Глубокий вдох.
Запах смолы и жжёного листа отцветшего папоротника. Нутро горело огнём, лижущим сердце, опаляющим дыхание и обращающим кровь в раскалённую лаву. Неимоверным усилием воли мельтешившие перед глазами искорки рассеялись, открывая прояснившемуся от мрака взору глухую чащу леса. Кривые деревья, увязшие в глинистой жиже, нависали скрюченными ветвями-пальцами над головой женщины. Моровы болота были позади неё, их смердящее дыхание заполняло весь воздух.
Сила этого леса безупречно подходила ей. Отравленный близостью тёмной волшбы, он повторял своими формами хитросплетения наговоров и заклинаний Моры — хозяйки здешних мест.
Не такой юда себе представляла одну из древнейших существ Мироздания. Сгорбленная старуха в замасленных черных лохмотьях и с нечесаными седыми патлами, насквозь пропахшая крепкой настойкой и кислыми травами. У неё был скверный характер, цепкий взгляд и на удивление крепкие и острые зубы, которыми она постоянно скрежетала то ли от злости, то ли от раздумий. Мора выводила юду из себя одним своим видом. Женщина буквально физически ощущала ненависть к ней прямо внутри себя, в утробе, где фамильяру было удобно подпитывать свою хозяйку шипящей злобой и ядом желчи. Косые прищуренные взгляды, ехидные улыбочки и гадкие смешки, когда очередная лань билась в предсмертных конвульсиях почём зря, ведь ученица вновь неверно перерезала той длинную тугую шею — невыносимая старуха!
Овеяв перед собой пространство горящим папоротниковым листом, юда всё никак не могла сосредоточиться. Что не так с Морой? Иметь такие силы к разрушению, к господству, власти — и сидеть здесь, в этой гниющей топи, прожигая свои силы на смехотворные заклятия, мелкие порчи и пакости. Бесполезная, унылая действительность окружала со всех сторон — от ближайшей болотной кочки до дальних морозных горных вершин, скребущих горизонт.
Взмах рукой — и плотная, густая завеса душащего дыма накрыла её, пряча от ненужных глаз. Сколько лет… сотен лет… тысяч лет и зим старуха провела здесь? Ни к чему не стремясь, сгнивая телом и разрушаясь духом. Куда ни глянь, повсюду запустение и тлен. Сильные юды и феты всегда меняют мир вокруг себя. Конечно, не всеобъемлющий, но… любая их душевная дрожь отражается на жизни снаружи их жилищ. Однако у Моры, казалось, не осталось ни желаний, ни стремлений. Её земли чахнут не одну сотню лет, повторяя монотонную, ничем не примечательную сущность своей хозяйки.
Лес вдруг зароптал. Перед взором зашевелились ветви, дрожа листьями как в агонии. Губы женщины задёргались от напряжения и злости.
Какой бы ни была цена — она готова её заплатить. И если единственный выход — терпеть насмешки и издевки, смотреть на жалкое подобие былой силы и мощи, подчиняться, горя внутри ненавистью и отвращением, — она всё вытерпит. Самому морю не совладать с этим огнём внутри юды. Никому не совладать.
Раскрыв вороновы глаза, женщина во всё горло закричала. Крик, дребезжащий и расходящийся волнами в густом дыму, вырвался дальше — вглубь леса. Деревья, лиловые и серые в отсветах затянутого тучами неба, тяжко вздохнули, оглушительно заскрипели и тихо засветились голубоватым светом. Издалека, от самого дома Моры донеслись пронзительные вопли болотниц. Едва переведя дух, юда самозабвенно зашептала:
—
Мира густа перевязь, сотканная Единым.
Солнце зайдёт, накренясь, — Чёрной Луне уступив место.
Сила моя призывает вас — духи лесов гниющих.
Путники тонут в раскидистый вяз — портал ваш, на смертный зов идущих.
Выйдите из тени ветвей, раскройте вы Леса тайну.
Дорогу откройте средь душ и корней, — меня приветствуйте, вурту!
Наперебой зашептались ветра, разнося белый дым, который клубился по земле, вбирая в себя траву, валежник, хилые деревца, поднимался выше, заполоняя собой просветы меж ветвей. Непроницаемое для глаз, густое облако окутало предлесье. Пустившись вперёд, юда вошла под сень деревьев, держа направление. Предчувствие вело её, как звезда, она чувствовала, что должна идти именно так, именно туда. Наконец, белый дым чуть рассеялся, и женщина оказалась на последнем островке твёрдой земли. Впереди, меж скрюченных, будто болезни, деревьев, опять расползалось зловонное болото. Оно было скрыто от глаз густыми зарослями, но затхлость так и свербила в носу. Ни прохода, ни тропочки.
