***
Два дня меня беспокоили капельницами и не разрешали даже сесть. Гнетущие белые стены и звук колёсиков кушеток для перевозки из коридора - единственное, что напоминало мне, что я ещё не там. За окном солнце. Воробьи поют. Люди начали готовиться к Новому году. Суетливые рабочие бегают с украшениями. Раньше я не обращал на них внимания. Жил своей жизнью. Мне незачем было думать о других. Они отвечали мне взаимностью, и всё было прекрасно. А воробьи сегодня очень активны. Прыгают, кричат и летают из стороны в сторону. Могут себе позволить. Но лучше о другом. Я рассказал о своих родителях, но жил я не только с ними. В семь лет я завёл собаку. Моего самого лучшего и надёжного друга за всю жизнь — Рекса. Это был крайне добрый пёс. Я с ним никогда не чувствовал себя одиноко. Умный пёсик. Помню, когда я болел, а было это довольно часто, он приносил мне лекарства со стола напротив моей кровати. Ждал, пока я их выпью и положу в упакову, а потом относил назад, откуда взял. Мама выставляла лекарства в зависимости от болезни. Конечно, у меня были друзья помимо Рекса. Просто они были временными и мало чем для меня друг от друга от отличались. Напишу лучше о школе. Школьные годы… Когда и трава была зеленее, и воздух чище. Учителя не были ко мне ни слишком строги, ни чересчур ласковы. В ответ я старался не пакостить и выполнять их требования, но не более. В классе после начальной школы я всегда был один. Не сходились мы с одноклассниками характерами. Мне нравилось рассуждать о высоком и тихо проводить вечера. Их же больше привлекали тусовки, отношения и гулянки до рассвета. В итоге мы просто друг от друга отгородились. Я для них вне класса не существовал, как и они для меня. Не поймите неправильно. Меня, как и любого юношу, интересовали девушки. В средней школе это была школьная красавица и отличница — Кристина. Она была обычной пай-девочкой, но вокруг неё вилось много парней. Многих привлекала её учтивость, большие голубые глаза, миленькое личико и стройная фигура. В итоге дальше собственной головы и подарков по праздникам эта любовь не зашла. Потом всё было куда проще. Я бы сказал, как у всех. Университет. Подработка. Первые пьянки с однокурсниками. Режим дом-работа-дом. Проблемные коллеги. Малый кружок хороших знакомых, с которыми можно и праздновать что-то, и на жизнь пожаловаться, когда приспичит. Бытовые проблемы и мелочи. Скромные радости. Хобби — способ убить время. Малые мечты после разбитых юношеских розовых очков. Кому это не знакомо? Доктора в последнее время слишком опекают меня. До следующего раза.***
С прошлой записи прошла неделя. На улице метель. Она закрыла собой весь вид и забрала мою единственную связь со старыми улицами города. В такой ситуации свободное время без возможности потратить его на что-то вроде видеоигр или просмотра всяких роликов заставляет меня философствовать. Хотя… Можно ведь перед смертью получить право на глупые занятия, верно? Что я за человек? Если не говорить о себе слишком грубо или излишне печально, то, пожалуй, меня просто не должно было быть. Почему? Потому что другим есть ради чего жить. А мне? Я просто жил так, как того хотели от меня родители. Нет, не поймите неправильно! Никакого диктата с их стороны не было. Я сам решил исполнять все их ожидания, даже если они этого не просили. Это меньшее, что можно было сделать. Но как и с любыми здравыми идеями, больной разум обязательно извратит всё так, чтобы вышло хуже некуда. Только сейчас я понял, что жил впустую, без какой-либо цели. Забавно, но в юности, разбираясь с устройством мира, несправедливостью, космическими грёзами и прочим, даже я сам забыл про себя. Чего тогда и говорить о других? Про окружающих меня людей всегда было что вспомнить и как-то охарактеризовать. Окружающие всегда говорили о других, используя слова: злой, добрый, надоедливый, приятный, глупый, умный и другие прилагательные; но пустой, ненужный или лишний — никогда. Конечно, незаменимых не бывает, но у любого нормального человека, помимо