Fight like a girl

Впоследствии Натэлла часто вспоминала тот разговор. Тогда они крепко поругались, и Таня, мягкая, покладистая Танечка швырнула на незастеленную кровать потрёпанный фибровый чемодан и лихорадочно забрасывала в него пёстрый ворох платьев, коробочки, тюбики, пузатый флакон импортных духов. А потом хлопнула дверью их комнаты в общежитии швейного училища и не переступила её порог больше никогда. Разговор начался с Ричарда. А с чего бы ещё, если Таня тогда талдычила только об одном. Натэлле Ричард не нравился заочно. Сами посудите. Американец (или англичанин? чёрт его разберёт) с русскими корнями начитался Толстого и Достоевского и влюбился в родину предков. Переехал. И из всей этой чёртовой родины каким-то образом очутился в крошечном ЗАТО, у которого и названия-то нет, только номер почтового ящика. И возглавил местный канал. Ната в первый момент подумала, что это байка, чтобы вешать лапшу на уши симпатичным девчонкам в кафе "Бирюза". Но нет, лощёный хрен действительно мелькал на экране. Три раза в неделю, слишком нарочито коверкая русские слова, мистер Сапогофф делал вид, что учит неотёсанных катамарановцев английскому. На взгляд Наты, даже Жаба Викторовна, их "англичанка" в технаре, справлялась лучше. В тот день Таня поделилась новостью: Ричард обещал взять её на телевидение! Соведущей! Ната замялась. При всей любви к подруге, звучало это крайне сомнительно. Когда Танечка волновалась, она начинала говорить так невнятно, что невозможно было разобрать ни слова. Учителям ульяновской школы на её проблему было плевать с высокой колокольни, и после 8-го Таня от безысходности подалась в училище вслед за лучшей подругой. — Ты в это веришь? — осторожно спросила Натэлла. Таня с жаром закивала. — Даже не думай, что у вас всё серьёзно. Ему хочется покувыркаться с красивой девкой, тебе нужно пробиться на телик. Просто используй всё, что он может тебе дать, и раскрути на большее, — предупредила Ната. Бесполезно. Как об стенку горох. Таня смотрела на неё влюбленными коровьими глазами без капли мысли. — Натусь, Ричард не такой. Он правда хороший. Он говорит, что меня любит камера, и я буду хорошо смотреться в кадре. — Ну и дура, — припечатала Натэлла. — Трахнет он тебя раз, ну два, вот и весь твой звёздный час. Голову-то включай. Таня покраснела — как-то некрасиво, пятнами. Ната почувствовала, что попала в цель. — Ты думаешь, ему от тебя не это надо? Думаешь, ты одна у него такая распрекрасная? Да он, небось, всю жизнь так и прыгает по койкам и каждой вещает, что она звездулина. А ты, Танька, ведёшься. И скачешь за ним, как собачка цирковая. Дура ты. Уши развесила, звезда голубых экранов. — А ты... Т-ты шатаешься по к-кабакам со шп-паной, как какая-то п-прости Господи! — От волнения и гнева Таня опять начала заикаться, как в школе. Натэлла ощутила, как за панцирем рёбер разливается холодная ярость и ещё что-то, чему трудно подобрать название. — Шляюсь. Да, шляюсь, — прошипела она, — вот только на бабки, которые мне эта шпана суёт, мы с тобой весь месяц хлеб с маслицем кушаем. Хорошие на тебе дольчики, а, Танюша? Так это Ромка Малинский у фарцы достал. Красная от возмущения и стыда Таня начала стягивать с себя злополучные колготки. А потом собрала свой чемодан, и дверь за её спиной захлопнулась с тем окончательным звуком, с которым вбивают последний гвоздь в крышку гроба. *** Ната даже не скучала. Ушла и ушла, нравится тешиться сказками о великой любви — так кто ж ей доктор. Ната не скучала три дня. На четвёртый купила в магазинчике у общежития портвейна. Вернулась в пустую и душную комнату. Танина кровать стояла в углу, небрежно прикрытая покрывалом. От подушки слабо пахло ландышами и лаком для волос. Натэлла залезла на кровать с ногами и отхлебнула отдающий дешёвой сивухой портвейн. Под спиной что-то мешалось. Она пошарила рукой и достала светло-розовый хлопчатобумажный халатик. В нём Таня обычно ходила в душ в конце коридора и возвращалась с мокрыми волосами, пахнущая мылом и свежестью. Вытирала волосы пушистым полотенецем, округлости бёдер чётко очерчены под тонким хлопком. На икрах поблескивают невытертые капельки воды, а ворот халата слегка распахнут, и видно ложбинку между грудями, сквозь ткань просвечивают аккуратные соски. Изящная и точёная, таким не место в обшарпанной общажной клетушке, таких и правда показывают в кино. А может, и не было никакой Тани вовсе, может, есть только картинка, отражение лучей кинескопа на экране, рыбка-улыбка запуталась в эфирной сетке, бьёт сверкающим хвостиком и зовёт за собой... Портвейн постепенно подходил к концу. *** Вечером следующего дня Ната решила, что пить в одиночестве слишком накладно. И по деньгам, и по нервам. На такой случай был Гриша Железный, была "Канарейка" с развесёлой музыкой, разноцветными коктейлями, которые все почему-то на вкус были как водка, с пьяными поцелуями, табачным привкусом. Полный ассортимент радостей жизни для того, у кого не осталось других радостей. *** Натэлла не любила кого-то жалеть. Себя в особенности. Но сейчас, в туалете "Канарейки", в кафельном закутке с заплёванным зеркалом и треснутой раковиной, ей больше всего хотелось обнять руками коленки и завыть от несправедливости и обиды. На дуру-Таньку, на мудака-телевизионщика, на всю эту вечную и неизбежную схему. Мужчины носят пиджаки, пьют виски, делят города, портфели, заводы, бюджеты, у них деньги, у них власть, а у тебя на всё это только одна валюта, и это ты сама. И блефуй сколько угодно, делай хорошую мину, но какой в этом смысл, если у них с самого начала на руках флэш-рояль, а у тебя веер швали. Ты не смогла по-другому, дорогая моя, и Таня не сможет. Ната вышла в зал. От мелькания разноцветных огоньков стробоскопов её немедленно замутило. Это пройдёт. Всё пройдёт. Сидя на коленях у Гриши, она хихикала и отхлебывала виски из его стакана, а он одной рукой держал сигарету, а другой гладил её по бедру. — Поехали к тебе? — шепнула она, слегка прикусив его мочку уха. Десятью минутами позже, в такси, прижимаясь лбом к холодному стеклу, Натэлла впервые подумала, что это похоже на любовь. И что Гриша, жарко тискающий её коленку, тут совершенно не при чём.