Старческий смех послышался за спиной. Юда медленно обернулась через плечо.
— Ты думала, это будет так легко? — гадкая усмешка исказила морщинистые губы, обнажив острые зубы. — Они не выходят к смертным, глупая замарашка. Сколько раз я тебе говорила не использовать такие сильные проклятия. Не имея нужных сил и опыта, ты лишь быстрее умертвишь светич, что я пока вижу в тебе. Пустая, бесполезная работа. Ты никогда…
Не успела Мора договорить, как что-то шлёпнулось ей на голову и, не удержавшись, перекатилось на плечи. Послышались недовольное шипение и стрёкот.
— А вот она не согласна… — прошептала юда и лёгким движением сняла со старухи змею.
Чёрная ехидна высунула раздвоенный язык и уставилась колким взглядом в глубину леса.
— Что такое, маленькая? — спросила женщина, поднося животное к своим глазам и присматриваясь в том же направлении. — Ты тоже это чувствуешь, да? Не то, что эта старая рухлядь.
Женщина растянула губы в фанатичной улыбке и закинула змею себе на плечи, а затем, дрожа телом, пропела:
—
Каино-э? Нинта вима кай.
Короткий вздох послышался совсем рядом. Сердце юды ухнуло в пятки от волнения. Фамильяр перевернулся и приник к стенке живота, дрожа вместе со своей хозяйкой.
Одинокий трепещущий огонёк промелькнул едва заметно вдоль широкого ствола карагача. Звуки вокруг затихли, погружая топь под непроницаемый купол.
Один, второй, третий — поначалу бледные, несмелые голубоватые отсветы замелькали повсюду. Любой случайный путник давно бы уже заметался из стороны в сторону, желая скрыться от вездесущих духов. Но юда стояла, не помня себя от возбуждения. Кончики пальцев покалывало, и они холодели при каждом новом загоревшемся голубом пламени.
Болото вдруг вспыхнуло, осветилось, и в то же мгновение огоньки схлопнулись, выстроившись в петляющую по смертоносной жиже тропинку.
— Блуждающие огоньки, — горя взглядом, прошептала юда. Ехидна призывно вытянула тело, наклоняясь вперёд. — Так же, как ты привыкла к гниению, окружающему тебя, ты привыкла ошибаться. Как бы это не вышло тебе боком, фирша киарда.
Мора подавила внутри желание взять молодую юду за волосы и как следует ударить головой о ближайший ствол дерева, стереть эту мерзкую ухмылку с лица и выбросить к чертям со своей земли. Но та уже ступила на дрожащую голубым светом тропу.
И ноги её не провалились в зловонную топь.
Чем дальше она шла, тем темнее и непроходимее становился лес, плотно скрывая от чужаков эти земли. Грибы и ягоды, давно скисшие, покрывшиеся паутиной плесени и гниения, источали смрад и зловоние. Не тревожимый ветрами воздух загустел и тяжело нависал над тропой. В этом лесу не пели птицы. Не шебуршали в зарослях ломкого папоротника или кустах орешника скоромчи или ежи. Не кричали пронзительно сычи. Не бегали под ногами шустрые веверицы.
Несмелые и робкие, огоньки наполняли этот мёртвый лес жизнью, давно сгинувшей из этих краёв. Густой, осязаемый на кончике языка воздух был для них как кисельная река, в которой они передвигались, дрожали и тихо блеяли, пока вели незваную гостью всё глубже в непроходимую чащу. Окунувшись в их мир, юда первые мгновения не верила своим глазам: огненные пучки света и расходящиеся лучи от сгустков на стволах деревьев пульсировали, подобно сердцу. Голубые огоньки в такт им дышали, чуть возгораясь на макушке от каждого вдоха. Они не замечали ни путницы, ни её маленьких друзей, будто бы и не понимая, что делают. То появлялись, то пропадали запахи. Воздух тёк, дрожал, плавился, становился тяжёлым, будто она и вправду двигалась сквозь толщу воды, и лишь глаза жадно ловили мельчайшие детали.
В том, что у этого леса был хозяин, юда не сомневалась. Тихие вздохи и томные разговоры блуждающих огоньков многое поведали. Грусть и тоска пропитывала их неясное лепетание. Оно заполняло всё пространство вокруг, заменяя шорохи листвы и звуки лесной жизни, как невидимые нити, как едва слышимые сигналы, посылаемые от дерева к дереву, от пылинки к пылинке, от одного блуждающего огонька — к другому. То надрываясь и всхлипывая, то тихо блея и восхищённо вздыхая, они рассказывали историю веков, историю вечности. Этот Лес помнил многое. Многое из того, что давно забыто, погребено под обломками бывших миров и материй, ставших твердью под голыми ступнями.
