в токио ночью

тсукишима из панорамных окон современной галереи смотрит на токио. как же она не впечатлена. столица ласковым серым небом тянется к ней, но у кей есть чёрный зонт-трость — просто на всякий случай. она здесь в командировке: участвует от своего сендайского музея в токийской конференции. на её счастье, пока только в качестве слушательницы, но начальники явно возлагают большие надежды на то, что тсукишима поднимет музейную культуру на какой-то новый уровень. (“музей закрыт навсегда, всех благ”.) столица блещет и сияет — скрывает за высотками кварталы, в которых на картонке ночуют восьмидесятые, и за модной музыкой отчаянное “помогите” приезжих и неуехавших. тсукишима в токио катается раз в полгода, наверное, поэтому привыкает к нужным по работе районам. всё совсем не так, когда приезжали сюда школьницами и когда она каталась на велике, лишь бы хинату с кагеямой столица не покусала за пятки. и она не знает, в какое время ей нравится больше. (что вообще нравится. что вообще вызывает какие-то чувства. и вообще — а чувствуется ли это время? — ой вряд ли, вряд ли, тсукишима просто за-сты-ва-ет в этой жизни.) (она даже не так холодна.) большое окно могло бы разбиться — осколками по глазам и венам, и чужие руки наберут смску “ваша подруга в беде”, и ямагучи на это чужое откликнется тревожно так и с её секретной сильной злостью — токио пожалеет, что стекло полетело не на город. но оно не разбивается, и тсукишима недовольно поправляет очки. конференция закончилась полчаса назад, но кей нравится это место — и вид за окном гораздо интереснее, чем выставка фотографий, которая занимает главный зал — возможно, потому что тсукишима сосредотачивается на себе, и постепенно темнеющий город высвечивает на окне её отражение, словно её мысли материализуются. звучит сообщение, что галерея закрывается через пятнадцать минут, и кей аккуратно встаёт с мягкого кресла, расправляет длинную юбку и неторопливо направляется к выходу. ей нужно где-то переночевать; музей снимает номер в трёхзвёздочном отеле, и тсукишима, которая так-то любит комфорт по максимуму, очень надеется, что это заслуженные три звезды и что её ночь пройдёт в безопасности. обидно, что она не успела посмотреть номер: времени между поездом и началом конференции практически не было. ветер — такой же шальной, как в мияги — так же путается в длинных волосах. тсукишима его не прогоняет. серое небо — мелкими каплями по коже — мягче, чем стекло, а значит — хуже. кей раскрывает зонт, прячется под чернотой, и вечерний токио теряет грустную девочку в пятнах тёмных окон и мокрого асфальта — и жалеет-жалеет-жалеет — капли становятся больше. тсукишима смотрит на карту в телефоне, надеясь, что приложение правильно определило местоположение и проложило верный маршрут. она сосредотачивается на проложенных линиях слишком сильно и не замечает ничего вокруг; в неё врезается девушка — и с ней лёгкий запах алкоголя. тсукишима делает над собой усилие, чтобы не поморщиться. — извините, я просто… — у девушки слова смешаны то ли с плачем, то ли со смехом. — о. тсукишима! кей кивает куроо, которую не ожидала увидеть, и держит зонт так, чтобы накрывал их обеих. — добрый вечер, — она чуть кланяется. куроо не знает, какое чувство испытывать — то ли радость от знакомого лица в городе, в котором сегодня неуютно, то ли удивление, потому что с кей они не виделись довольно давно, то ли вообще ничего не чувствовать, покивать да разойтись — но последнее отчего-то не нравится совершенно. — спешишь куда-то? — спрашивает тетсу и лохматит свои волосы. — пытаюсь найти отель, — честно говорит тсукишима, уже испытывающая проблемы с маршрутом, который построило приложение. она говорит название, и куроо радостно кивает: — я его знаю. проводить? — тебе ведь надо в другую сторону, — заключает тсукишима по тому, как они столкнулись. — ну… — куроо вздыхает. — мне никуда не надо. а у тебя есть зонт. там недалеко остановка, так что поможем друг другу. кей не возражает. куроо немного пьяна — ей бы такси, честно, но это вроде не совсем заботы тсукишимы. она просто понаблюдает, и если тетсу действительно не в порядке, она вызовет ей машину. в куроо печали сейчас больше, чем в токио, который не смог обнять грустную девочку, но она не может рассыпаться дождевыми каплями по асфальту — и даже не будет плакать. и всё-таки тсукишима это молчание прерывает: — что-то случилось? — правда выслушаешь? — куроо излишне удивляется. — почему нет? я умею участливо молчать. — я просто думала, что, ну, я раздражаю тебя. тсукишима фыркает. — это ж такая глупость. я не идиотка, чтобы раздражаться из-за хороших людей. — считаешь меня хорошей? — заинтересованно смотрит куроо и замедляет шаг. — да, — пожимает плечами тсукишима, которой всегда легко было признавать чужое превосходство