«Темные силы многочисленны, разнообразны, переменчивы и вечны. Бороться с ними — это все равно, что бороться с многоголовым чудовищем, у которого всякий раз после отрубания одной головы на ее месте вырастает другая — еще более свирепая, еще более умная, чем прежде. Вы боретесь с чем-то вечно ускользающим, меняющим форму, неистребимым...» Северус Снейп
Новопосвященный Пожиратель смерти Северус Снейп безучастно смотрит на ветвистые тени в лунном сумраке комнаты, когда-то принадлежавшей покойному отцу. Мать приняла его смерть если не с облегчением, то со смирением. «Жизнь не стоит того, чтобы жить». В тот день она стояла напротив, с другой стороны гроба. Ее бледное водянистое лицо со сглаженными чертами — не лицо, а восковая маска в рамке черных волос, глаза — чернильные, глубокие, как колодцы. Флегматичная Эйлин, несмотря на неизменную неподвижность, всегда производила впечатление нервной, словно за внешним фасадом было скрыто нечто готовое открыться в любой момент; от непрестанного ожидания срыва каждому рядом с ней становилось не по себе, и от того, что этого никогда не происходило, напряженность в ее присутствии только росла, ведь когда-то это непременно должно случиться, — в следующую секунду, сейчас, вот сейчас, а сейчас наверняка, да, в следующее мгновение, вот-вот… но… нет. И снова нет. Никогда. Ледяная невозмутимость. Крик внутри. Вечно разрастающаяся, возможно, надуманная, брешь. Она редко говорила, но стоило ей сказать слово, как все замолкали. Только один человек как будто ничего такого в ней не замечал. «Эй, Элли, принеси-ка мне виски», — говорил он. Он вообще редко что-то замечал. Так было раньше... Обыденная сцена, снова и снова случившаяся здесь в разных вариациях: Тобиас вваливается в дверь, плюхается на диван. Комната наполняется тревожным запахом машин и сигаретного дыма. Тишина. Сумерки сгущаются. Наступление вечера грозит неожиданностями, которые всегда похожи. Тобиас ждет, подергивает ногой, стучит пальцами по подлокотнику. Таков он: гордый орлиный профиль, решительный взгляд, расстегнутая рубашка на поджаром торсе. Самодовлеющая уверенность в самом себе с легким налетом печали — таких часто показывают в фильмах. «Здравствуй, папа». «Ага, маму позови». «Она спит». «Все равно позови. Хотя, черт с ней. Знаешь, где виски?». Северус не знает, что Эйлин не спит, а прислушивается за стенкой соседней комнаты. В одной руке она сжимает палочку, в другой – флакон, который срывается в карман шерстяного платья. «Да, они в холодильнике». «Никак сам уже отхлебнул оттуда, а, Сев?» «Нет, папа, честное слово». «А вот был бы мужиком... Принеси мне виски и стакан». «Какой стакан? Который с гладким стеклом или рифленым?» «Хуеным! Неси любой». Эйлин то тянется к дверной ручке, то опускает тонкую ладонь. Секундная стрелка часов без цифр шуршит как таракан под обоями. Мальчик протягивает отцу бутылку, стакан. Уходя, слышит: «Паршивое пойло». Отец никогда не бывает доволен чем-то, его все раздражает. Когда-то он хотел стать изобретателем, а стал как все в Паучьем тупике. Северус всегда боялся уйти слишком быстро, боялся остаться, боялся, что отец окликнет его или о чем-нибудь спросит. Затем он уходил в ванную, где в углу часто наблюдал, как паук ел муху. Северус убивал паука. Через неделю все равно появлялся новый паук и новая муха. Снова за окном густые клубы дыма из труб завода становятся неразличимы на фоне темноты. Эйлин входит в комнату, где Тобиас смотрит телевизор. «Тебе зарплату выдали?» «Выдали». Молчание, долгое молчание. Эйлин непроницаема. Как и Тобиас. «Мне нужны деньги на продукты, Тоби». Мужчина кривит рот, шарит в кармане брюк, небрежно швыряет несколько купюр на столик. «Это все? Нужно купить Северусу рубашку к школе». «Это все». «А остальные где? Пропил? Или на шлюх потратил?» «Часть пропил, часть пропью, часть потрачу на шлюх». «Куда ты тратишь все деньги, Тобиас? На что?» Северус знает, что она опять будет тайком поить его сывороткой правды, чтобы уличить во лжи. Ночь. Влажные звуки ударов о плоть. «Я не позволю тебе, сука!» В щели запертой двери видно, как он держит Эйлин одной рукой за волосы, другой колотит