Вдруг огоньки всполошились: зубчики их пламени заискрились, задрожали; маленькие глазки испуганно забегали, а голоса — тихие, взволнованные и такие невинные — наперебой стали выть, — тихо, жалобно. Раболепные нашёптывания смешались в один то возвышающийся, то понижающийся гул.
Юда сверкнула глазами, усмехнулась и… едва не задохнулась, ибо воздуха не стало. Удушье, усиленное паникой, сдавило грудь. Широко разинув рот, она, как рыба без воды, пыталась вдохнуть.
Неведомая тёмная сила приближалась. Её громадная тень расползалась по земле. Огоньки испуганно запищали и начали стремительно растворяться в сумраке, оставляя после себя лишь крошечные голубые искорки.
Лес пришёл в движение. Сырая земля заурчала, и в следующее мгновение на ней стали появляться будто маленькие ростки. Но то были не растения, нет.
Вся подземная жизнь по чьему-то неслышимому приказанию решила восстать из бессолнечного существования. Белёсые черви, слепые опарыши и усатые личинки прогрызали себе путь вверх. Копошение и глухие урчания, вопли и стоны, доносящиеся из-под земли, всё возрастали, заполоняя пространство. И вдруг вдалеке, подобная огромной, кишащей туче, стала надвигаться тень. Крики и гомон приближались, и нельзя было разобрать, что же это. Прищурив вороньи глаза, юда сумела разглядеть мельтешение бессчетного числа рукокрылых тварей, с неимоверной скоростью несущихся на неё. И женщина знала, кто их цель. Они яростно сцеплялись друг с другом, надвигаясь густой, непроницаемой массой. Но юда нутром чуяла — за ними скрывалось нечто большее.
«Дешёвка», — пронеслось в меркнущем сознании женщины. Она понимала, что всё происходящее — лишь проверка её колдовских сил и стойкости духа.
— Эр хинна? — мысленно спросила юда, и в то же время, словно безмолвный ответ, всё внутри неё зашевелилось.
Острые чешуйки до крови впивались в стенки утробы, которые то и дело касался раздвоенный язычок. Юда чувствовала, как фамильяр неспешно искал из неё выход. Капли крови упали на пожухлую, мёртвую траву, юда слегка сморщилась, и тонкий блестящий от внутренних соков змей медленно соскользнул по её ноге.
Слепое животное с затянутыми бельмом глазами стремительно поползло к приближающейся стае. Твари дико заклокотали, заверещали так, как могут верещать только нетопыри, разгоняя своими кожистыми крыльями, будто вёслами болотную воду, веками застоявшийся воздух и поднимая ветер. Ноги юды дрожали с непривычки. Она так отвыкла находиться без поддержки внутри себя. Но женщина лишь яростно стиснула зубы.
Хлопок — и весь мир окутала Тьма. Небо, серое, неприветливое, окончательно скрылось за вихрем тёмных посланников, окруживших их.
Змей потянулся вверх, занимая выжидательную стойку. Слепые глаза заискрились алым в темноте и в момент, когда живая туча ринулась на чужаков, змей с ударом трескучего хвоста о землю широко раскрыл свой капюшон. Пространство вокруг дрогнуло, изогнулось, защищая юду и змея. Женщина со свистом вдохнула. Чёрная волна над ними на мгновение отступила, но лишь для того, чтобы в конец озвереть.
Всё произошло быстро. Слишком быстро, чтобы юда успела что-то понять. Нечто сильное, неимоверно сильное с едким шипением, утробным, звериным, стремительно проникло в голову, сделав ее тяжелой. Яркая вспышка перед мысленным взором ослепила и заставила пошатнуться. Не имея сил разомкнуть глаза, юда каталась, металась по земле, слыша внутри себя древний язык, на котором с недавних пор осмелилась говорить сама. Голос шипел, и через это шипение можно было разобрать слова проклятия и предупреждения. Это нечто было разбужено ею. Оно дремало в этом лесу, сквозь сон наблюдая за его увяданием. За гниением, запустением земель, что для
него было высшим желанием. Погрузить свои владения в склеп, разъедаемый трупными насекомыми изнутри. Поросший лишайником и ядовитыми грибами, наводнённый одичавшими животными и птицами, сходящими с ума от отсутствия пропитания. Где только смерть и гниение, смерть-смерть-смерть…
— Моаш… — прозвучало прямо над её ухом, словно скрежет.