заменимости, есть характеризующая черта, выделяющая его из толпы. У меня же такой черты… не было. Я жил, даже толком не думая о том, что будет завтра. Постоянно откладывал, доверяя близким людям или удобному случаю. А теперь я прикован к кровати и аппарату, следящему за пульсом. Похоже, сама судьба уготовила мне такое место, приняв мою бесполезность и беспомощность. Всю жизнь я искал своё место и всё время находил его занятым. Первое время я жутко раздражался от такого, но человек — поганец! Природа научила его привыкать к тому, чего изменить не дано. Пришлось терпеть все нехорошие мысли и постоянно видеть их претворяющимися в жизнь. И эту свою черту я всегда скрывал. Стеснялся её. Боялся в ней признаться даже самому себе. Но теперь, когда умерла всякая надежда, а за ней неизбежно умру и я сам, можно, наконец-то, говорить правду. Эй, кто-нибудь, если ты прочёл до этого момента, скажи, это мой эгоизм или просто редкая неудача?***
После вчерашних мыслей я едва заснул. Но сегодня продолжу запись своего предсмертного блога. На улице теперь спокойная солнечная зимняя погода. Город почти готов к празднику. Я уже вижу красочные рестораны, гирлянды и украшенные ёлки. Выпить бы сейчас какао. Ну, а если продолжать то, с чего я остановился… Я нашёл в себе ещё одну проблему. Между моими чувствами и мыслями, и выражениями этих чувств и мыслей всегда была какая-то непреодолимая преграда. И каждая моя попытка эту пропасть преодолеть не только не удавалась, но и выставляла меня ещё более неестественным и безобразным существом. Благо, всё возвращалось в норму, если я прекращал это бессмысленное сопротивление своей больной сущности. Оттого, наверное, я и позволил повседневной рутине поглотить меня с головой. Только в ней я чувствовал себя человеком. И скажите, пожалуйста, нужен ли кому-то человек, не способный зайти за рамки своей ежедневной деятельности, доходящей чуть ли не до абсурда? Однажды, когда родители были ещё живы, меня дёрнуло что-то покататься в дилижансе'. Это такой маленький автобус, но на лошадях. Исторический памятник нашего города для развлечения туристов. Так там кучер привязал пять лошадей. Последняя явно была лишней и едва ли помогала движению, по поводу чего я сделал замечание сердитому кучеру. Тот в ответ рассмеялся, постегал несчастное животное кнутом и сказал: «Угу, в самом деле приплелась! На кой чёрт?!». И вот я также… приплёлся. Благо, уже скоро конечная остановка. Пожалуй, на сегодня хватит.***
Прошло три дня. Мне уже лучше, а в предновогоднюю неделю меня выпустят. Мне дали кучу обезболивающих препаратов и выписали курс профилактических лекарств, которые помогут вести повседневную жизнь. Это лучшее, что может дать в моём состоянии современная медицина. Но поздновато на неё жаловаться, поэтому продолжу. Заметил кое-что за моими немногочисленными приятелями, с которыми я случайно пересекался, а иногда и заходил к ним по приглашению. Тем словно становилось неловко. Натянутые улыбки, отговорки и спешка находила на них всякий раз, стоило поговорить чуть дольше пяти минут.. Хотя… О моих знакомых я уже высказался. С моей стороны было бы лучше рассказать полноценную и значимую историю из жизни. Благо, такая есть. В старших классах я решил перевестись от беспокойных и снисходительных учителей. Мне они ставили оценки не за знания, а из жалости. Мама учила меня избегать подобного, потому что тебе за это всегда предъявят счёт. Поэтому я пошёл в ту школу, которая согласилась принять меня на последний год обучения. Это была бедная средняя школа. Говоря прямо, это была настоящая дыра, но на фоне учеников этой школы, я мог выйти с прекрасным аттестатом, за который я никому ничего не буду должен. Первое время из интересного в школе был лишь учитель информатики.