по спине, потом насилует ее. Издали мать похожа на муху, агрессивно бьющуюся в паутине. День. Тобиас на коленях ползет за женой, хватает ее за подол платья, рыдает. «Прости меня!» «Отстань». «Прости меня, Эйлин!» «Нам лучше расстаться». «Нет, Эйлин, послушай, такого больше не повторится!..» Она простит его, как и всегда. Ночь. Сын, запертый в комнате, снова кричит громче избиваемой матери и зовет на помощь сквозь щели в стеклянном окошке, даже не догадываясь, что не дождется помощи никогда. «А ты, там, перестань визжать как девка, или я сам тебя заткну!» День. В полоске приоткрытой двери видно, как обнаженная мать, вся в сине-зеленых пятнах, встает с дивана и пытается натянуть трусы. Тобиас велит ей лечь обратно, но она не слушает его. Он встает и глухо ударяет ее головой об стену. Она молча сползает лицом по стене вниз, на пол, трусы остаются нелепо болтаться на щиколотках. Почему-то это кажется смешным. Тобиас слышит нервное детское хихиканье. «Я тебе разве не говорил сидеть в комнате?» «Я хотел попить». «Ну и иди!!!» Иногда случались периоды прояснений. Первые воспоминания о тех днях были словно наполнены солнечным светом. Семейные походы в парк, прогулки к морю. Один раз они даже сходили в кукольный театр, где показывали спектакль про крючконосого шута Панча, в котором шут убивал палкой жену, врача, палача и даже самого Дьявола, а потом смеялся один в пустоте. Безудержно хохочущим над каждым убийством маглам комедия показалась очень смешной. «Хочешь мороженое?» «Хочу». «Прости, Сев, мы больше так не будем. Это последний раз». «Обещаете?» «Обещаем». «Честно-честно?» «Честно-честно». Каждый раз он надеялся, что теперь так останется навсегда, но с каждым разом эта вера слабела, и в итоге превратилась в тихий ужас ожидания начала нового круга. Порой затишье казалось ему хуже бурь. Каждый день был похож на другой, в унылой лачуге Снейпов мамины книги были его любимым, если не единственным, удовольствием. Он учился и одновременно развлекался, листая иллюстрированные учебники всех курсов по зельям и заклинаниям, рассматривая энциклопедии-травники, перечитывая истории о жизни в волшебном сообществе, написанные самими волшебниками. Сначала он ничего не знал, хотя всегда чувствовал, и, более того, замечал: есть вещи, которые не могут делать другие, — хотя бы его отец. Привычная игра однажды превратились в вопрос: «Мама, смотри, я могу сделать, что книга откроется на нужной странице, если я захочу. Почему?» «Ты и сам уже знаешь, если спрашиваешь. Это потому, сынок, что ты волшебник. Как и я. Папе лучше не говори». «Волшебник! Щенок ты паршивый, вот ты кто!» Перед приходом отца Северус прятал ножи, а потом ждал, ждал, ждал, и каждая минута ожидания тогда растягивалась на часы. День сменялся ночью, в задымленном Паучьем тупике всегда было хмуро. Иногда ему удавалось сбежать в парковую рощу, пока родители спали. Там он впервые встретил Лили. А потом он возвращался домой, где все было совсем иначе. Иногда он думал, а что, если бы его мама и папа перестали ругаться, если бы оба перестали пить, если бы все это забылось, как страшный сон... Иногда он гулял по улицам, стараясь избегать встреч с магловскими детьми, которые казались ему либо правильными механическими куклами, либо грязными мартышками без шерсти. Ни один из них не был похож на Нее. Как-то раз за кустами у подвала он увидел, как один из таких, приспустив штаны, пристроился к собачьему заду. Собака подвывала, а магловский мальчишка, дергающий бедрами вперед и назад, вдруг посмотрел на него в недоумении. Северус поспешил уйти, не понимая до конца, но догадываясь, что ему не следовало этого видеть. Жара угасающего лета бессильна, скоро, думал он, уже скоро он поедет в Хогвартс, о котором так много рассказывала мама. Он будет учиться там с Лили, и он будет жить там, с такими же, как он, и с такими же, как она, и как мама. Ему никогда больше не придется ходить в школу для маглов и слышать, как дома бесчинствует отец; он еще не знал, что даже там останется чужим. Тобиас швыряет ложку на стол с такой силой, что она отскакивает в противоположный угол комнаты. Северус тупит глаза в