Шторм в твоем сердце

— А знаете, фру Туу-Тикки, — вдруг сказала Муми-мама, — я однажды путешествовала с хатифнаттами. В молодости, конечно, это было очень давно, но как же увлекательно! Туу-Тикки с интересом воззрилась на нее. Они сидели вдвоем на веранде. Вокруг сгустились сумерки — не бархатные, как это бывает летом ближе к полуночи, а прозрачные и черные, и мягкие, совершенно осенние звезды усеяли небосвод. И так же мягко сияла керосиновая лампа. Все уже разошлись по своим комнатам — скорее всего, еще никто не спал, но Муми-папа засел за очередную главу своих «Мемуаров», а молодежь в лице Муми-тролля, Малышки Мю и Снусмумрика или собралась поболтать, или затевала очередную проказу. — Герр Муми говорил, что разочаровался в них, — осторожно начала Туу-Тикки, гадая, что бы могло понравиться Муми-маме в хатифнаттах. Молчаливые безликие существа с блеклыми глазами, которые плывут, и плывут, и плывут, сами не зная куда, в поисках грозы, которая только и может дать им видимость настоящей жизни, — и Муми-мама? Вот эта кругленькая, теплая, заботливая и хлопотливая Муми-мама? — Ну да, конечно, но, знаете, фру Туу-Тикки, в каждом путешествии что-нибудь да случается такого, что потом можно вспомнить... Мне кажется, я никогда не была так счастлива, как в те дни, когда плыла на их лодочке... *** Тогда она была очень молода и звалась фрекен Муми. Ее воспитывала тетушка, очень решительная троллиха, у которой все стояло на своих местах: баночки с вареньем (обязательно подписанные!), памятные сувениры, сервизы «такие» и парадные, туфли выходные и домашние, мысли, чувства и убеждения. И это было правильно. Вот сними прошлогоднее крыжовниковое варенье с полки, а после обеда забудь поставить обратно — ни в жизнь потом не найдешь, где оно стояло! И будет торчать баночка неизвестно где, то на подоконнике, то посреди обеденного стола, нарушая безупречный порядок. А с чувствами или мыслями все еще хуже: не успеешь подумать что-нибудь не то, как уже весь по уши запутаешься. — Тетя, — говорила фрекен Муми, — я бы хотела повидать мир. — Зачем бы это? — подозрительно спрашивала тетушка. — Но ведь я художница. А знаете, как надоело рисовать один и тот же пейзаж! Тетушкин домик стоял в лощинке посреди четырех холмов. В какое окно ни выглянь, перед глазами представал склон одного из них. С девятью кустиками, с четырьмя ивами у подножия вокруг родника, с белыми камнями и с одним большим дубом. Спору нет, все они были очень живописны, но фрекен Муми хотелось рисовать что-нибудь еще. Небо. Холмы закрывали его, и даже солнце или луну можно было увидеть лишь тогда, когда они оказывались в зените. Море. Фрекен Муми никогда не видела море, хотя до него было, в общем, недалеко. Леса. Горы. Равнины. — Художница! Ишь чего удумала, — воскликнула тетушка. — Кому нужны картинки? Да еще и пейзажи! Если уж хочешь рисовать что-то полезное, рисуй натюрморты: фрукты, цветы и прочее. Натюрморты с фруктами будут покупать для столовых, а с цветами — для гостиных... Разумеется, если ты научишься действительно рисовать, а не просто черкать по бумаге, как сейчас! — Но... — начала фрекен Муми, однако тетушка еще не договорила. — А еще неплохо бы научиться рисовать портреты, — строго сказала она. — Тогда у тебя, пожалуй, появятся заказчики. Но что-то мне не верится, что ты сможешь этому научиться, слишком уж сложно для тебя. — Я попробую, — тихо произнесла фрекен Муми. — Пробуй, конечно, только не очень-то рассчитывай на успех. Уж лучше бы ты научилась выращивать овощи и готовить, чтобы прослыть хорошей хозяйкой. Этак и среди соседей скорее авторитету наберешься, и для семьи полезно. «Полезно» было любимым тетушкиным словом. Фрекен Муми понимала, что тетушка желает ей добра, но она была уже взрослой и догадывалась, что добро для тетушки и добро для