Они невыносимы

      Времени до рассвета всё меньше и меньше, а Атсуму до сих пор не сомкнул глаз и, насупившись, пялится в потолок. Потому что они с Осаму снова сцепились и Атсуму проиграл. Снова. Теперь у него болят рёбра (надеется, что обошлось без переломов) и пульсирует в висках. А ещё на него плеснули воды.       Так и лежит — в сырой футболке на верхнем ярусе их общей с Осаму кровати, грызёт внутреннюю сторону щёк, но всё ещё слишком горд, чтобы признать поражение. Сегодня перед сном хотел поиграть во что-нибудь с братом на консоли, но, видимо, не в этот раз. Тсуму кряхтит как старый дед, но всё же находит силы и мужество повернуться на бок и уставиться в стену, где уже едва заметно ползёт солнечный свет.       Осаму ярусом ниже тоже не спит. Потому-то незамедлительно реагирует на возню сверху и приподнимает ногами матрас брата, лишь бы позлить.       Атсуму не реагирует. Дуется.       И, видимо, сильно.       Осаму тяжёло выдыхает. Вот она, участь более умного и зрелого близнеца. Сглаживать острые углы в их отношениях.       — Хочешь онигири?       Ответа не слышно долго, а потом тихо, будто и нехотя вовсе, доносится:       — Хочу.       Братьям по семь, когда родители впервые оставляют их одних дома и говорят, если что-то случится — обратиться к милой старушке-соседке за помощью. Осаму, как светлый разум их дуэта, утыкается в книжки, терпеливо ожидая возвращения. Атсуму же… Атсуму? Где он вообще?       Сначала смотрит телевизор, как только становится скучно — пытается развеяться за чтением книг. Атсуму не любит и никогда не любил читать, так что скучные однотипные книжки ему тоже быстро надоедают. Не надоедает только доставать Саму с каким-то «классным» предложением.       — Только маме с папой не рассказывай, а то они ругаться будут.       Звучит многообещающе. Многообещающе настолько, что Осаму сразу же отказывается участвовать в братских махинациях.       Атсуму дуется (видимо, это его особая привычка ещё с детства), но сдаваться не собирается, поэтому весь час сверлит в голове брата дырку своими уговорами, пока тот от отчаяния не соглашается.       — Ты умеешь целоваться?       Что?       Осаму озадаченно хлопает глазами и думает, что ему послышалось.       — Давай попробуем. Мамору хвастался, я тоже хочу похвастаться потом перед ним!       — Ты собираешься хвастаться тем, что поцеловал брата?       Очевидно, только сейчас до Атсуму доходит смысл сказанного, отчего тот густо краснеет и говорит ещё громче, чем прежде.       — Ничего подобного! Но разве тебе самому неинтересно?       — Нет.       — Ну же, Саму, давай! Один раз! Ничего такого, просто коснуться языками!       — Отвратительно.       — Да давай! Ты что, — Атсуму переходит в нападение, — стесняешься?       У обоих пылают уши от смущения. Осаму всё-таки согласился. Зачем? Сам не знает. Наверное, это и вправду интересно. К тому же, они попробуют один раз и никто не узнает. Никто ведь не узнает? Атсуму же просил его не говорить даже родителям. А ещё Осаму может потом сам похвастаться перед этим самым Мамору, если зайдет речь о подобном. Ни за что он не уступит каким-нибудь там Мамору или Атсуму.       Сначала ничего не выходит, у близнецов сдают нервы и оба в диком припадке отскакивают друг от друга. Особенно нервно ведёт себя Атсуму, хотя, вроде как, это была его инициатива.       — От тебя тунцом воняет!       — Вообще-то это ты уплетал его на завтрак.       И братец снова дуется.       — Значит так, сейчас вот точно!       Тсуму набирает полные легкие воздуха и решительно смотрит на брата. Саму садится напротив, думая, что произойдёт очередной слив.       