Меня подкупила его преданность своему делу и эрудиция. Мы отлично ладили. Да и в школе он был авторитетом. Шутил, будто он директор в отставке. В один прекрасный вечер он предложил мне вступить в школьный кружок под его кураторством. Я был совсем не против. Правда из-за произошедших событий я толком не помню, чему он был посвящён, а делали мы всё что угодно: от пересадки клумб до ремонта компьютеров после занятий. В этом клубе была одна девушка, Моника, в которую я до беспамятства влюбился. Это человек необычайной выдержки. За целый год никто из пятнадцати человек в клубе, помимо меня, на неё не был в обиде, при том, что она была президентом этого клуба и правой рукой куратора. А значит она была обязана привлекать людей к ответственности за халтуру, халатность и прогулы. Про Монику не было сплетней, хотя в той школе это было исключением. Её изумрудные глаза глядели приветливо и тепло. По жизни она шла с лёгкой улыбкой. Её высокий голос был словно музыка для моих ушей. Рыжие волосы всегда были собраны в высокий тугой хвост, который весело покачивался, стоило Монике хоть немного тряхнуть головой. На голове она носила большую белую ленту, сплетённую в бант, держащий хвост. Во время отдыха я украдкой любовался её утончённым и безупречно гладким личиком. Бывало, по праздникам, помимо всегда ухоженной школьной формы, она, словно аристократка, приходила в шикарно пошитой блузке с разными длинными юбками, украшенными сложными узорами. Эта была первая девушка, разговаривая с которой наедине я чувствовал себя так спокойно. Мог говорить с ней часами напролёт. Впервые я почувствовал в девушке родственную душу. Пока Моника была в школе, мне совсем не хотелось домой. А она уходила лишь поздно вечером, будучи ответственной за клуб. Моника взяла на себя отчётность клуба, следила и доделывала, когда надо, за остальными работу, помогала учителям. На удивление, добровольно никто из учеников ей не помогал. А одной было тяжело, поэтому Моника с благодарностью принимала мою помощь. Честно, пожалуй, это мои самые светлые воспоминания за последние десять лет. Мы пили чай, делились мыслями о будущем, я таскал за ней стопки бумаг, а она оборачивалась и с нежной улыбкой манила за собой, ускоряя шаг, а после, если оставалось время, мы сидели в библиотеке и читали вместе книги. На выходных, когда ей разрешали родители, мы выходили с клубом заниматься субботниками или были волонтёрами на каких-нибудь мероприятиях. Помощь детским домам, многодетным семьям, пенсионерам-одиночкам и в культурных мероприятиях. Это было единственным разом за всю мою недолгую жизнь, когда я был рад ежедневной компании постороннего мне человека, когда рутина, да ещё и чужая, мне была не в тягость. Да… я тогда преобразился. Начал следить за чистотой своих вещей, ежедневно мыться, носить с собой освежающие средства и даже устраивал лёгкие тренировки и пробежки глубокими вечерами. Но воспоминания об этом — тяжкие. Как ясно из описаний в начале, закончилось всё не слишком удачно. И именно это тяготит мою душу ещё больше. Лучше отдохнуть.***
Сегодня, спустя ещё два дня, препараты совсем испортили мне настроение, но мне разрешили ходить по палате. Мои соседи перед выпиской пожелали мне поправиться и оставили продуктов. Надо же! Впервые едва знакомые мне люди помогают безвозмездно. Спасибо им. Доктора - тоже хорошие, но не святым же духом им питаться, а потому списали всю мою страховку. Ещё неделю я проведу в этих стенах. Свобода! А потом... Новый год, и будь что будет! Так по поводу Моники. Вершиной моего благорастворения была наша прогулка по парку. В одно воскресенье учитель пригласил всех членов клуба прогуляться. Большинство оказались заняты, и пришло всего пять человек. Одна парочка, Моника, я и некто — Эдвард. Последний был мелким смирным человеком. В школе он был словно запуганный кот. Шарахался от каждого и на него часто сваливали кучу работы, от которой он никогда не отказывался. В дальнейшем я раскрою его лучше, но не сейчас. Учитель ушёл пораньше, поскольку у него ещё были домашние дела. Погода была чудесной. Солнечную погоду дополнял ещё осенний ветерок. Листопад красных и жёлтых листьев мирно переливался и создавал чудесную атмосферу. Я бы сказал романтичную, если бы я был с