заляпанную жирными пятнами скатерку. «Жри рыбу!» «Не хочу». «Жри, я тебе сказал!» «Я не хочу есть». «А ты хочешь, чтоб как в ресторане, сученыш? Я батрачу, чтоб вас прокормить, жри, я сказал!!! Или мне тебя мордой потыкать, как щенка!?! ЖРИ, Я СКАЗАЛ!!! .... ВОТ ЖЕ ТВАРЬ!... ЗАТКНИСЬ!!!...» Если бы он ушел, все было бы по-другому, думал он, и мама каждый день говорила то же самое. Северус часто открывает «Тысяча магических растений и грибов» на случайной странице, но в тот раз его взгляд упал на красивую ярко-фиолетовую шляпку цветка под названием «Аконит». Так мальчик пытается отвлечься от криков, но ругань со стороны кухни доносится все отчетливее. «Ну и иди к своей Мэри!» Аконит (борец, клобук монаха, волчья отрава, венерин башмачок) — род ядовитых многолетних травянистых растений... «Да к какой, мать твою, Мэри?!» «К своей Мэри!» ...семейства лютиковые... «Нет никакой Мэри, дура ты ебанутая!» ...с прямыми стеблями.... «Иди к своей Мэри!» ...и с чередующимися дланевидными листьями... «Нет никакой Мэри! У тебя совсем мозги от пьянок поехали?!» ...применявшегося для отравления волков и других хищников... «Уходи к своей Мэри!» «Пластинку заело?!» «Уходи к своей Мэри!» Северус давит на уши ладонями: он бы и сам был рад, если бы мать перестала так громко выкрикивать одну и ту же монотонную фразу. Рев отца: «ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ УЖЕ!!!» «Иди к своей...» Удар по лицу обрывает фразу, которая сменяется коротким всхлипом. Северус ловит себя на ужасной мысли: он испытал облегчение от того, что мать умолкла. «Может быть, тебе там повезет больше, чем мне». Когда слышно, что они оба уснули, он крадется на кухню и отрезает хлеб с незаплесневелой стороны. Ему вспомнился дом Лили, ее уютный магловский дом, напоминающий какой-нибудь сон о пришельцах, где сам он... неуместен. Нет, это не то, чего он хотел. Если это то, чего у него никогда не было, пусть. Северус думает, что никогда туда больше не вернется. Уже с тех пор лишь одна дорога кажется ему частью себя, и ведет она к магии. За спиной раздается голос отца: «Кто так режет хлеб наискосок?! Мелкий ублюдок, сколько раз тебе объяснять, что меня это бесит! Паршивый уебок!..»***
Северус вспоминает ночь, когда они с мамой сидели в придорожном кафе. Тогда была точно такая же мутная луна, заволоченная склизким туманом, похожая на глаз дохлой рыбы. Веселая музыка и пустота на лицах посетителей наводили тревогу, но именно там он впервые постиг ту истину, без которой он вряд ли смог бы жить дальше: «Да, ночью холодно, даже летом. Зря я не сказала тебе надеть куртку… Но холодно, сынок, это такое же чувство, как прикосновение ветра или солнечных лучей. Просто одно из ощущений, не хорошее и не плохое, просто выраженное сильнее других чувств. Одно из многих, но все они равноценны. А самое главное, перестань дрожать, тогда ты сам поймешь. Это один из уроков магии. Ну вот, видишь». «И правда!» И правда. Он перестал дрожать, и больше никогда не страдал от холода.***
Когда Северус вернулся домой на свои первые летние каникулы после долгого отсутствия, жизнь в Хогвартсе вдруг показалась ему далеким сном: коридоры и высокие своды, уроки волшебства, просторные лаборатории и библиотеку, Большой зал, физиономии приятелей и неприятелей, все стерла, затопила липкой волной осязаемая реальность Паучьего тупика. Первое, что он увидел, войдя в дом — шкаф, проломленный посередине. Потом изрубленный диван, его обшарпанные подлокотники и спинку, торчащие из сидения пружины; книжная полка, под которой погребен журнальный столик с вазой и стопкой газет, обрушилась на пол; первая попавшаяся из раскрытых книг сообщила: «...