или чужие приятные качества. — ты мне очень помогла с волейболом когда-то, да и вообще не делала ничего плохого. всё, что ты когда-то говорила, было правдой. и мне казалось, что я себя вела достаточно вежливо, неужели всё-таки моя змеиная натура где-то случайно показала себя? — нет-нет, ты была лапушкой, просто я боялась, что ты заставляешь себя быть вежливой, потому что я старше. — боже, куроо-сан, я могу быть дерзкой и со старшими, ты какого-то слишком хорошего мнения обо мне. просто есть люди, которые мне ничего полезного по жизни не дадут, а есть такие, как ты, — те, у кого можно многому научиться. так что если я и чувствую к тебе что-то, так это скромная благодарность. куроо слезится — такой вечер, что она эмоциональнее обычного, да ещё и эта сложная девочка — “да, я хуже всех, и что дальше” — вдруг говорит приятное. — так что случилось? — повторяет тсукишима. замирает на красном и тянет куроо за рукав, потому что тетсу не обращает внимания на светофор и хочет перейти дорогу. токио размыт по асфальту в отражениях в лужах. куроо вот так же совсем не хочет, и её отражение разбивает проезжающая машина. куроо украдкой смотрит на кей с надеждой, что та тоже опасается аварий; потому что если тсукишима смотрит на дорогу с мечтательным прищуром, тетсу пошлёт свои проблемы к чертям и будет трясти её за плечи — и плевать, что куроо ниже — пока кей не признается во всех тайных горестях. но кей, как обычно, непроницаема. поэтому куроо придётся рассказать свои секретики. — у нас с кенмой была годовщина дружбы вчера, — она надеется найти у тсукишимы какое-то особое понимание — всё-таки у них обеих есть подруги детства. кей действительно понимает, хотя у них с тадако нет какой-то даты, они любят в кафешках пить смузи за лучшую в мире связь между ними. — мы всегда обмениваемся подарочками. и я её подарила набор милых заколочек с котишками. а она мне — бусы с шерлом. куроо видит недоумение в глазах тсукишимы и спешит поделиться важными знаниями: — это минерал такой, его ещё называют чёрным турмалином, иногда — шерлитом. красивый. и, как понимаешь, по сравнению с заколочками — это такой дорогой и взрослый подарок. — тебя расстроила только разница в деньгах? — не понимает кей. — да не только в них дело… хотя мне очень грустно, что я не могу делать такие подарки, потому что моя зарплата гораздо меньше, чем её, но, — куроо пытается подобрать правильные слова и беспомощно машет рукой. — мы пришли. тсукишима кивает: тоже заметила вывеску с нужным названием. и курилку рядом. — тадако может позволить себе машину, а я — только это, — с какой-то горечью она достаёт пачку средних по цене сигарет. — продолжим? — она кивает в сторону курилки. тетсу соглашается. под крышей кей закрывает зонт, но токио всё равно её не находит — из-за сигаретного ли дыма или из-за того, что весь мир сейчас размыт вечерним ливнем, в котором — свет неоновых вывесок, фар и фонарей смешан с темнотой секретных уголков парка, пустых автостоянок и кулонов из шерлита. — кенма стала такой классной, нашла абсолютно своё место в этом мире — и оно ей приносит и деньги, и гармонию, в общем, она победила эту жизнь, а я… — куроо вздыхает. — чувствую себя обузой. — понимаю, — неожиданно даже для себя кивает тсукишима. — ямагучи открыла в себе способности чинить что угодно — и это много кому нужно, даже за очень большие деньги, мои бывшие сокомандницы из школьного клуба грозятся выступать на олимпиаде вместе со знакомыми семпаями, а имя ещё одной семпай известно во всём мире моды. прям чувствую, что они крутятся в каких-то недоступных мне кругах реальности, из которой я выпала. куроо восторженно отмахивается от дыма — тсукишима коротко извиняется. — вот-вот, ты действительно понимаешь. — я об этом и говорила тогда в летнем лагере, — усмехается кей своим воспоминаниям. — можно быть очень хорошей или очень плохой, — под плохой она подразумевает себя, — но это никак не поможет в жизни. сначала твоя юность ни на что не влияет, а потом — всё твоё мировоззрение. ты на эту реальность никак не влияешь, просто плетёшься за ней следом, но так и не догонишь. тетсу хочет сказать, что это всё очень жизненно, но вспоминает, что это ни черта не так: — вообще-то моя юность очень повлияла на мою работу, я ж всё-таки осталась в сфере волейбола. и я пытаюсь сделать её хорошей! борюсь, знаешь, с неадекватными спонсорами и страшными условиями в контрактах с игроками. я классная и делаю классное! тсукишима лукаво улыбается и выдыхает дым. — чёрт. куроо умная-умная — всё понимает, даже когда хмель в голове. — ты это специально, да? и я повелась. — зато признала, что ты классная и что всё не зря. тетсу восторгается-возмущается одновременно. грустная мудрость тсукишимы работает только на ней, куроо совсем другая, и ей с этой отчаянной