Моникой один. Но людей было мало, поскольку мы ушли далеко от тротуара и дороги. В один момент мы разошлись, и каждый пошёл куда глаза глядят. Это был первый раз, когда она держала меня под руку. На то были объективные причины, а именно её обувь и не облагороженные корни деревьев под ногами, но мне всё равно было приятно. Мы как обычно вели светский разговор. Ветер развевал ее волосы и весело играл с ленточкой на голове. Иногда прижимаясь ко мне, подшучивала и весело смеялась. Моника тогда пробуждала во мне все возможные светлые чувства. Моё лицо само стремилось наклониться или хотя бы потереться щекой о её щёку, но я себя ограничивал, успокаивая себя тем, что просто не подошло время. Так, наверное, стоит заметить, что Моника, в отличие от меня, нисколько не испытывала романтического интереса. Я ей нравился как человек и, возможно, как друг, но она постоянно избегала моих намёков или иногда несдержанных желаний. Это была своеобразная стена. Именно эта стена оберегала Монику от моих объятий или нежностей, которые шли от самого моего, тогда ещё здорового, сердца. Но, естественно, как и любое самолюбивое существо, тогда я хоть и сознательно ограничивал себя, но не то, что принять, а осознавать её отказа не хотел. Всю её доброту и возрастающую женственность, обусловленную гормонами и недостатком внимания интересных людей, воспринимал на свой счёт. Никогда в своей жизни так не ошибался. Что до меня, то пустота, на то и пустота, потому что человеком не является. Даже такое прекрасное существо с самым благодушным характером это понимает. Тогда мы задержались до самого вечера и вернулись в парк посидеть на скамейке. Остальные бродили сами. Разговоры на сторонние и безопасные темы были окончены. Когда уже нужно было говорить о нас, я колебался, как и любой не обладающий повышенной храбростью и опытом юноша. Она же в свою очередь над чем-то долго думала, наблюдая за фонтаном, периодически поглядывая на прохожих. Повторюсь, что такой учтивой и гуманной девушке не хотелось никому преждевременно ломать сердце. В тот момент была самая романтичная пора дня. Розовые облака, закат, листопад, журчание фонтана и обернувшаяся на меня милая девушка, которая на короткий миг пригладила у моего виска волосы. В тот момент время для меня словно остановилось. Я смотрел зачарованно ей в лицо, ласково взяв её вторую ладонь своими руками. Её щёки потихоньку залились смущением, и она убрала от меня руки, что-то пробормотав. Я был настолько зачарован, что не понимал её речи. Лишь потом, до меня дошло. Моника просто убирала с моих волос и одежды листву, опавшую во время прогулки. После прогулки она смущалась меня. Мне казалось, что она вела себя странно, потому что влюблена. Но эта девушка просто, как и все остальные, начала избегать меня. В тот период такая обыкновенная мысль не могла прийти в мой затуманенный и завоёванный почти религиозным восторгом мозг. Она избегала меня и начала искать нужного ей человека. Человека… Моника не долго искала. Я помню всё это так ярко и чётко, что до сих пор до меня доходит тепло. Тогда я мечтал о счастливой жизни и уже строил планы по их осуществлению. Но ждёт меня опустошение, которое безжалостно уничтожит все мои наивные мечты. Навсегда. А в след за ними уже скоро пойду и я сам. На сегодня довольно.***
Я уже мог выходить из палаты. Врачи сегодня принесли фрукты. Улица наполнилась праздником, до которого ещё десять дней. Через три дня я буду дома или где-нибудь в другом месте. Люди носятся, пытаются купить подарки для близких людей. Мне бы тоже хотелось чего-нибудь купить. Для себя. Можно ведь умирающему подарить себе что-то особенное и для других бесполезное? Портрет или фотографию на надгробие, например? Ладно, хватит цинизма. Далее история не будет нисколько радостной или романтической. По крайней мере для меня. Несчастье ещё не отвергнутых в том, что они даже имея глаза и рассудок, не могут ни видеть, ни думать, как следует трезвомыслящим людям. Их же собственные рассуждения и зрение