самой фрекен Муми, пожалуй, не одно и то же. Однако возражать тетушке ей не хотелось, чтобы не обидеть эту, в общем, добрую старушенцию, и фрекен Муми честно училась работать на огороде, готовить всякую вкуснятину и брать на себя вопросы хозяйства, покупок и прочего. Время на рисование оставалось только по вечерам, и то если тетушка не жаловалась на суставы — тогда их следовало растирать, и не поручала рукоделие. Поэтому натюрморты у нее получались через раз, а с портретами дело и вовсе застопорилось. И чем дальше, тем сильнее фрекен Муми хотелось увидеть море. Тетушка очень возмущалась из-за этого. — Да зачем тебе это море? — говорила она. — Там бывают шторма с волнами выше дома, которые потом выбрасывают на берег массу водорослей и плавника — фу, как он противно пахнет! Там бывают ветра, которые, между прочим, могут надуть ячмень на глазу. А какие там бывают противные острова: голые, каменистые, на которых даже огород нельзя разбить. Его и рисовать-то нет смысла: однообразные синие волны, и больше ничего. Кое-кто, правда, наловчился ловить там рыбу, но не проще ли покупать ее на рынке? Нет, в море нет никакой пользы. — Но я... — Почему ты мне все время перечишь? Ты просто не хочешь подумать, что тебе море, что ты морю! Тетушка прошлась туда-сюда по комнате, что у нее означало высшую степень раздражения. — По этому морю плавают мерзкие хатифнатты, о которых и говорить-то в обществе неприлично, — произнесла она веско. — Они ведут разгульную жизнь! Фрекен Муми после этого разговора снились бесконечные синие волны, и ветра, и шторма, и груды водорослей, выброшенных на берега каменистых островов, и маленькие белые паруса хатифнаттов, ведущих разгульную жизнь. И ночь, и две, и три. А на четвертую ночь она решилась. Оставила тете записку с благодарностью. Собрала сумку, в которой было все полезное: желудочный порошок, пудреница (тетя делала большой упор на привлекательность для троллей), запасные носочки, карамельки, носовой платок, бутерброд, бутылка с соком и прочее. И отдельно тубус для бумаги, кисти и краски. Заботливо притворила дверь, чтобы тетушку не просквозило. Полила напоследок фасоль в огороде. И ушла. Как только она вышла из лощины, ей в лицо ударил ветер. Пах он не так, как в лощине, где всегда стояла сырость, — у фрекен Муми закружилась голова от аромата свежести и разнотравья, и она с воплями «Пи-хо!» кинулась бежать, приплясывая и сама не зная, куда. А вокруг стояли леса, и цветы, и небо, и облака, и солнце, поднимавшееся над горизонтом, и все это необходимо было срочно увидеть, и рассмотреть, и запомнить, и запечатлеть в самом сердце, чтобы нарисовать... Фрекен Муми боялась, что у нее не хватит бумаги. Навстречу ей шел какой-то Хемуль. — Уважаемый герр Хемуль, — запыхавшись, еще издалека закричала фрекен Муми, — добрый день! Какая хорошая погода! Все ли здоровы в вашей семье? Так учила ее тетушка. — Погода как погода, бывает и лучше, — буркнул Хемуль, определенно не понимая, что этой молодой троллихе до его семьи. — А не подскажете ли, как пройти к морю? — Море, — хмыкнул Хемуль. — Не понимаю, что вы все в нем находите. Вот мой кузен что ни день на берегу толчется — ракушки он собирает, видите ли! Фрекен Муми еще не знала, что большинство Хемулей что-нибудь да собирает. — Ракушки, — сказала она. — Это же так красиво! И она тут же мысленно пообещала самой себе, что, когда у нее будет свой собственный домик художницы, она вместо осточертевшего — ух, как же он ей надоел! — огорода посадит у домика розы и обложит розовые клумбы ракушками. — Вам, молодежи, лишь бы красиво, — продолжать ворчать Хемуль. — Ступайте вот по этой дороге, никуда не сворачивая. — Благодарю вас, вы очень любезны, герр Хемуль, — воскликнула фрекен Муми, но он уже отвернулся и пошел по своим делам. Фрекен Муми