зелье имеет побочные эффекты, самый распространенный из которых — непреодолимая тяга к алкоголю»; вторая была магловской, со схемой какого-то механического устройства из цилиндров и кругов, подписанного как «Mundus Magnus». Цветочные горшки вдребезги. С кухни доносятся всхлипы, отец сидел там, сжавшись в углу, и рыдал. «Тоби! Что случилось, нас ограбили?» «Эйлин?» «Да скажи ты мне, что случилось?!» «Я думал... я думал, ты ушла от меня». «Я ездила забрать Северуса с вокзала, придурок!». Горбатая соседка остановила их с матерью в продуктовом магазине. «Северус так вырос. Так похож на папу. Лицом — вылитый он!» Лицом — вылитый он. В августе весь мир померк и сжался в одной точке — кривом от гнева лице Тобиаса Снейпа, с безумно бегающими глазами, пустыми, животными. Он нависает, согнувшись, над Эйлин, которая сидит на полу и прижимает к себе сына, который пытается помочь ей встать на ноги. «ДЕВЯТЬ УНЦИЙ НА МОЛОКО! Я ДАВАЛ ТЕБЕ, ГДЕ ОНИ!!! ГДЕ!!!» «Что ты несешь, боже мой, ты обкололся чем-то?» Тобиас ничего не слышит, ничего не замечает. В его глазах ни проблеска разума. Эйлин тяжело дышит из-за удара кулаком в солнечное сплетение. «ДЕВЯТЬ УНЦИЙ НА МОЛОКО, ТВАРЬ!» «Я принесу их, они в прихожей. Я принесу. Вот, уже иду. Вставай, Северус, мы сейчас принесем папе девять унций из прихожей». Бегство в ночь; черный прямоугольник входной двери уводит их по неосвещенному переулку, куда-нибудь, хоть куда. В непроглядной тьме, там и тут возникают неприятные группки по два-три человека, некоторые окликают их, сипло гогочут; где-то грызутся бездомные псы. Мать бежит, тянет его за запястье, Северус поспевает за ней, шипя от боли в руке и запинаясь о камни. Ему кажется, они заблудились, ему кажется, что мама тоже сошла с ума. «Быстрее, Северус, тише, не то он догонит нас, догонит!» Через день эпизод повторился вновь. Бред другой, но суть — та же. Эйлин с сыном снова ночуют в одном из номеров хостела, где помощница владельца обещает их не выдавать, если кто-нибудь будет спрашивать. Он будет искать их. Мама плачет, ведь с каждым днем становится только хуже. Она засыпает и спит до утра. Северус часто просыпается, потому что не верит в обещания. До начала нового учебного года оставалось всего пять дней. Он-то уедет, но мама... Зелье болталось на дне его чемодана еще с мая месяца. Сначала это была просто игра, забава, праздная мысль, дарующая успокоение... Северус помнит, будто это было вчера, как решительно капает пять капель в стакан, разбавляет ромом, ставит рядом со свисающей рукой отца на пол возле кресла. Магия вне Хогвартса запрещена, но где говорилось о магических зельях? То снотворное, которое дает папаше мама, но в большей концентрации... Ледяная кровь бежит по жилам, но жжется, словно горящая нефть. Сводит скулы и челюсть, сердце колотится в горле. Нет ни сожалений, ни злорадства: просто дело, которое нужно было сделать. Он часто смотрит на себя в зеркало, желая убедиться, что лицо не выдаст признаков беспокойства. «Просто одно из ощущений, ни хорошее и ни плохое. Одно из многих, но все они равноценны». Скоро все кончится. Всю ночь он ходит по комнате, прислушивается к храпу, к скрипу дивана за дверью; смотрит то в зеркало, то в окно, на звезды, которые всегда навевали на него смутную, клокочущую тоску о том, чего он не мог понять или вспомнить. Утром Северус идет в ванную, онемевшие ноги несут его сами, когда он смотрит на отца: в предрассветном сумраке Тобиас неподвижен и выглядит бледнее обычного, хотя пока ничего неизвестно, и не стоит делать поспешных выводов. Только ждать. Бутылка валяется на полу. Стакан тоже пуст, Северус уносит его в гору остальной немытой посуды, но тщательно отмывает и ставит в общую массу, делает вид, что ничего не произошло; обманывает себя и верит, что ничего не делал. «Я приготовила завтрак, тебе чай налить?». «Хорошо, что не нужно покупать тебе учебники». «Сегодня мне приснились башни под водой». «Как же болит голова». К обеду мать зовет его испуганным севшим голосом. Но он сразу все понял. «Я, кажется, должна вызвать врача. Кажется... кажется, он умер». Мама не любит гостей. Она тихо прошептала «Конфундус», когда маглы в форме пытались допрашивать его о родителях. Их намерение опросить соседей тоже исчезло, точно наваждение. Вместо отца — заключение о смерти. Причина: «Отравление алкоголем. Острая сердечная недостаточность». Комиссия волшебников, подоспевшая прежде, тоже развела руками. Северус наблюдает за этим, как во сне. Ему кажется, что он смотрит на себя издалека, а его тело ходит перед ним само. «Что-то много всякого происходит в последнее время... Кроме смерти того