Повернуть голову оказалось невозможно, ибо тело перестало слушаться. Оглушительный звон в ушах перекрывал яростные вопли снаружи завесы, где всё ещё буйствовала стая крылатых нетопырей.
— Ты звала… Зачем? Я спал так долго, что деревья цвели, росли и умирали у меня под плащом. Тени навеки легли в эти земли с моим приходом, и я насыщался этим успокоением… Подобным смерти. Ты любишь смерть?
Юда тихо простонала. В висках болезненно давило, зудело, скрипело. Вопрос, заданный ей, на мгновение растворился в пустоте, и лишь позже, вместе с тугой болью, пришло осознание. Она яростно скрипнула зубами и со злостью процедила:
— Коли тебе она мила, сразись и прими её от моих рук.
Глухой смех обрушился на неё, прошибая до пота.
— Зубки твои ещё молочные, нарушительница сна… За такие слова я могу сейчас же разорвать твоё хрупкое тело на куски.
В подтверждение своих слов голос негромко зашипел, и по земле застелился зловонный туман, потянулся седыми патлатыми щупальцами к юде. От накатившего страха женщина часто и рвано задышала. Невыносимая! Невыносимая боль! Мысли лихорадочно метались в голове в поисках способа защититься от этого существа. Но страх застилал всё, как тот туман, что, курясь ядовитыми парами, надвигался на неё. Осознание собственной беспомощности ужасало, лишало воли и сил, ввергая в пучину клокочущей паники. И она захлёбывалась в ней, тонула.
Фамильяр! Где же он? Женщина в ужасе шарила взглядом по жухлой траве. Неужели атака нетопырей, стоила ему жизни? Значит, она вновь одна! Со вновь закипающей злостью юда беспомощно наблюдала за косматым белёсым щупальцем, уверенно ползущим к её шее. А тот становился всё плотнее, всё белее.
Бросок! Раскаленным железом боль охватила горло. Трясущееся тело будто ошпарило кипятком, заставляя задыхаться. Маленькие отростки щупальца, подобно тонким пальцам, впивались в кожу шипами, буравили плоть яростно, самозабвенно, пока щупальце стягивало горло всё сильнее, останавливая течение крови и прожигая ткани. Резкий запах палёного мяса ударил в ноздри, едва не заставляя отключиться.
— Видишь… И это не моя сила тебя держит здесь, — а лишь твоя слабость. Твой страх за свой гнилой киар. Ты боишься смерти, и поэтому она имеет над тобой власть. А там, где смерть — там ужас, боль и страх…
Юда судорожно вдохнула. Слёзы застилали пеленой глаза, слюни текли изо рта, стекая по подбородку. Она надеялась на этот миг освобождения, миг вдоха так отчаянно, но, вдохнув, ощутила лишь вкус палёной плоти на языке и смердящий запах смертоносного тумана.
— Научи… научи… — хрипела она обожжёнными связками. — Возьми киар, но поделись своей силой…
— Ты не поняла моих слов.
— Замолкни! — попыталась рявкнуть юда, но голос предательски сорвался. Она медленно на трясущихся руках подползла к источнику звука, скрытому в пелене темноты. — Ты прекрасно знаешь, чего я хочу. А я знаю, чего хочешь ты. Хочешь, чтобы смерть и смрад разлились дальше твоих владений? Хочешь видеть гнойные раны умирающих детей и женщин? Воинов, погибающих от ядовитых щупалец твоего тумана? Будь со мной — и всё, о чём ты мечтал, пребывая в грёзах здесь веками, — станет явью. Лишь я могу сделать это. Ты знаешь. Так будет. Так предначертано!
Плотная туманная завеса взбугрилась, заклубилась, и из неё проступили призрачные очертания существа. Хозяина Леса.
Пустые глазницы черепа тура взирали на женщину с холодным равнодушием. На широко разведенных изогнутых рогах, обросших с одного боку седым лишайником покачивалась болотная трава. Оттуда, где должно было быть сердце, по костяной шее с гниющими ошмётками мяса тянулись голубоватые прожилки. Однако телом существа служили лишь замшелые камни. Холодные и крошащие пылью при движении, оплетённые ветвями, корнями, лозами — он был создан из них. Несокрушимая броня. От чего мощное тело его было похоже на окаменевшее туловище прямостоячего зверя. Весь его вид вызывал необъяснимый трепет в юде.