зашагала по указанной дороге. Пробежка с непривычки оказалась очень утомительной, лапки заболели, дыхание сбилось, и сердце колотилось до боли. А от свежего воздуха запершило в груди. Не будь встречи с Хемулем, фрекен Муми задумалась бы над тем, что к свободе нужно привыкать постепенно. Но сейчас ее больше занимало, грубиян ли Хемуль или тетушка привила ей чрезмерную вежливость. Если подумать, все чрезмерное немного чрезмерно, решила фрекен Муми. Дорога вильнула среди холмов, закрывших обзор, и вдруг выбежала из них, и перед фрекен Муми сверкнуло море. Оно было внизу — дорога шла по обрыву и сворачивала дальше, а к морю вела узкая и очень крутая старая лесенка с трухлявыми деревянными ступенями и шаткими поручнями. При одном взгляде на эту лесенку кружилась голова, но фрекен Муми подумала, что если она не наберется храбрости и не спустится, то ей уже и не придется рисовать морские пейзажи. И решилась. На третьей ступеньке она догадалась повернуться спиной, иначе точно бы упала. На пятнадцатой — остановилась отдохнуть. На сорок второй — подумала, что эту лесенку тоже было бы интересно нарисовать. И, наконец, ее лапки коснулись горячего песка. — Море! — закричала фрекен Муми. — Море! Водоросли! Ветер! Волны! Ветер тут и правда был не такой, как везде, а особенный, потому что он напитался бесконечными синими просторами, морской солью и памятью о каменистых островах и штормах. Как это было здорово! Фрекен Муми достала сперва сок и бутерброды, чтобы подкрепиться. Потом немного подремала. А дальше — дальше у нее просто не было другого выбора, как вытащить бумагу и рисовать, рисовать, рисовать синюю бесконечность, и облака, и птиц над волнами, и маленький белый парус вдали... Она закончила рисунок, когда лодочка под парусом пристала неподалеку, и на берег сошли моряки. Что это были за моряки! Маленькие, похожие на набитые ватой носочки, только с лапками и круглыми глазами! — Добрый день, — поздоровалась фрекен Муми. Они поклонились ей в ответ, и, приободрившись, она продолжала: — Как поживаете? Как прошел рейс? Не случалось ли штормов на море, пока вы плавали? Но моряки лишь молча поклонились ей еще раз, и фрекен Муми подумала: «А вдруг они не понимают по-нашему?» — Ой, ваша лодочка сейчас уплывет, — воскликнула она, заметив, что фалинь развязался. И тогда моряки повернулись и засеменили к лодке, чтобы привязать ее получше. Фрекен Муми пошла за ними. — А я тут, знаете ли, рисую, море так прекрасно в ясную погоду, — снова заговорила она, и моряки — уже в третий раз! — повернулись и церемонно раскланялись. «Уж не слишком ли я навязчива? Но это мой последний шанс...» — Простите, а не берете ли вы пассажиров? И снова они поклонились, и фрекен Муми, приняв это за согласие, запрыгнула на борт. Они оттолкнулись от берега и поплыли. Куда? — молчаливые моряки не сказали ни слова ни о порте назначения, ни о цели путешествия. То были определенно не пассажирские перевозки, ведь у них на борту была лишь одна пассажирка, и то случайная, и не грузовые перевозки — такое маленькое суденышко не могло взять сколько-нибудь существенный груз, и не спорт, иначе оно бы участвовало в регате. «Может быть, это почтовый парусник? А может, это частное судно, и они путешествуют ради собственного развлечения? Они туристы, точно!» — и на этом фрекен Муми успокоилась и снова достала краски и бумагу. Она рисовала облака, переменчивые и подвижные, и волны, и дельфинов. Рисовала белый парус и своих молчаливых попутчиков. Когда им попался каменистый островок, она и его нарисовала — вместе с грудами высохших водорослей и плавника. Туристы же деловито разыскали камень, видимо, условленный, и положили под него сверточек бересты. Фрекен Муми это очень понравилось. Она представила себе морских туристов, которые соревнуются, кто больше пройдет по