беспомощностью, с обидным несхождением с реальностью хочется спорить — и она спорит и доказывает, что всё возможно. что они все такие классные, даже если как будто не выиграли в деньгах или в профессиональной гармонии. — блин, теперь мне обидно, что я-то знаю, что я клёвая, а другие — нет, — куроо поджимает губы. — ну, я тоже знаю этот секретик, — улыбается тсукишима. её честно нравится, как куроо сбрасывает с себя эту тоску и верит в себя — просто потому что куроо, которая знает, как же она хороша, выглядит правильнее для этого мира. вся тоска неопределённости и непринадлежности к происходящему вокруг достанется этой ночью тсукишиме — и так тоже будет правильно. ей выпало этой ночью приводить мир в порядок — пусть так, кей пожмёт плечами и накроет токио своим чёрным зонтом, если так будет нужно, чтобы завтрашний день наступил для всех, кто вдруг в ужасе усомнился в собственном смысле, — чтобы ничего не обрывалось на этом жутком чувстве бесполезности и сменилось на что-то осмысленно-приятное. — и я не одна такая, — добавляет кей. куроо достаёт телефон. — у козукен стрим сейчас начнётся, — вздыхает она. — у меня куча непрочитанных её сообщений, и чутьё подсказывает, что она попытается дать мне какой-то знак во время стрима. тсукишима с любопытством заглядывает в экран: интересно глянуть на кенму во время стримов. кенма появляется на три минуты позже запланированного. и у неё на волосах — очаровательные заколки с котейками. — приветики, — машет она в камеру рукой. — пока вы в чате будете угадывать, какую игру мы будем проходить сегодня, я кое-что быстренько скажу. кенма немного смущается, но всё-таки продолжает: — курошка, ты ведь знаешь, что ты у меня лучшая? люблю тебя, поэтому возвращайся, — она посылает в камеру воздушный поцелуй — трактуйте как хотите, то ли у нас и впрямь любовь, то ли мы просто так хорошо дружим. куроо издает странный визг. тсукишима закатывает глаза: ох уж эти девочки, которые в один вечер вдруг решают, что недостаточно — подставить нужное — недостаточно взрослые, устроившиеся, крутые — решают абсолютно без повода. и хорошо, что другие девочки могут напомнить им, что это дурацкие мысли, что они все достаточно — и галочки у всех пунктов. тетсу выключает стрим. в баре ей не хотелось домой, и тсукишиму она провожала больше из-за этого же чувства, чем из-за желания помочь — кей разгадывает этот эгоизм и на самом деле уважает его. а сейчас — срочно хочется ответить на всё непрочитанное и полночи болтать с кенмой о том, какие они хорошие, какие все хорошие (но они лучше всех) и какими ещё будут — ого-о-о! в токио этой ночью любить себя сильнее никто не сможет — и это тоже правильно. — не комментируй ничего, — сразу просит куроо и краснеет, потому что — ай, какие перепады в мыслях, так не хотелось показывать их кому-то, особенно девочке, которая чему-то у неё да учится. — и не собиралась, — тсукишима пожимает плечами. она змея, конечно, но рушить чужое чувство справедливой любви к себе? да ни за что. — но мне интересно, как кенма тебя назвала, как-то необычно прозвучало… — а, это яку учит русский и дарит нам интересные суффиксы, чтобы мы подставляли к именам и игрались. тсукишима берёт на заметку развлечение на какой-нибудь другой вечер. — слушай, а ты— — не надо, — тсукишима отмахивается, догадываясь, что куроо по доброте своей хочет и кей вернуть какую-то уверенность в себе. только тсукишима её и не теряла: как была вне реальности, так и осталась, это чувство не пьяного одинокого вечера, но всей жизни, её с ним — до конца. поэтому токио боится её обнять и сам скрывается под чёрным зонтом. — спасибо, что проводила, — кей вежливо улыбается, чтобы у куроо не оставалось чувства вины. — тебе следует поторопиться на автобус. — какая ты стала мудрая, — ахает тетсу. они пожимают руки на прощание — до следующей случайной встречи — потому что что-то да будет. тсукишима не следит, села ли куроо на автобус, но уверена, что с ней всё будет в порядке. с ними всеми всё будет, просто для кого-то порядок — это знать, что будущее — всегда по касательной, никаких прикосновений к реальности, просто наблюдай, твоя бессмысленность тоже нужна. тсукишима поднимается в свой номер: он оказывается лучше ожиданий. из окна видны то ли огоньки застывшего самолёта (или потерявшегося нло), то ли звёзды. от ямагучи приходит вдруг “скучаю по тебе, вот приеду за тобой завтра на станцию, будем всю дорогу до дома слушать на повторе вот тот дерзкий корейский рэп” — кей усмехается, потому что да — так и будет. и это тоже правильно. тсукишима показывает огонькам и ночной столице средний палец и падает на кровать. кей закрывает глаза. (на рассвете токио сидит у её ног, и разбуженное солнце не обижается на задёрнутые шторы — и лучами по лужам рисует будущее, в котором всё в порядке.)