Нельзя поворачиваться к такому спиной. По крайней мере, сейчас…
Существо шумно вдохнуло густой воздух. Свистящий звук резанул по ушам. Дух повёл черепом, словно разминая одеревеневшие кости.
— Века веков… в беспросветном мраке. Забвение и увядание… Все забыли обо мне. Я больше ничего не чувствую… — Он приблизился к женщине и коснулся пряди её чёрных с рыжиной волос. Мучение наполняло его голос. Ни одна жилка не дрогнула на её лице. Лишь потемнел взгляд. — Я не чувствую бархата твоих волос, запаха цветов и дуновения ветра. Всё внутри меня погибло, закостенело от моей бесконечной жадности, алчности до обладания всем, чего касался. Такой судьбы ты себе ищешь? О такой судьбе твердишь? Если это так, то тебе нечем меня завлечь, дитя.
Юда сжала губы от досады и зло выплюнула:
— Вот оно как. Ты хочешь и дальше сидеть в своей дыре, не видеть мира вокруг, в котором так много того, что доставляет удовольствия. Запереться наглухо в своём прогнившем мире, который уже не кажется таким желанным, продолжать губить всё, к чему прикоснёшься, и грезить о былых временах славы и величия — вот что ты избрал! Мир лежит у твоих ног, — нужно лишь наклониться и забрать! — Умолкнув, она продолжала испепелять заполненные могильной пустотой глазницы и вдруг выдохнула с облегчением, учуяв слабину Хозяина Леса:
— Кто
она?
Существо дёрнулось как от удара и яростно выпустило воздух из ноздрей.
— Она оставила тебя… — скалясь, продолжила юда. — А почему же? О, я чувствую… Этот гнев, граничащий с нежностью в самые тоскливые минуты одиночества. Я научилась читать души целиком, без остатка. Видеть каждую мелочь, каждую слабость, когда чья-либо сущность становится безоружной перед испытанием истины. Ты — один из древнейших фет этого мира, тот, кому подвластны смерть и судьбы, — сломался, заполз в свою пещеру скорби и стыда, словно слизень в ракушку, — и всё из-за чего? Женщины… — Она с трудом поднялась на дрожащие ноги. — Как много они могут, сами того не понимая… Точнее, всего одна.
Тихое гудение камней заставило юду ещё шире улыбнуться. Дух смотрел сквозь неё, давясь яростью от услышанных слов. Перестук камней в его теле становился всё громче. И вдруг Хозяин Леса замер. Каменные лапы сжались в убийственные кулаки, и голос, раздавшийся из глубин черепа, пробормотал:
— Что… что это? Что за наваждение?
Юда сверкнула глазами и облизнулась, упиваясь картиной. В груди существа меж мшелых камней виднелся разгорающийся красный огонёк, что отражался и в глубине его глазниц, которые неотрывно следили за призрачной тенью позади юды.
— Твоё могущество, господин, превосходит моё, не спорю. Но величайшая моя сила, которая может противостоять и ломать себе на угоду — здесь. — Женщина приставила палец себе к виску и медленно присела на корточки, склонив голову вбок и не отрывая горящего взора от могучей фигуры перед ней. — Ты не единственный в этом мире, кто может стать моим союзником. Грядёт война, которую никто не сможет придержать за уздцы, ибо она будет подобна Мерти. Горизонт потемнеет, и алая кровь прольётся с небес, рассекая землю капля за каплей. Так что выбирай: со мной ты или против меня.
**
С силой толкнув двустворчатые высокие двери, Индра прошёл в просторные светлые покои. Громко спорящие Перун и Дашуба резко умолкли и обернулись на брата.
— Вы знали? — прокатилось эхо по залу.
— А точнее? — Дашуба одёрнул расшитую золотом длинную рубаху и непонимающе взглянул на Индру.
— Вы знали, что наша сестра может возвращать к жизни?!
Перун и Дашуба переглянулись, замешкавшись с ответом.
— Что за крик, а драки нет? — чуть насмешливый голос, казалось, мог бы рассеять сгущающиеся тучи, вот только в серых глазах Рада не светилась улыбка. Наглухо затворив дверь, он поравнялся с Индрой. — Ты чего расшумелся? Ну, вылечила Зоря волота, и что? Разве не в этом задача целителя?
Индра недобро прищурился, словно впервые разглядывая младшего из братьев.
— Не передёргивай случившиеся, Радогост! Она не исцелила его! Она его вернула к жизни. Буквально! Дажь, — уже обращаясь к Дашубе, воскликнул Индра, — я сам видел, как она вырвала у смерти светич волота и вновь зажгла его!
