Могла ли миледи в «Трёх мушкетёрах» любить своего сына?

Говорят, что в «Трёх мушкетёрах» поначалу вообще не было упоминания о сыне миледи, Дюма вставил его задним числом, когда в следующем романе ему понадобился антагонист для мушкетёров. И это упоминание он вставил не в сцене финальной казни (где миледи, пытаясь разжалобить своих судей, вполне могла бы сказать: пощадите, вы оставляете сиротой моего несчастного малютку!) — а в самом начале второй части. Причём это единственное упоминание он вкладывает в уста горничной Кэтти: «— Люблю его?.. Да я его ненавижу! Болван, который держал жизнь лорда Винтера в своих руках и не убил его, человек, из-за которого я потеряла триста тысяч ливров ренты! — И правда, — сказала Кэтти, — ведь ваш сын — единственный наследник своего дяди, и до его совершеннолетия вы могли бы располагать его состоянием. Услыхав, как это пленительное создание ставит ему в вину то, что он не убил человека, которого она на его глазах осыпала знаками дружеского расположения, — услыхав этот резкий голос, обычно с таким искусством смягчаемый в светском разговоре, д'Артаньян весь затрепетал. — Я давно отомстила бы ему, — продолжала миледи, — если б кардинал не приказал мне щадить его, не знаю сама почему». Нигде больше — ни во время заточения у лорда Винтера, ни в беседе с Ришелье (про «передать титул по наследству» говорилось только в нашей экранизации 1978 года), ни ещё с кем-либо — миледи о сыне не упоминает. Лорд Винтер тоже тщательно обходит стороной существование племянника: «— Да, я понимаю, что, получив наследство после моего брата, вам было бы приятно унаследовать и мое состояние. Но знайте наперед: вы можете убить меня или подослать ко мне убийц — я принял на этот случай предосторожности, — ни одно пенни из того, чем я владею, не перейдет в ваши руки! Разве вы недостаточно богаты, имея около миллиона? И не пора ли вам остановиться на вашем гибельном пути, если вы делали зло из одного только ненасытного желания его делать?» Действительно, похоже на то, что сына миледи автор придумал позже. И это понятно — миледи-мать была ему не нужна. В романе она не совершает ни одного доброго поступка, а материнство — это очень сильный смягчающий мотив. (Вспомним г-жу де Вильфор, отравительницу из «Графа Монте-Кристо», которая всю семью готова была принести в жертву ради своего малютки Эдуарда. Мотив не оправдывает её поступков, но делает их понятными; в то время как стремление миледи мстить всем — Бэкингему, д'Артаньяну, Констанции, Кэтти — убеждает читателей, что перед ними чудовище). В финальной сцене шестеро мужчин — мушкетёры, лорд Винтер и палач (а со слугами все десять) — казнят одну женщину. И правомерность их поступка не вызывает у читателей сомнений, поскольку в нашей памяти ещё свежи стоны отравленной ею бедняжки Констанции. Миледи — исчадие ада, в котором нет ничего человеческого. И вдруг, представьте, она вспомнила бы о сыне! Вся сцена мигом бы пошатнулась. Мушкетёры как минимум должны были бы поклясться воспитать его сыном полка, чтобы сохранить своё моральное превосходство :) При этом в романе «Двадцать лет спустя» первым о сыне миледи вспоминает Атос, после фразы о возможном искуплении: «— Угрызения совести? — подхватил Атос. — Я договариваю вашу фразу, мой друг. И да и нет. Я не испытываю угрызений совести, потому что эта женщина, как я полагаю, заслужила понесенную ею кару. Потому что если бы ее оставили в живых, она, без сомнения, продолжала бы свое пагубное дело. Однако, мой друг, это не значит, чтобы я был убежден в нашем праве сделать то, что мы сделали. Быть может, всякая пролитая кровь требует искупления. Миледи уже поплатилась; может быть, в свою очередь, это предстоит и нам. — Я иногда думаю то же самое, Атос, — сказал д’Артаньян. — У этой женщины был, кажется, сын? — Да. — Вы слыхали о нем что-нибудь? — Ничего. — Ему, должно быть, теперь двадцать три года, — прошептал Атос. — Я часто думаю об этом молодом человеке, д’Артаньян. — Вот странно. А я совсем забыл о нём». Откуда Атос мог о нём узнать? Вероятно, о ребёнке упоминал д'Артаньян, слышавший тот разговор миледи с Кэтти. В продолжении Мордаунт мстит им и лорду Винтеру за отобранные у него наследство, титул и имя. Имя казнённой ими матери не сходит у него с уст, и его вполне можно понять со всех сторон. Правда, его отличие от, скажем, благородного мстителя графа Монте-Кристо в том, что граф, хотя и карал своих