Снейпа, любовник миссис Синнивэт, чтобы избежать встречи с мужем потаскухи, выпрыгнул голым с чердака и приземлился ровно на ноги, стоя во весь рост, представляешь? Уцелел, только пятки теперь в дребезги, вот потеха!» Прощание длилось очень долго, несмотря на небольшое число присутствующих. В центре гранитной комнаты — гроб на пьедестале. Аллегория «Mortem Vincit Omnia». В безмолвии Северус неотрывно смотрел на покойника. Ему казалось, лежа в гробу, отец ухмылялся. Дома мать объяснила, что такое часто бывает — посмертный рефлекс, обычная судорога. «О, несчастный Тобиас! От колыбели до могилы — безрадостное существование. Всю жизнь он искал луч света, но так и умер во тьме!» «Не говори так про своего брата, Клодия, перестань». Северус, не отрываясь и почти не мигая, смотрел, как захлопнулась крышка гроба, и бледное лицо навсегда погрузилось во мрак. Каждый удар молота загонял гвозди в его собственное сердце. Вот и все. Теперь мама в безопасности. Теперь все будет хорошо. Когда через год он вернулся домой, внешне в квартире ничего не изменилось. Отсутствие Тобиаса заполнилось пустотой напрасного ожидания. Мать целыми днями была у себя в комнате, в тишине. Она так и не бросила пить. До обеда она проспала, ей снился лес; Северус опять проснулся от кошмара посреди ночи и больше не смог уснуть. В тот день, сидя в своей комнате, он думал о том, как Лили живет в своем солнечном доме среди ухоженной мебели, уютных стен, уходящих под высокий потолок чердака, где зимой завывал ветер, а летом пели птицы, которых она любила. Воображал, как она гуляет в цветущем саду, вдыхает ароматы роз и сирени, срывает травы и размышляет, для какого зелья они могли бы сгодиться — их любимая игра когда-то... Представлял, как она блуждает по лабиринтам домашней библиотеки и читает перед сном, как мечтает о чем-то, чего он никогда не узнает... А потом раздался стук в дверь. На пороге гость — высокий, галантный, с плотоядной белозубой улыбкой. Северус помнил звон двух бокалов, перешептывания вполголоса, мужчины и матери. Помнил, как лежал в своей комнате на короткой кровати и пялился на страницы книги «Защита от Темных Искусств: четвертый курс», как летний ветер доносил в комнату запахи диких трав и гнилой реки, как медленно ползла стрелка часов, а он лежал и не замечал, как гаснет свеча, как расплываются буквы, и в комнату просачивается красноватый лунный свет. И помнил похотливые стоны за стенкой: «Схвати меня за горло, Льюис, о, да, ударь меня, ударь еще, только не по лицу, ах, Льюис, сильнее, еще!..»***
Северус снимает маску Пожирателя и открывает окно в зимнюю ночь. Он один. Ледяной воздух втекает в комнату, ласкает кожу. Чувства и ощущения менее реальны, чем Сила, к которой ведет Познание, однако любые дороги только уводят еще дальше во мглу, где все возможно и ничего не определено. Пусть так, лишь бы не останавливаться здесь; нужно идти вперед, сжигая мосты, оставляя позади пепел всего, что больше не имеет значения. Ему некуда возвращаться, он везде посторонний, неуместный, сомнительный. Северус ни о чем не сожалеет. Он знает, что и так можно жить. Главное — не оглядываться назад, иначе превратишься в камень. Из оцепенения его выводит только Лили, исчезающий образ милой, светлой Лили, такой живой и далекой от ада, который ему самому уже никогда не покинуть. Но она права: он выбрал свой путь, она — свой. Одинокий стук шагов в неосвещенной комнате резко затихает. Тишина. Январский воздух пахнет мерзлой почвой. Глядя в очередной раз на свое отражение в зеркале, он вдруг ловит себя на мысли, что ни одно лицо, даже свое собственное, он никогда не разглядывал так долго и пристально, как лицо Тобиаса Снейпа в день его похорон. Оно навсегда отпечаталось в глазах, нарисованное чернилами на черном, оно раздваивается и выжидающе наблюдает в конце этих двух бесконечно холодных тоннелей, которые уводят к корням, вглубь, в неизвестность, в бездну. «Северус так вырос. Так похож на папу. Лицом — вылитый он». Лицом — вылитый он! Северус беззвучно смеется, долго, надрывно: теперь каждый раз, глядя на себя в зеркало, он обречен видеть то мертвое, навсегда мертвое лицо!..