стаканчик

По ещё пустому помещению эхом разлетелся звучный хлопок газеты. Да и к черту: экономику Бестужев-Рюмин все равно не читал. — Ты мало того, что Васька убил, так ещё и размазал все это, Миша! В этом, забытом не только богом, но и судя по всему начальством, месте, Паша Пестель, студент четвертого курса юридического, работал третий месяц в одну смену с Бестужевым-Рюминым, кучей противных посетителей, орущих подростков и тараканом Василием, пусть земля ему будет пухом. Все, что об этом самом начальстве было известно, по факту, оказывались слухи, распространяемые старшей официанткой — может Машей, может Дашей, а то и Наташей, — Пестель не особо интересовался, но эти самые слухи гласили, что хозяином этой несчастной сети «элитных» кофеен являлся младший брат мужчины, владеющего сетью одноименных ресторанов. Звали его, кажется, Николай Павлович, и из разговоров Паша понял, что эти кофейни достались ему как развивающая игрушка для взрослого мальчика. Миша был классным чуваком — ключевое слово был, потому что потом ему встретился Серёжа — и ему едва исполнилось восемнадцать, и, несложной математикой, Пестелю было двадцать шесть, и, вообще-то, «не по понятиям» было здоровому мужику в таком возрасте варить кофе, но не так это было и важно, потому сам он был доволен этой работой, пока она приносила прибыль и отголоски удовольствия. Рюмин его знал давно, лет с шестнадцати, как только закончил школу и сбежал из своего Нижнего, и Паша какое-то время открыто катил к нему яйца, но, откровенно говоря, надоело, да и не хотелось больше — хотелось этого маленького дьяволенка забрать к себе и скрыть от всего мира, что он и сделал. Бестужев дрался с дебилами, ходил на митинги, заманивал на них других, мог пить шампанское ведрами и не пьянеть, и Паша пизды бы ему дал, если бы сам таким не был, да и тот компенсировал умело: шикарно тарабанил на французском (а потому являлася ценным кадром — по крайней мере, так доказывал Пестель, пристраивая протеже на работу), учился на переводчика, и Пестель чувствовал себя счастливым старшим братом, гордящимся своим маленьким воробушком, но, вдруг, с прошлой работы его выперли, и он оказался здесь. Работа бариста оказалась абсолютно не такой прекрасной, какой ее показывали в дешёвых сериалах по домашнему с понедельника по четверг вечером — это были нескончаемые горы грязной посуды, а с Пашей — ещё и разбитой, постоянно ломающийся аппарат для перемолки зёрен, напыщенные женщины с собачками, которые все время просили переделать им напиток, и все в этом духе, из чего Пестель сделал вывод, что все это опять романтизировали. — Это не хуйня, это жирное тело, я биологию в школе учил. — Ну, так и убери это жирное тело! Жили в маленькой двушке, скромно, но красиво; Рюмин говорил, что его фамилию носили знатные, пусть и обедневшие дворяне, Пестель — важные военные чины. Когда ссорились переходили на разные языки, чтобы не наговорить лишнего: Миша шикарно шпарил на французском, а Паша с детства был выучен немецкому. А потом Бестужев познакомился с Муравьевым. — Смотри, я гадать научился на кофейной гуще, — Мишель с видом тру-цыгана увлеченно перебирает мизинчиками кофейную россыпь, вдруг останавливаясь с серьезным видом, — вижу я...сегодня ты облажаешься! — Сплюнь, гнида. — Паша обиженно цокает языком, закатывая глаза, прикидывая на сколько раз осталось малинового сиропа. — Сам ты гнида. — резкий, пусть и доброжелательный голос долетает откуда-то справа, и Пестель глазами уже ищет тазик, предполагая, что будет дальше. — Привет, солнце. — Муравьев-Апостол облокачивается на стойку, касаясь своими губами мишиных. Нет, Павел хорошо относился к Серёже и ценил его не меньше Миши, но то, как каждый раз при его приходе нарушалось личное пространство Пестеля, заставляло думать иначе. — Три двойных эспрессо Романову. — небрежно бросает внезапно появившаяся официантка. — Он снизошёл до нас? — наигранным фальцетом спрашивает бариста, припоминая адрес, чтобы в случае чего вызвать хозяину скорую. — Четырнадцатый. — кидает Сережа, заказав и послав незаметный воздушный поцелуй Мишелю и лучезарную улыбку Павлу. Заветная мысль моментально приходит в голову, и Пестель берет в руки лазурно-голубой стаканчик, которые, вообще-то, используются для холодных напитков по акции, и каллиграфическим почерком выводит «голубой как твоя ориентация» внизу, около края, и «кто прочитал, тот сдохнет» посередине, а приготовив напиток, сует его в руки официантке, небрежно кидая «четвертый», не обращая внимания на ее огромные от ужаса и удивления глаза. — Паш, а где мой кофе? — неуёмный Муравьев, появившийся буквально из ниоткуда, барабанит пальцами по стойке и выжидающе смотрит на ошалевшего бариста, из уст которого вылетает ёмкое «блять», когда он примечает тот самый голубой стаканчик на столе у хмурого парня в явно очень дорогом пиджаке за четвертым столиком. Не пытаясь оттянуть больше свой момент увольнения, Пестель вдыхает поглубже — перед смертью не надышишься — и вылетает из-за стойки, стремительно направляясь к на этот раз нужному столику. — Это намек какой-то? Может, мне уволить вас? — небрежно кидает Романов, не отрываясь от набора текста на ноутбуке. — Хотите предложение? — быстро перебивает, вглядываясь в глаза василькового цвета. — Что? — Хотите американо на темной обжарке? Помогает взбодриться после секса... — сиплым голосом выдает Паша, выдавливая из себя подобие улыбки. — ...? — О, ещё одно предложение! Хочется засмеяться, но ещё больше — заплакать, вглядываясь в лазурно-голубые глаза, отдающие васильками, этого странного парня, то ли мрачного, то ли сучковатого вида, но от этого взгляда Паша плавился не хуже, чем крупинки сахара в горячем кофе. «приплыли» — думается Пестелю. да и не только ему.