— Это ты передёргиваешь! — перебил Индру Рад. — Она не вновь разожгла, а лишь не дала угаснуть! Это разные вещи!
— Дажь, — полностью игнорируя Рада, продолжил Индра, — об этом ведь говорят Слышашие, да? Сегодня мне стал понятен смысл их посланий! Всё верно. Это её рождение нарушило равновесие нашего мира. Это неправильно! Свет и Тьма уравновешивают друг друга. От первого всполоха Созидающего Огня и до рождения Зори. — Чем больше говорил Индра, тем громче звучал его голос. — Мы никогда не обсуждали это. Почему? Почему Сварог ушел и забрал всех дочерей, кроме Зори?
— Ты задаёшь неправильные вопросы, брат, — негромко предупредил его Перун.
— О, нет! — зло усмехнулся Индра. — Я задаю правильные вопросы! Он ее просто не мог забрать? Не так ли?! Ей Лада не мать и Сварог ей не отец, и вам она не сестра!
— Что ты мелешь?! — Радогост рывком развернул Индру к себе, но того уже было не остановить. На него словно снизошло озарение. Всё стало предельно понятным.
— Она ведь не рождена женщиной! Она создана. Создана Мировязом! Она — его светич! Вот откуда у неё сила отобрать жизнь у смерти. Она ведь и больше может! А если нет, то скоро научится… Поэтому на Мировязе и появился сайриец. Он уравновешивает её силу! Но это не то равновесие, да? Оно уничтожает нас. Поэтому запечатались Сияющие врата и поэтому вы заключили мир со Степными Племенами? Вы искали на их землях сайрийца. Вы думали, что если уничтожите его, то проблема будет решена. Но что-то пошло не так, да? Всё стало только хуже. А знаете почему? Потому что нельзя опустошить у весов только одну чашу и ожидать, что они придут в равновесие!
— Закрой свой рот! — уже почти рычал Рад.
— Так ты всё знал! — вдруг расхохотался Индра, и смех его был полон горечи и обиды. — Вы все это знали! И только я был в неведении! Почему? Вы мне не доверяете? Вы заперли меня в своем мире и врете мне! А Стриба знает, из-за кого он не может вернуться на Березань?!
Удар в челюсть едва не свалил Индру с ног. Дашуба сорвался с места, успевая поймать его и не давая упасть. В запале Индра отпихнул названного брата от себя и бросился на младшего Сварожича, нанося ответный удар, вкладывая в него весь свой гнев, внезапно превратившийся в сгусток ослепительно-белых сверкающих молний. И всё, что Перун успел, — это швырнуть свой щит между братьями, чтобы прикрыть Радогоста. Огненный шар с оглушительным хлопком разбился о золотое солнце щита, и тот от удара развернулся в воздухе, задевая Рада краем и с силой врезаясь в дальнюю стену.
Индра тяжело дышал, с испугом переводя свой взгляд с почерневшего щита на Рада, а затем на свои руки.
— Ты как? — он шагнул было к нему, но Дажь загородил брата собой. И Индра отступил. От выброса энергии тело ослабло, словно опустело, унеся с собой гнев и оставив лишь притуплённое чувство разочарования. — Вы видите, что происходит с нами? Мы ссоримся! Мы меняемся! С вами тоже происходит нечто подобное.
Но ответом ему была тишина. Индра горько усмехнулся:
— Слепцы и глупцы. Мы все погибнем из-за вашей любви к ней. Её свет принесёт в наш мир необъятную Тьму.
Перун тяжело вздохнул. Душу терзали тревоги. Каждое слово Индры было верным. Но это их сестра. Они ее ро́стили, любили, берегли. Зоря — отсвет Мировяза. Разве можно на неё поднять руку?
Он медленно пошел к Индре и крепко обнял брата.
— Мы найдем выход. Никто не погибнет.
Индра чуть отодвинулся, внимательно разглядывая Перуна и вдруг понимая, что тот осознает его правоту, но никогда не пойдет против Мировяза.
— Ты же Кайсар. Ты в ответе за весь наш род!
— Она — дитя Мировяза! — почти умоляюще ответил Перун в надежде на понимание.
Это была безвыходная ситуация. И они уже много лет искали хоть малейшую лазейку для спасения всех. И, возможно, она была. Вот только дожить бы…
— Ты — трус! — Индра отступил на шаг. Потом ещё на шаг.
В палатах воцарилась тяжёлая тишина. Братья не смотрели друг на друга, каждый погруженный в свои думы.
Во дворе заржал Айрават, приветствуя своего всадника.