морю, и оставляют друг для друга записки под камнями на островах. Как это было здорово! Она помогала новым друзьям ставить парус, грести при необходимости и в очередь становилась к штурвалу. Ее не тяготило молчание — наоборот, она была просто счастлива плыть в тишине, нарушаемой только плеском волн и редкими птичьими криками. Не беспокоил и запах — что может быть прекраснее соленого запаха моря! Кругленькое тело ее становилось таким же худым и вытянутым, как у попутчиков, а глаза — такими же блеклыми и переменчивыми. Она увидела это в зеркальце — и нарисовала автопортрет. Сейчас она нравилась себе куда больше, чем дома. Лапки утратили заскорузлость от работы на огороде, приобретя твердые маленькие мозоли от весел, мысли стали четче и глубже, рисунки — увереннее, ведь теперь она рисовала каждый день помногу. И еще она научилась плавать. Но однажды на горизонте появилась очень темная тучка, и туристы забеспокоились. И не зря! Вскоре небо заволоклось темными облаками, похожими на плотный войлок и мрачными; ветер начал крепчать, и лодочка с надутым, твердым парусом понеслась по волнам с сумасшедшей скоростью, а волны вздыбились и то и дело перекатывались через палубу. Это, конечно, следовало бы немедленно зарисовать, да как тут рисовать, если брызгами и пеной сразу же размоет все краски, а бумагу — унесет ветром? И фрекен Муми, старательно помогая товарищам удержать штурвал, в то же время разглядывала и запоминала все, что видит: и птицу, несомую порывом ветра, и позеленевшие темные горы — она и не знала, что волна может быть такой огромной, и мокрую палубу... Закоченевшими пальцами они принялись отвязывать парус, но пеньковые канаты сильно набухли и не хотели развязываться. Один из туристов привязался линьком к поручню и спустился в трюм, откуда вышел с топором. Фрекен Муми испугалась, но он всего лишь рубанул по мачте. Вскоре мачта с парусом свалилась за борт. Скорость лодочки живо снизилась, и ветер больше не гнал ее в самую толщу волны, а команда уселась на весла. Бедные их лапки! На них сразу появились кровавые мозоли, но понятно было, что уж лучше мозоли, чем гибель в морской пучине. И вдруг налетевшим шквалом лодочку швырнуло на маленький островок, разнеся в щепы. Легкие моряки упали на этот островок, цепляясь за камни, а фрекен Муми понесло дальше, дальше, дальше — и с верхушки огромной волны она увидела полосу береговой линии, по которой кто-то бегал, размахивая лапками... *** — Мой тубус с рисунками унесло в море, — грустно завершила Муми-мама. — Подумать только, фру Туу-Тикки, с тех пор я ни разу не рисовала до того, как мы очутились на маяке! Туу-Тикки с любопытством посмотрела на нее. — И вы все это время разводили огород, — заметила она. — И заботились о ком-то. Я даже больше скажу, фру Муми: очень похоже, что вам ни минуты не давали побыть в тишине! — Да, — ответила она, — но у меня теперь есть дети. И розы, и клумбы, обложенные ракушками. Нельзя ничего приобрести, если не потеряешь. — И вот дети выросли. Теперь вы снова будете рисовать? Муми-мама помолчала. — Осень наступает, — сказала она. — Вы знаете, фру Туу-Тикки, Муми-папа очень возмущался, что я поставила керосиновую лампу. Он всегда сердится, когда я выношу ее на веранду в первый раз. Ведь это значит, что лето кончилось. — За летом приходит зима, — указала Туу-Тикки. — Летом здесь растут розы, зимой растет снег. Таков их уговор. Было бы очень скучно, если бы всегда царило только лето и лето. — Никому не хочется набивать живот хвоей и ложиться в спячку, — засмеялась Муми-мама. Лапка Туу-Тикки легла на ее лапку. Откуда-то Туу-Тикки знала, что по весне Муми-папа не найдет Муми-маму в доме. И как знать, может быть, он не найдет ее больше никогда. Ведь она тогда так и не нарисовала шторм. Шторм, который так и не ушел из ее сердца.