обидчиков, но не за то зло, которое оно причинили ему, а за новые преступления, которые они успели совершить. Мордаунт пытается поквитаться с врагами за себя лично и за гибель матери, не вникая в подробности. Тем не менее «сын мстит за мать» — тоже весьма сильный мотив, который может вызвать читательское сочувствие, и Дюма вновь прикладывает усилия, чтобы сделать из Джона Френсиса Винтера одержимого яростью беспощадного убийцу. И вновь ему это удаётся )) Возвращаясь к вопросу о материнских чувствах миледи: при таком раскладе она не может быть совсем уж бесчувственной родительницей. Впрочем, о её встречах с сыном говорится весьма скупо: «— Значит, вы никогда не видали вашей матери? — Нет, монсеньор, когда я был ребенком, она три раза заходила к моей кормилице. Последний её приход я помню так же хорошо, как если бы это было вчера. — У вас хорошая память, — произнес Мазарини. — О да, монсеньор, — сказал молодой человек с таким выражением, что у кардинала пробежала дрожь по спине». Куда эмоциональнее Мордаунт в беседе с лилльским палачом: «— И она была молода? — Лет двадцати пяти. — Хороша собой? — Необычайно. — Белокурая? — Да. — С пышными волосами, падавшими на плечи, не так ли? — Да. — Выразительный взор? — Да, она могла, когда хотела, смотреть так. — Необыкновенно приятный голос? — Откуда вы это знаете?.. Палач приподнялся на локте и испуганными глазами поглядел на смертельно побледневшего монаха. — И вы убили её! — сказал монах. — Вы послужили оружием для этих низких трусов, которые не осмелились убить её сами! Вы не сжалились над её молодостью, её красотой, её слабостью!» Итак, мальчик запомнил матушку как чудесное виденье с белокурыми волосами, нежным взором и чудным голосом. Дюма со свойственным ему искусством драматурга передавать важное в диалогах очень точно рисует причину одержимости Мордаунтом идеей мести. Лорд Винтер и четверо мушкетёров отняли у него не только право на титул и наследство — они отняли вот этого ангела, залог его счастливой и мирной жизни. То, что мальчик воспитывался вдали от города, в деревне у кормилицы — вполне обычная вещь. Воздух там был чище, жизнь здоровее. Да и от глаз врагов миледи он был спрятан. Мне кажется, леди Винтер не была бы матерью-наседкой и не испытывала к мальчику страстной любви. С её привычкой использовать людей она, вполне вероятно, и в ребёнке видела прежде всего залог наследия покойного лорда Винтера. И мне думается, его идею мести своим врагам она бы всячески одобрила :) Останься она жива — думаю, со свойственным ей честолюбием постаралась бы сделать из него блестящего молодого человека. Но была бы очень авторитарной матерью :) Впрочем, и у сына её характер, так что затюканным маменькиным сынком он вряд ли б вырос. Внешне он похож на мать — но всё, что в той пленяло, в сыне отталкивает: «Это был человек лет двадцати двух или трех, которого аскетическая жизнь делала на вид гораздо старше. Он был бледен, но это была не та матовая бледность, которая красит лицо, а какая-то болезненная желтизна. Его короткие волосы, чуть видневшиеся из-под шляпы, были светло-русые; бледно-голубые глаза казались совсем тусклыми». Тем не менее он унаследовал её непотопляемость, целеустремлённость и жажду мести. В романе он не просто антагонист — с его образом связана тема правомерности казни миледи. Никто из четверых друзей, кроме Атоса, не сомневается в том, что они поступили правильно: «— Ну, помните, миледи... — Ах да, — сказал Портос, — я совсем забыл эту историю. Атос посмотрел на него своим глубоким взглядом. — Вы забыли, Портос? — спросил он. — Честное слово, забыл, — ответил Портос, — это было давно. — Значит, это не тяготит вашу совесть? — Нисколько! — воскликнул Портос. — А вы что скажете, Арамис? — Если уж говорить о совести, то этот случай кажется мне подчас очень спорным. — А вы, д'Артаньян? — Признаться, когда мне вспоминаются эти ужасные дни, я думаю только об окоченевшем теле несчастной госпожи Бонасье. Да, — прошептал он, — я часто сожалею о несчастной жертве, но никогда не мучусь угрызениями совести из-за её убийцы. Атос недоверчиво покачал головой. — Подумайте о том, — сказал ему Арамис, — что если вы признаёте божественное правосудие и его участие в делах земных, то, значит, эта женщина была наказана по воле божьей. Мы были только орудиями, вот и всё». И рисуя сына устрашающим повторением матери, Дюма подтверждает: да, всё было сделано верно.