Один день в неделю

***

      Отчаяние. Странное, гадкое чувство безысходности, медленно пожирающее твою душу, словно паразит, живущий внутри, заставляющий ненавидеть себя, свою жизнь, общество, в котором живёшь и весь мир вокруг, даже осознавая, что многие и не заслуживают всего этого гнева. Непреодолимое желание покончить со всем, перестать бороться, волноваться обо всех последствиях или репутации, оборвать своё жалкое существование, не несущее никакой чёртовой цели в этом мире, приносящее в жизнь лишь боль и страдания, словно это уже что-то такое обыденное и незначительное, каждый новый день. Сшитый под заказ, идеально сидящий новенький фиолетовый костюм, широкая фальшивая улыбка во все тридцать два зуба, чрезмерно наигранные положительные эмоции, экспрессивные жесты, показные манеры и чопорность… всё это до ужаса знакомо Роберту Лэньону, которого уже давно откровенно тошнит от всего этого притворства, преследующего его изо дня в день. И который не может без презрения думать об окружающих людях, что не держат себя ни в каких в рамках приличия, способные говорить гнусные вещи за спиной, а иногда и в лицо джентльмена. Они, без зазрения совести, позабыв обо всех манерах, давно называют молодого человека самодовольным педантом, эгоистом.       Самодовольный. Знал бы только весь этот никчёмный сброд, что с каждым днём его всё больше воротит от этого «идеального» образа, что ему привили с детства, в процессе часто оскорбляя и сравнивая с другими детьми, всё больше втаптывая в грязь самооценку. Весьма эффективный способ — мальчик научился врать, притворяться, держать маску… теперь Лэньон постоянно бьёт зеркала в истерии, не желая видеть этого бесконечного лицемерия и фальши, исходящего от опротивевшего ему отражения. Он даже перестал заходить в кабинет своего старого и, пожалуй, единственного настоящего друга, ведь там бесчисленное множество зеркал самых разных размеров и форм, в самых разных углах комнаты, предназначенных для чёрт знает чего — но Роберту даже неинтересно, какой эксперимент на этот раз решил провести дорогой сердцу человек или чем он там занимается — он просто не хочет их видеть, ни одного из этих гнусных лжецов, что уже давно не напоминают о его настоящем, живом «Я», так они ему осточертели. Сейчас в них лишь пустой вычурный образ якобы «идеального джентльмена», иногда Лэньону даже чудится, что это отражение живёт его жизнью и, кажется, смотрит на него с насмешкой и надменностью, будто он лишний в этой жизни, будто бы оно справилось бы с этой ролью лучше…       Несомненно. Но откуда же ему знать наверняка? Ведь он живёт точно также, как и хотела бы эта пустая, бездушная копия, выполняя всё, что говорят ему «сверху», словно безвольная марионетка на ниточках из детского кукольного представления — только вот этот болванчик никогда не задумывается о том, что находится в неволе, он просто наслаждается своей сутью и блистает на сцене с удовольствием или без эмоций, в отличие от человека с сознанием, который вечно старается высвободиться от пут, сковывающих волю… Роберт готов отдать всё, чтобы уступить свою роль презренному отражению. Даже не так. Кому угодно, лишь бы избавиться от контроля над собой… Хоть доктор уже давно привык к пристальному, осуждающему взгляду со стороны этого «идеального» двойника из зеркала на себе, он всё равно каждый раз, день за днём старается убежать, огородиться, спрятаться от него. Просто чтобы побыть наедине с собой и своими мыслями, он ежедневно молит о хотя бы нескольких часах, что он сможет провести в полной тишине, без порицания всех его действий со стороны этого прогнившего изнутри общества, что не видит ничего дальше своего собственного носа. Без отражений, без зевак, без любого намёка на что-то живое по близости. Только он один со своими проблемами и никто больше. Чаще всего его молитвы остаются неуслышанными, но иногда ему всё-таки удаётся найти время и место…       Педантичный. Несмотря на то, что в этом тезисе была доля правды, Роберт каждый день задавал себе множество вопросов о том, виноват ли он сам в своей частичной педантичности… И каждый раз приходил к выводу, что