парадоксально уводят их всё дальше от реальности. От того в эту реальность вернуться бывает так больно. Дальнейшие события после прогулочного недоразумения без внешних факторов длились около недели. В один день, идя в клуб я услышал звонкий мужской голос, весело смеющийся на пару с волшебным голосом моего объекта воздыхания. В комнате возле рыжего хвостика с белой лентой стоял высокий подкачанный блондин. Его голова была наполовину выше моей макушки. Парень, заметив меня, небрежно помахав рукой, вышел с лёгкой спешкой за дверь. Я поинтересовался у куратора, кто это был. «Сын спонсора школы» — услышал я в ответ. Его отец регулярно покупал школе оборудование, взамен на рекламу благотворительных фондов. Порасспрашивав куратора серьёзнее, я получил описание этого человека. Милый малый, увлекается единоборствами, изучал много языков, имеет связи через отца в управляющих структурах и его брат — заслуженный военный. Сам он выходец из элитной частной школы. То есть, он одним появлением разбил меня по всем параметрам. Был он в комнате где-то час, а Моника, уже улыбаясь во весь рот, болтала ножками на стуле. Я принялся узнавать, будет ли он ещё приходить. Мне ответили, что ещё около двух недель он будет захаживать. Я, вспоминая его образ, ехидно усмехался, ведь подобные люди нередко любят только себя. Заранее представляя его высокомерие в отношении нас — смертных, я утешал себя тем, что Моника — человек благоразумный и у неё есть чувство собственного достоинства. И конкретно в последнем — был прав. Подбежав к зеркалу, я начал осматривать себя, сравнивая с блондином. Как вдруг увидел очертания моей рыжей красавицы, испуганно смотревшей на меня. В тот момент моё тело замерло. Она пыталась уйти, но дверь предательски скрипнула. Я продолжал наблюдать за ней через зеркало, и Моника быстро исчезла, с явным облегчением от того, что её не заметили. В тот момент я наконец-то прозрел и широкими шагами пошёл домой, не став задерживаться и даже слушать просьбы учителей или соклубовцев. Мне было тяжело, настолько, что, вновь почувствовав преследующую меня всю жизнь холодную ауру одиночества, неисчезающую даже в толпе людей, я начал задыхаться, кислород тогда поступал ровно на столько, чтобы я мог продолжать ходьбу. Так повлияло на меня осознание трезвой мысли, того, что девушка меня не любит и мой вернувшийся реалистичный взгляд. Дойдя до дома, даже прежде нормального дыхания ко мне вернулся мой тихий истеричный ироничный смех. Судьба никогда не поступала со мной иначе.***
Меня отпустили домой. На улице снегопад. Парочки вокруг воркуют. Я не могу это всё видеть. Собрав все остатки моих запасов на чёрный день, который должен упростить, как казалось когда-то долгую жизнь, я арендовал до второго января дом за городом с камином и отоплением, предупредив хозяина, что первого вечером, или хотя бы второго нужно будет заглянуть. Он согласился, ввиду моей переплаты в два раза. Для меня это уже ничего не значит, хотя когда-то я потратил на это столько усилий... Сидя с какао у камина, я могу продолжать запись. Хотя бы этот рассказ я должен закончить, пока моё сердце ещё может биться в груди. Когда я следующий раз зашёл в клуб, то для других это был уже незнакомый человек. Этого, с позволения сказать, человека едва ли когда-либо кто-то знал. Далеко ушедшие в присутствии Моники чувства и мысли вернулись, и вновь завладели мной, как хозяева, вернувшиеся домой. Люди, говоря о своей жизни редко руководствуются фактами, а в основном впечатлениями. Я, тогда ещё вчера готовый покляться на алтаре взаимной любви, уже был в пучине отчаяния, которая не отходила ни на шаг, а лишь позволила на мгновение посмотреть на свет, которого мне не дано было достичь. Память — змея, подыграла приятным мгновениям и ушла в самую трудную минуту, чтобы сделать её ещё тяжелее позже. Впрочем, нечто, что я бы охарактеризовал змеем-искусителем нашёптывало, что даже такой человек, как этот блондин, лишь появлением не может разорвать благодушное расположение