – Блять, ты серьезно сейчас? – Ди вымученно закатывает глаза и откладывает гитару, стягивает чужую сухую футболку с себя и берет свои мокрые вещи, неприятно ощупывая все ещё невысохшие вещи. Он драматично вздыхает, борясь с раздражением. Он хотел прибить его сейчас, шею свернуть, наблюдать за медленно сгорающим тела этого долбоеба. А ещё это стало бы чудесным предлогом исчезновения его надежды в глубоких фибрах души, Ди бежал сюда через весь город под дождем не чтобы закончить все так, мальчик бежал с глубоким отчаяньем и шансом на спасение, доказательством не столь отцу, сколько ему самому, что шансы все ещё есть и он тоже чего-то стоит. Мальчик чувствует внутренне нарастающее желание сдаться и все бросить, потому что не ясно, зачем вообще стараться и бороться за признание, если обстоятельства против, если даже последний буфер надежды обламывается острой иголкой, больно впиваясь тупым краем. Они провели вместе всего час, но Ди чувствовал образовавшуюся между ними связь, словно Чес сейчас стал ему чем-то родным и близким, чем-то, перед чем можно было бы открыться и позволить пичкать себя этой нотной грамотой. Она сама стала бы восприниматься легче с Дядей Чесом, а не с требовательным отцом, не видящем в нем и малого зазора на талант. Но раз... Брынь. Чес мягко проходится по струнам, выдавая длинный аккорд, сложно зажимая пальцами баррэ. Ди подглядывает исподлобья, злобно выдыхая и садясь обратно. Почти неуловимо облегченно вздыхает, но все же дарит себе ещё одно важное ощущение прекрасного начала. – Ты издеваешься? Ты же сказал, что не умеешь, хотя я видел тебя и папу с гитарой в альбоме. – Я не умею играть так, как смог бы ты, ты должен сам научится. Смотри сюда и впитывай мою мудрость. Чес снова пропихивает косяк в губы и опьяняюще улыбается краешком рта. Пальцы ложатся напряженно, больно давя струны. Но потом он слышит легкий выдох над ухом и чувствует на своих пальцах чужие. – Расслабься, это же музыка, её нужно играть не пальцами, а тем, что тут. – Мужчина легко тычет его в грудь. Ди понимает, что выстроенный стержень наигранного хладнокровия надламывается, позволяет потоку света и гари от Чеса оказаться в его зоне комфорта, что исходит от парня, и понимает — надежда все ещё есть. Вслед за чужими пальцами, Ди расслабляет хватку и слышит глухой аккорд, зажимает сильнее и совсем не слышит звуков, выстраивая причинно-следственную связь. Мужчина рядом слегка поправляет чужую руку, подсказывает аккорд шепотом и проводит пальцами по струнам, пока мальчик старательно зажимает аккорд. Ему становится легко, звук получается ч и с т ы м, надламывается состроенная плотина безразличия, позволяя теплу медленно пробраться в закоулки его сердца. Ему легко, Ди улыбается и снова повторяет аккорд, и снова, и снова, и снова. Он давит в себе желание что-то сказать, но Чес опережает его и говорит раньше "пожалуйста", не вынуждая рушить тишину голосом парня. Мужчина зажимает между зубов самокрутку, переводит чужие пальцы на другие лады и на пробу проводит по струнам, слышит снова глухой звук и повторяет, мягко намекая, пока не выходит красивый аккорд, снова меняет пальцы мальчика и повторяет действие. Он откидывается на диван и наблюдает за тем, как со сгорбленной спиной, Ди заигрывается одним аккордом, меняет на другой, снова повторяет его несколько раз и так по кругу, зная всего три расположения своих пальцев. Мужчина берет чужую тонкую ладонь и ведет ей вверх-вниз-вверх-вверх-вниз, Ди сбивается один, и вновь повторяет, завороженно вслушиваясь в каждый издаваемый звук. Мягкость звуков, родство прошлого, сопровождаемые тишиной и опьяненностью мыслей – что может быть лучше этого ощущения? Ничего нет: ни страха, ни горечи – лишь тянущаяся безмятежность происходящего, из которого лень вылезать, да и не хочется. Мальчик елозит на месте, берет гитару поудобнее и вновь проигрывает аккорд, сталкиваясь с глухими звуками, повторяя вновь и преодолевая барьер напряженности в пальцах. Чес лениво рассматривает его изгиб шеи, взлохмаченные волосы в потрепанном хвосте. Ему сложно понять, что мог сказать ему полуживой человек за стенами, раз даже такой большой мечтатель погиб внешне – сейчас все хорошо, Чес проследит за этим ближайший час их "урока". – Я хочу научиться играть пару песен. – Не вопрос. – Мужчина радушно улыбается, проводя прямую парадигму между ними, аккуратно переводит чужие пальцы на более сложный аккорд. – Начинать учить нотную грамоту? – Мы справимся за пару уроков, малой. Ди останавливается и смотрит искоса на сидящего рядом, заправляет торчащий локон за ухо и надломлено-тихо произносит, словно боится, что его услышат сквозь стены соседи: – Отец сказал, что нельзя научиться этому быстро, нужна грамматика и все такое. Чес взрывается легким смехом, слегка бьет мальчика по плечу и стирает невидимую слезу прошлых связей, он точная копия Себастьяна, но не такая идеальная, чтобы её можно было высмеивать. Он повторно тычет пальцем в грудь, и повторяет старые-старые слова, досконально помня все до мельчайшей детали: – Ты можешь хоть всю жизнь учить грамматику, но музыка все равно должна идти отсюда. Перед ним маленький Глэм, такой же сломанный, но возбужденный и воодушевленный тем, что только что перешагнул невидимую черту запретов и неаккуратных слов. Солнечные лучи слепят глаза, заглядывают в комнату через тонкую занавеску, они рассыпаются в воздухе, подсвечивая летающую пыль, которую быстро разносит ветер из форточки, промозгло напевая старые песни у огромного особняка Швагенвагенсов. Чес открывает его сам, и это совсем ему не нравится – словно надвигающийся на него встревоженный тайфун вдруг остановился и дал в себе разглядеть что-то ценное. Такое вот, низкое, растрепанное и с счастьем в глазах. Ди был при их встречах сильным, неприступным, равнодушным. Сегодня слабым, почти беспомощным. А сейчас опять сильным, только совсем по-другому. Ди считает это деструктивным, он балансирует посередине чаши весов, не переходя ни на одну, ни на другую сторону. Ди кажется, что это немного странно — полагаться на что-то эфемерное внутри, в чем существовании можно даже не быть уверенным до конца. И некоторые люди странные. Чес странный. И он сам согласен быть странным с ним. Ведь выживут только такие мечтатели.