Внизу приглушённо скрипнула дверь. Тонкие пальцы, уверенно сжимавшие длинную иглу, замерли, так и не завершив стежок. Отступив от станка, на нежно-голубом полотне которого радужными нитями растекались замысловатые орнаменты, Зоря прислушалась и, воткнув иглу в край вышивки, поспешила вниз.
У печи, в глубине которой жаром пульсировали угли, поддерживая в избе тепло, над пустым чугунком застыл Радогост.
— Я ещё не готовила. — Зоря виновато отодвинула посудину в сторону и указала на прикрытую чистым полотенцем плетёнку, стоявшую в углу широкого подоконника. — Но пирожки испекла.
Всё это время Рад лишь молча наблюдал за сестрой. Уголки его бледных губ дрожали в попытке улыбнуться, но словно не находили для этого сил. Наконец он поднял руку и как в детстве нежно погладил сестру по голове.
— Всё хорошо. Я не голоден. Просто… устал.
Тёплый плащ скользнул с его плеч, и только тогда Зоря поняла причину его неестественной бледности.
— Я позову Велимудра! — ахнула она, осматривая рассечённое раной плечо, но Рад ухватил её повыше локтя, не давая и шагу ступить.
— Сама, — тихо попросил он. — Вылечи меня. Так, как это умеешь только ты.
Благодарность, вспыхнувшая в расстроенных глазах сестры, отозвалась в сердце Радогоста почти щемящей болью, принёсшей с собой ясное понимание: какими бы разумными ни были слова Индры, — всё ещё есть семья. Семья, в которой каждый оберегает, доверяет и защищает друг друга, что бы в мире ни происходило. Семья, как надёжная крепость; как крепкая рука, уверенно держащая тебя на скользкой тропе. И если эта рука отпустит… Рухнет эта крепость просто от чьих-то ви́дений, слов, знаков в угоду внешнему миру… Значит, это не семья. Значит, семьи и не было.
Зоря мягко надавила ему на плечи, заставляя сесть на лавку. Треснула, разрываясь, ткань. Тёплые пальцы бережно, изучающе, едва касаясь кожи, скользили вдоль раны. И вслед за ними порез бледнел и затягивался. Без снадобий, мазей и отваров.
— За то, что веришь в меня — спасибо. — Девушка ласково погладила исчезающую ниточку шрама.
— Всё будет хорошо, — спокойная улыбка тронула осунувшееся от терзавших мыслей лицо Рада.
Лёгкий поцелуй коснулся макушки сестры.
Индра наугад гнал своего велина. Куда угодно, лишь бы подальше. Ветви больно били по лицу, но больнее их били по сердцу деяния братьев. Обида топила разум в своём бездонном омуте, заставляя мчаться сквозь лес без оглядки до тех пор, пока Айрават не вынес своего всадника на огромный бескрайний луг посреди густого леса, сама кромка которого плыла и дрожала, словно в полуденном мареве лета.
Велин захрапел, вставая на дыбы и рискуя скинуть седока.
— Тихо-тихо, дружище!
Дождавшись, когда Айрават успокоится, Индра спешился и, крепко взяв его под уздцы, коснулся колеблющегося, подобно водной глади, воздуха. Ничего. Ни холодно. Ни жарко. Никак.
Пальцы легко прошли сквозь преграду, будто той и не было. Лишь лёгкое искрение кожи, соприкоснувшейся с неизвестной поверхностью, подтверждало, что всё это не мираж.
Призывно цокнув велину, Индра шагнул в неизвестность.
***
Только к вечеру остатки изрядно потрёпанной дружины сумели добраться до заставы Велий Бор, что охраняла выход с перевала по другую сторону Зеретарских гор. Дождь лил стеной, превращая дорогу, тянущуюся вдоль реки Смарагды, берущей своё начало ещё из ущелья, в непроходимое месиво. Но даже риск обрушения берега не мог заставить измождённых воев сойти с пути. Ведь в этой непроглядной тьме только шум воды направлял их. Кони ржали, хрипели, спотыкались и падали. Приходилось их бросать, чтобы у людей был шанс добраться до спасительной заставы.
Варкула что есть мочи ударил в ворота. По ту сторону крепостных стен послышались крики и скрип засова.
— Эк же вас. — Лед задумчиво качнул головой, наблюдая, как остатки огромного отряда, грязные, раненые и сгорбленные, молча уткнулись в свои миски, трясущимися руками сжимая ложки. — Баня уже истоплена. Знахаря тоже позвал. Беримир, конечно, не Велимудр, но дело своё знает. Поможет. А больше-то всё? Никто не выжил?