Моники ко мне. Существовало ли когда-нибудь это расположение? В ответ он напоминал о прогулке, многочисленных повседневных событиях, совместных чтениях книг и прочих мелочах. Именно этот змей подговорил меня вернуться, но вернулся я тем же человеком, что и был. Пустым и ничтожным. Клуб был целиком в сборе. Эдвард сидел в углу, как всегда. Моника, как и всегда, приветливо улыбнулась. Куратор очень радостно сообщал о повышении финансирования школы. А потом сообщил о частых посещениях блондина, имя которого я так и не удосужился запомнить. Радостную улыбку Моники было тогда видеть невыносимо тяжело. Куратор поинтересовался моим здоровьем, в связи с побледневшим лицом, но я ответил, что здоров. Помяни черта… Тогда в дверном проёме появилась высокая фигура. Я следил за Моникой, пытаясь подавить свою внутреннюю боль. Она наблюдала за гостём, нервничала. Стоило блондину отвернуться, прихораживалась. Чёрт… ой, то есть, блондин зашёл, поздоровался со всеми. Затем в самом конце, подошёл торжественно к Монике. Та встала, чтобы поприветствовать его, а он обнял её ласково и мило улыбался. С этого момента, я понял, что не только Моника в него влюбилась, но и он испытал к ней интерес. Правда скорее, как я узнал заметно позже, от привычки кружить женщинам головы. Даже у этого слащавого богатого паренька потекли слюни на такую девушку. Не это было удивительно для него, а то, что в такой дыре была такая прелесть. А в голове девушки небось уже играли красками сказки о золотых принцах на белых конях, спасающих бедных девушек и освобождающих от проблем. В конце ещё обязательно приписка: «Поженились, и жили они долго и счастливо!». Когда этот «принц» заметил меня, то поступил хитро и коварно! Он со мной вежливо поздоровался и познакомился. Он вообще любил стеснить любого, кто не был рад его присутствию, тем, что всегда пытался казаться равным и лишь по нелепой случайности он — сын богача, а мы бедные. Помню одну присказку родом из Древней Греции. Там сын спартанца позволил пойманной им лисице съесть ему все внутренности, ни разу не пикнув, и досидеть до конца семейного ужина. Ничего точнее, в описании своих ощущений того дня, когда я впервые видел милое общение Моники с блондином, я придумать не смогу. Молчание, наблюдение и вымученная улыбка в тот день выглядели также убого, как обычно, но скрывали куда более глубокую боль и скорбь, нежели было на лице. Это было мучительнее похорон собственных родителей тем, что я на них имел полное право искажать лицо, пустить слезу и покусывать до крови собственные губы, под речью священника. Тут же, хотя боль была и чуть слабее, я не мог ничего, хотя страдания от всеобщего восхищения и поддержки той парочки мне было слушать почти также тяжело, как и священника. Хотя нет. Глупое сравнение. Тогда я столкнулся лишь с одним зверем, но крупным — горем. Здесь же была целая свора мелких и голодных хищников. Ревность, зависть, бессилие, чувство своей полной пустоты и ничтожества, а также злоба. Меня терзало всё это, но не горе. А потому, я зря привёл такое сравнение. Кавалер действительно тогда был весьма неплох. Он заставлял её саму идти на встречу, ждать и терпеть свои желания. Она подчинялась ему словно кукла кукловоду. И причём не говоря с ней напрямую, а со всеми, он умудрялся подчеркивать, что всё это только для неё одной. Она сама дала себя опутать. Но это не отменяет факта манипуляций. Такое нельзя назвать добровольным выбором, равно как жертв мошенников нельзя назвать виновными. Но мошенники пользуются такими трюками, чтобы заработать, а этот из чистого самолюбования. Меня же он старался бережливо и снисходительно обходить, а когда уже обращался, то говорил очень вежливо и корректно, одновременно держа на расстоянии. Конечно, он почуял мою зависть и мой протест, но видя меня насквозь решил, что для него я абсолютно безопасный конкурент и, как бы из жалости и для одобрения публики, допускал меня к Монике. Можете ли вы представить глубину этого оскорбления? Но смирившись, в