Саму чувствует как в нос ударяет теплое дыхание и как касается его собственный язык чего-то мерзкого мягкого и скользкого. И в этот же момент с визгом отлетает к другому концу комнаты, не забывая предварительно ударить пяткой близнецу куда-то в живот (это вышло само собой, честно). Атсуму сначала пискнул, потом заскулил (видимо, ему всё же досталось), а потом высунув язык и, не забывая верещать что-то про мерзость и отвратительность, вылетел из комнаты.       Вечером, когда родители вернулись и вся семья собралась за семейным ужином, Осаму не мог смотреть на остатки тунца.       Но родителям никто из близнецов и правда ничего так и не рассказал.       Слишком стыдно.       — Сильно болит?       — А сам как думаешь?       — Думаю, сильно.       В ответ Атсуму хмыкает и, подперев голову, отворачивается в противоположную сторону.       — С тунцом?       — С тунцом.       На часах четыре утра, а они сидят на кухне в абсолютной тишине и уплетают онигири. С долбанным тунцом, будь он проклят. Обиженные, побитые, но довольные. Невозможно так долго злиться друг на друга. Не умеют они. Ругаются, дерутся, кусаются, портят друг другу вещи, выливают на постель воду. Но всё равно же — братья. Готовят друг другу поесть, когда слегли с простудой, одалживают на свиданки одежду, просят совета как ответить в переписке. Вместе ходят на волейбол, получают нагоняи от тренера и капитана, придумали эти дурацкие сокращения собственных имён, в конце концов, столько лет делят вместе одну комнату и кровать.       — Кстати, ты тогда похвастался Мамору, что целовался?       Атсуму заливается краской, едва не подавившись рисинками, попавшими «не в то горло».       — Понятия не имею о чём ты.       — Это было отвратительно, ты знаешь?       — Знаю, замолчи.       Осаму самодовольно улыбается.       — Вообще-то тебе стоило извиниться, потому что у меня болят рёбра, — как бы между тем кидает Тсуму.       — Может быть, если бы твой язык был соединён с мозгом, твои рёбра сейчас бы не болели.       — Хочешь сказать, это я виноват?!       — Ну не я же.       Если прислушаться, можно услышать, как Осаму делает первый «трунь» на нервах Атсуму. Но тот реагирует в свойственной ему манере — дуется. Хмурит брови, демонстративно отворачивается, продолжая жевать онигири.       Он невыносим. Слишком гордый, чтобы признавать ошибки. И никогда не извиняется первый. А ещё думает только о себе, хочет казаться крутым и классным, хочет быть круче Осаму. Вечно втягивает его в какие-то братские соревнования. Жить с ним, если честно, просто невыносимо. А Осаму такой же. Такой же невыносимый, гордый, принимает все его вызовы и хочет прыгнуть выше головы.       — Извини.       Говорит едва-едва слышно, но Атсуму слышит. И решает схитрить.       — Чего-чего говоришь?       — Что слышал.       — Я не слышал.       — Да как же.       — У тебя что язык в одном месте и ничего внятно сказать не можешь?       — Кто бы говорил! Ты первый должен был извиниться, потому что ты всё и начал!       — Ничего я не начинал! Ты первый в драку полез!       — Это я-то?! Ах ты урод!       Четыре утра. Тарелка с онигири (хорошо, что уже пустая) звонко встречается с полом, где-то на фоне падает стул. Грохот, ругань. Четыре утра.       Они сводят друг друга с ума. Поругаются, подерутся. Через несколько минут на кухню испуганно заскочит мама, ещё немного и они уже оба, виновато повесив голову, будут извиняться, что потревожили её сон и заставили волноваться. Ещё немного — уберут весь устроенный на кухне переполох. Потому что не могут они по-другому. Не научились.       — Это… Хочешь поиграть в одиннадцать победителей?       Пауза.       — Конечно.       Атсуму всё ещё дуется. Засранец.