Один из уцелевших вдруг всхлипнул и, выронив ложку, вцепился в седые кудри и завыл. Немиза, до этого тихо сидевший в уголке, как-то испуганно вздрогнул и обернулся на Сагала, взглядом указывая на волота, но ириец лишь отрицательно качнул головой и продолжил есть. Сам успокоится. Негоже воину сопли подтирать. Тяжелая рука легла на плечо, вынуждая Сагала обернуться.
— К знахарю первым пойдешь, — железным тоном приказал Варкула, хмуро разглядывая израненную спину друже. — Потом лучник. А дальше знахарь сам решит.
Лед, зная, сколь давняя дружба связывала Варкулу и Сагала, неодобрительно нахмурился. Были вои, больше пострадавшие в том неведомом ему бою, чем эти два мальчишки. Заметив его взгляд, Варкула приблизился к Леду настолько, чтобы только он его и слышал:
— А ты не качай своей головушкой, воевода. Все, кого ты видишь, этим двоим жизнью обязаны. Кабы не Сагал да Немиза, никто бы до заставы не добрался живым. Так что мнение своё при себе оставь, а знахаря поторопи.
— Так расскажи мне, кто напал на вас! И где Турон с Велиром?
Скрипнула дверь, впуская низенького старца с молодым учеником. Запах снадобий и трав заполнил тёплые сени. Вслед за ним протиснулась дородная румяная женщина:
— Готово. И чистое белье тоже. Вахрун и Маханя помогут, чтоб раны не растревожили.
Старец цепким знающим взглядом наскоро осмотрел каждого, но в баню отпустил лишь троих.
— Остальным нельзя. Лечить буду.
Им постелили в избе без окон, зато всё чистое. Сагал с протяжным стоном растянулся на набитых свежей соломой тюфяках рядом с тихо шикающим от боли Немизой. Как и потребовал Варкула, парней разместили отдельно. Впрочем, вряд ли на это стоило обращать внимание, ведь остальных просто разместили в другой избе, побольше. Стройная девушка, по-деловому задрав рукава выше локтей, промывала особым настоем раны на руках и груди лучника, как ребёнка, уговаривая потерпеть. Наблюдая за тем, как девица уверенными, ровными стежками сшивает рваные края ран на плечах боевого товарища, будто рубаху штопает, Сагал невольно сглотнул. Он и представить себе не мог, что внезапно притихший загорец так пострадал в бою с гамаюн. Наложив мазь, как научил её знахарь, и закрыв тугой повязкой, девушка подняла голову на Сагала.
— Почему грязным лёг на чистое? Не видишь? Раздевайся. Лечить буду!
Сагал двусмысленно улыбнулся и потянул рубаху через голову, оголяя хоть и израненное, но не менее красивое тело.
— А ты не скалься, Сагал, — в голосе знахарки послышалась знакомая смешинка. — Я тебя видела, когда ты за мамкой без штанов бегал. Меня тогда уже не впечатлило.
Рубашка выпала из ослабевших пальцев.
— Рада?..
Девушка утвердительно хмыкнула и взглядом приказала лечь. Что и говорить — спина у него была изодрана так, что сердце Рады невольно болезненно сжалось. Так долго она его искала, а он сам к ней пришёл.
Знахарь давно вернулся в свою избёнку за хоромами воеводы, а усталые вои уже спали. И только Лед засиделся с Варкулой до зари, слушая и не веря. Не желая верить. Ведь если все сказанное тайруном правда — то беду эту они принесли в Степи, а значит, и Ирий под ударом. Это они разворошили осиное гнездо, сунувшись к Боруму за сайрийским выродком. И, судя по взгляду Варкулы, тот это тоже прекрасно осознавал.
— Оставайтесь на заставе, пока не окрепнете. Я Дашубе сокола пошлю. Пусть подождёт. А ты у меня поживи пока. — Лед дружески похлопал Варкулу по плечу и устало поднялся с лавки.
Огонь в печи почти погас. За окном над домами уже светлело небо. Надо бы вздремнуть хоть чуток. На свежую голову мысли яснее становятся.
Варкула проводил Леда отрешённым взглядом, полностью погружаясь в свои мысли. Дашуба-то да, подождёт. А вот Турон… Тайрун с болью в сердце смотрел на занимающуюся алую зарю. «Надо было остаться в Загорье, хоть умерли бы вместе. А теперь да… спешить уже некуда». Внутри тревожно ёкнуло. По ту сторону гор остались Иса и Велир, которых он сам так необдуманно отправил в Стан.