очередной раз в моей недолгой жизни, со своим положением, я подошёл к ней и заговорил было о прошедших днях и говорил нечто в духе: «Дай мне второй шанс!», как будто бы у меня был и первый хоть когда-то. Моя речь тогда преобразовывалась от повседневной до голоса очень нездорового человека, сорвавшего этот голос в криках о помощи. Моника же не поняла меня. С изумлением смотрела на моё лицо и поинтересовалась моим здоровьем. Затем торопливо подошла к своему новому ухажёру и попросила его донести меня до медпункта. Мой организм предательски поднял температуру, и лишь рука Моники держащую мою ладонь успокаивала меня. Затем эта парочка очень любезно довезла меня до дома, на машине блондина. С того момента, каждый день я наблюдал как всё больше и больше привязывались эти люди друг к другу. Тогда мне невыносимо было сидеть дома откуда пахнет смертью и одиночеством, и я лишь тихонько наблюдал за этим. Этот чёрт играл людьми крайне умело. Даже я — человек, не чуждый рассудку и внимательности, а также прекрасно познавший человеческие пороки, тогда поверил, что он и вправду искренне полюбил девушку и желал ей лишь хорошего. И тогда-то я начинал сходить с ума, в попытках уменьшить мою боль. То пытаясь благословить пару, то игнорировать их. Первое было очень сложно, из-за того, что видел их только в клубе или школе. Пробовал даже подговорить куратора, поскольку он очень сильно заботился о Монике. Но только всё было без толку. От всех этих действий, не было бы ни практической пользы, и даже внутренне мне лучше не стало. Лишь окончательно потеряв связь с Моникой и погрузившись в учёбу или работу с головой, можно было бы говорить об облегчении. В тот момент меня избегали больше, чем когда-либо в жизни. Даже Эдвард находил в себе смелость в том, чтобы решительно и наотрез отказывать мне в бытовых разговорах и помощи в клубных делах. Да, и к тому же, в те моменты, когда я подкарауливал его за наблюдением над парочкой, я замечал не проявляемый им ранее интерес к Монике. От чего даже было обрадовался. К нему было обращение очень похожим со стороны блондина. Ни он, ни я, нисколько не мешали, да и не могли помешать их отношениям. Но Эдвард, в отличие от меня, не чуждался их. Не смотрел ни с завистью, ни сожалением. Лишь терпеливо наблюдал. Когда его звали, он шёл. Так прошла ещё одна неделя. Этот всемогущий паренёк смог ловко невзначай показать большую часть своих возможностей. Игра на фортепиано, бейсбол, плавание и даже общение на разных языках. Рассказывал кучу историй из жизни. В общем, он очаровал всё и всех, кого только мог и хотел. Он за весь этот период не обидел никого из тех, с кем общался. Никто не замечал с ним хода времени. Так он был прекрасен в глазах окружающих. С Моникой он был ласков и учтив. Оставался в рамках приличий, до ровно одного происшествия.***
Вчера я много написал и не планировал останавливаться, но глаза не смогли выдержать подобный марафон. Потому продолжение будет короче, но постараюсь не укоротить суть. Был это конец апреля. В один момент, когда блондин с Моникой зашли вместе через парадный вход, я узнал от Эдварда, что она гостила у него ночью. Девушке, конечно, уже семнадцать лет, но это было, по-моему, уже слишком. В прочем, сегодня был его последний день в школе, а завтра должен был уехать в Лондон, но даже это — не важно. Наш кавалер не смог дойти до школы, так как прямо во дворе к нему подбежала другая фигуристая девушка и влепила пощёчину, что есть мочи. Поднялся ор, а количество девушек — возрастало. Вскоре во дворе стало главной темой измены и их количество за этим парнем. Услышав это, я помчался вниз сквозь лестничные пролеты. Я должен был спасти её, утешить, обнять. Должен… Но что-то нашло на меня стоило опять увидеть их вместе уже в коридоре школы. Я набросился на этого человека и начал было бить его в попытках оттеснить от прекрасной рыжеволосой девушки и закрыть её за своей спиной. Но, как и водиться в таких случаях, ничего не вышло. Он точными и быстрыми движениями