да, конечно же он виноват! Несомненно, не больше, чем его отец, не ставящий эмоции и личность сына ни во что, но чёрт возьми, Лэньон чувствовал и свою вину в этом отношении! Он мог бы быть лучше, он мог бы врать лучше, к нему могли бы относиться лучше… Из-за этих навязчивых мыслей, хотя бы раз в неделю, как только выдастся свободный денёк, он старается потопить всю свою накопившуюся за неделю (а то и дольше) боль в алкоголе. Так мерзко и гадко от собственных действий и осознания, сколько в этом времяпрепровождении неправильного. Но остатки человечности в нем ликуют — Роберт ведёт себя не так, как должен, он волен делать без указки хоть что-то! Правда, это ликование и свобода никогда не длятся долго — внутренний голос быстро напоминает, что нужно знать меру чтобы не уничтожить свою идеальную репутацию, всегда держит его в узде. Со вздохом он всегда убирает наполовину пустую бутылку дорогого французского бренди и вновь натягивает улыбку, поддаваясь «идеалу», снова идёт читать другу очередную абсурдную статью из газеты об их «Обществе тайных наук». На самом деле, доктор Лэньон любил эту организацию, и хотя он не являлся одним из «нетрадиционных учёных», был осведомлён почти обо всём, что происходило в «Обществе…», его очень манили все эти причуды, такие странные и неправильные, с точки зрения его академических знаний. Но было и кое-что ещё, что его радовало в этой жизни. Да нет же. Не «кое-что». Кое-кто.       Генри Джекилл. Вне всяких сомнений, больше, чем вся эта завораживающая несуразность, его привлекал основатель этой самой странной организации, его ближайший друг и обаятельнейший учёный, которого он только знал — доктор Джекилл. Ах, по правде говоря, только добрый друг до сих пор помогал Роберту не сойти с ума в таком изматывающем ритме жизни — всегда такой счастливый и приветливый по отношению к нему, он, словно маленький лучик надежды, в этой бесконечной тьме, медленно и болезненно пожирающей его изнутри. Генри всегда мог вызвать у Лэньона настоящие тёплые чувства, потому он всегда говорил ему, что его обворожительная улыбка и красноречие, с которыми он мог легко манипулировать кем угодно — всё, что ему нужно в этой жизни, ведь перед ними поистине никто не может устоять. Хотя, по правде говоря, он несколько слукавил на этот счёт, потому как считал, что это не столько то, что нужно Джекиллу — он мог быть успешной и притягательной личностью во всём и без всей этой натянутости и притворства — сколько то, что нужно было самому Лэньону в друге. Откровенность, доброта и готовность поддержать, свойственная странной манящей ауре химика так грела душу бедного доктора, он всегда наслаждался его компанией, никогда не выходил в свет без него…       Счастливый. А вот когда они оставались наедине, подальше от чужих глаз и сплетен, когда «идеальный» образ переставал сковывать Роберта на некоторое время, он всегда только рад часами выслушивать запутанные но, по какой-то причине, такие знакомые и близкие сердцу речи, в которых Генри, кажется, пытался как можно осторожнее и скрытнее («Для чего же?» — вечно недоумевал про себя Роберт, ведь с радостью выслушал бы всё, что говорит его друг и ни за что не осудил бы) излить свою душу, также разделив с другом бутылку викторианского вина в помещении с приглушённым светом и занавешенными зеркалами — Лэньон каждый раз со смехом говорит, что светское распитие спиртного является самым здоровым времяпрепровождением, что является правдой (по крайней мере с его стороны), после такого досуга он чувствует невероятную лёгкость. Доктор, во время такого «отдыха» тоже никогда не молчит, но не смеет говорить о том, что испытывает нечто похожее — Роберт чувствует, как плохо другу, поэтому понимает, что его жалобы всегда должны быть мелочнее, чтобы Джекилл ни в коем случае не чувствовал себя хуже из-за пустой болтовни — он то и дело рассказывает о своих ужасных отношениях с отцом, притворяясь, будто это худшее, что происходит с ним в жизни. Наследство, родственники, престиж, всё это не волнует, даже отталкивает в какой-то степени, для него уже давно, даже до начала погибели индивидуальности, важна лишь одна