положил меня на землю и отпечатал подошву туфель на моем лице. Между тем, пока шла эта неловкая сцена избиения, фигура, явно напоминающая Эдварда, тут же подбежала к Монике и увела её на верхние этажи. Таким образом блондин ещё раз буквально втоптал меня в грязь, но нашедшие меня обманутые девушки не позволили нанести мне непоправимых травм. После я попытался было проследовать за Эдвардом, но обнаружил Монику в слезах и утешающих объятиях этого маленького и забитого парня. Я застыл на месте и наблюдал, словно мы с Эдвардом поменялись местами. С тех пор она перестала быть настолько активной. Часто уходила сразу после занятий. Конечно, повадки её никуда не делись, но после случившегося она была разбитой и словно увядала на глазах. Порой, когда я ходил в одиночестве по парку, я находил её, но приблизиться ни разу не удалось. Так дошло до мая, конец учебного года был совсем близко. Но с того момента, в клубе куратор меня крайне не одобрял, по причине драки. А Эдвард уже словно защищал Монику и презрительно плевался в мою сторону. В одном разговоре он сказал, что я люблю только себя, и что он не допустит с ней той трагедии снова. Могу его понять. А вы, скажите, это правда? После этого разговора, я словно боялся его и уже сам шорохался под каждым его взглядом. Но мой мозг, видимо после встряски потерял тогда немногие частицы разума, который разъела прежде моя влюблённость. Я, набрался решимости, и вздумал объясниться перед Моникой и предложить ей помощь, любую, которая ей нужна. Надеялся, что дом, хорошие банковские накопления и человек, который без грамма корысти помогал ей целый год, покажутся ей достаточно хорошей перспективой. Надеялся, она окажет мне хоть дружеское доверие. Что позволит мне ухаживать за ней, не требуя ничего с её стороны, кроме как слушать меня. Но всё зависело от неё. Отказ я был тоже готов принять, пусть и скрипя сердцем, но мне хотелось услышать её мнение адресованное лично и только мне. Как человеку... но вышло иначе. Судьба снова указала мне моё место и лишила даже возможности считать себя хоть кем-то. Я знал, что парк, в котором мы вместе гуляли теперь был местом, где её часто можно было найти одну. Одевшись настолько невзрачно, насколько мог, я пошёл туда, ища белую ленту среди кучи деревьев с пышной зелёной листвой. Найдя её, я побежал, но обнаружил её не одну. Рядом с Моникой стоял Эдвард и они уныло и редко перебрасывались парой фраз. Остальное время шли молча. В какой-то момент, Моника сказала, что сердце её полно горя, но ему — верному другу не оставлявшего её даже в тяжелые моменты, она может довериться. Тот улыбнулся, сделал ей комплимент и обнял её. Вместе они дошли до её дома. Они сами создали свою судьбу. Свою историю. Историю, в которой мне не было места. Словно бог сказал мне, что я даже мнения о себе, как о человеке, не заслуживаю. В тот момент я был разбит и окончательно уничтожен. Скажите мне люди, кому и зачем может понадобиться такой пафосный и до безобразия ненужный человек? Здесь в этой истории у всех есть своё место. Блондин — зло наставляющее людей, которое учит не верить в сказки. Эдвард — друг, ждущий верно свою возлюбленную, который утешил и простил жертве все грехи. И сама Моника — главный объект в истории, светлый образ, который живёт ради помощи людям, без которого мораль наивности человека не могла бы раскрыться. Здесь все люди исполнители своей роли, и лишь я приплёлся и только портил собой всё, до чего мог дотянуться. Хех, я начал бредить. Температура поднялась. А завтра мой последний день.***
Сегодня последний день перед Новым годом. Я сижу под ёлкой и пью какао. Мне пришла идея побаловать себя прощальным стихом. Надеюсь, вы оцените. Знаю, у меня ничего не вышло. Мой замок давно разбит и взят. Знаю, ты не услышишь этот выкрик. И падут пустые, словно листопад. Пишу последнее послание В нём будет лишь короткое Прощай. И если ты способна на большее, Имею дерзость об этом просить. Ты меня не забудь, моя добрая, Ведь я так и смог тебя позабыть.