единственная вещь…       Эгоистичный. Все вокруг видят в Роберте лишь самолюбца, что делает всё лишь для своей репутации. Отчасти, как бы он это не отрицал, это правда. Репутация была на первом месте вплоть до самого его совершеннолетия. После… появились вещи поважнее. Как только в его голове засели мысли о том, что помимо семейной чести есть что-то ещё, давление со стороны отца и «образа» ещё больше возросло, относительно хорошие отношения с семьёй сильно пошатнулись. Вот только сколько бы насмешек и порицаний он не выслушивал о себе, но подобных, пусть и крайне редких, комментариев в сторону лучшего друга он терпеть не мог, всегда вступал в конфликты с графами, даже теми, кто мог помочь со спонсированием их «Общество тайных наук». Благосостояние и место в обществе Генри всегда было, есть и будет на первом месте. Лэньон был его благодетелем и тем, кто научил его многим вещам — поставил его речь и научил говорить без — пусть и привлекательного, как казалось самому Роберту, но портящему образ Генри — шотландского акцента, привил чувство стиля, занялся манерами, научил танцевать… Всеми этими своими заслугами он будет гордиться всегда, потому что каких-то пятнадцать лет назад наружно Джекилл был совершенно другим человеком, на которого не обратили бы внимание и при всех его прекрасных ораторских качествах. Он один сделал его, помог пробиться в высшее общество и получить всю ту заинтересованность со стороны, что тот имеет сейчас. Роберт знал, что только так Генри сможет воплотить свою давнюю, даже несколько детскую, мечту о становлении настоящим «безумным учёным», подобно книжным кумирам — вроде Виктора Франкенштейна — и получит спонсоров. И ему, в конце концов, удалось! Невозможно вообразить, насколько Джекилл был счастлив и как он благодарил Лэньона за всё, что тот для него сделал, на что последний лишь скромно отмахивался и сам искрился от радости за друга.       Неопределённость. Порой Роберт даже не знает, нравится ли ему улыбка и позитив, которые помогают ему чувствовать себя лучше, или же искренность и такая же усталость, как у него самого, что угнетает, но всё ещё радует, ведь только ему доверяют увидеть их. Он не знает всех проблем Джекилла и осознаёт это, но одно знает точно — его лучший друг это самым близкий и любимый человек во всём мире и он, во что бы то ни стало, всегда поддержит Генри во всём, что он будет делать. Лэньон уже так долго не хочет это признать, боясь быть осуждённым, но глубоко внутри убеждён, что нет ничего страшного в таких мыслях. Они светлые, не желающие кому-то зла — напротив! — он желает только всего самого лучшего для себя и учёного, но порицание со стороны давит, он видит как подобных ему людей отправляют в лечебницы, заставляя сомневаться в правильности этих желаний, он боится своих же чувств! Но чёрт с лечебницами, чёрт с общественным осуждением… лишь страх перед отвержением премного дорогим ему Генри убивает остатки уверенности в допустимости его влюблённости. Джекилл показывает свою симпатию ко всем окружающим, и проблема в том, что сам Лэньон уже перестал понимать, где химик искренен, а где точно такой же тошнотворный «идеальный» образ. Порой, несмотря на гордость за всё, что он сделал для Джекилла… ему хотелось бы увидеть того наивного шотландского юношу, который ещё не умел притворяться — он не мог фальшиво улыбнуться, чтобы в его эмоции поверили, но зато его прекрасная настоящая улыбка, показывающая небольшие ямочки на щеках, была самой тёплой и искренней в мире       Умиротворение. И каждый день Лэньон старается подавить в себе весь внутренний негатив и боль, потому что понимает, что всё это лишь временное недоразумение, навязанное окружающими людьми, что ему нужно лишь попросить дорогого друга составить компанию за бокалом вина в самые тяжёлые дни, что всё будет хорошо, как только он увидит Джекилла. Ради таких дней без обязательств перед обществом, в которые он становится по-настоящему счастливым, как никто другой, несмотря на недосказанности с обеих сторон, Роберт готов жить в муках столько, сколько потребуется, только для того, чтобы быть нужным Генри хотя бы один день в неделю.