Стороны медали

      У Хлои на руках аккуратными завитушками выведено «Маринетт» и «Ледибаг».       Она думает, насколько же это придурошная кличка — Ледибаг. Она шепчет её перед сном, пытается лезвием свести, но Жан, — или Жак? Она не может вспомнить и даже не пытается, — хватает за руки и дрожащим голосом просит не делать этого. Говорит, что её мама очень расстроится, если узнает, на следующий день в комнате не остаётся острых предметов в принципе. Хлое плевать, она кивает и клянётся, что это в последний раз.       На следующий день в класс переводится девочка. Смотрит голубыми, — почти как у Хлои, только оттенок светлее, — глазками и пытается навязчиво-мило улыбаться:       — Меня зовут Маринетт Дюпен-Чэн, я уверена — мы подружимся! — от её улыбки рот сводит приторной сладостью, Хлоя морщится и отворачивается к окну. Гадает, кто эта девочка — друг или враг, чешет надпись на левом руке и напоминает себе, что не нужен ей соулмейт в принципе.       Маринетт настолько сахарно-розовая, что Хлоя твёрдо решает: она её ненавидит. Это её смертельный враг, это та, чью жизнь нужно превратить в ад раньше, чем она сделает это с Хлоей. В ответ на издевательства получает холодный блеск голубых глаз и дрожащий голос, больше подходящий реально какой-то хорошей и милой девочке, а не приторно-перламутровой Маринетт.       — За что ты так со мной?       — За надпись на твоей руке, — получает она презрительный ответ.       У Маринетт на руке крупным шрифтом отпечатано «Хлоя» и «Квин Би».       Она без понятия, кто и почему может взять такое странное прозвище, но уверена лишь в одном: Хлоя — её враг. Самозваная королева, дочь мэра, jeunesse dorée, — и самый ужасный человек, который может существовать. Маринетт натягивает улыбку, такую же сладкую, как и выпечка, после чего старается напомнить всем, что она же хорошая, она правильная и умная девочка. Не то что эта Хлоя, да?             Хлоя доводит других людей до слёз и даже не задумывается о том, сколько боли причиняет. Маринетт верит, верит до последнего, что сможет проучить её, что сама жизнь должна помочь ей в этом. Если бог есть, то есть и справедливость, значит Хлоя должна быть наказана.       Когда Маринетт получает серьги, то знает, что она должна нести в мир справедливость и добро. Кто лучше поймёт значение этих слов, чем символ города? Она же чудесная Ледибаг, она знает точно, что хорошо для неё и окружающих. Нуар привычно опускает голову, получая упрёки в бесполезности и безответственности, но Маринетт от этого злится только сильнее, ведь знает: в следующий патруль он будет вести себя точно так же.       Хлоя знает, что Ледибаг — прозвище на её руке, выведенное аккуратным и таким нарочито-девичьим почерком. Она не знает, что делать с гребнем, выхваченным из рук какого-то деда, но верит, что сможет внести в бесконечно красную жизнь Парижа хоть немного другого цвета.       — Моё имя Квин Би, — заявляет она, глядя в такие знакомые глаза и не желая верить в очевидное. Ледибаг кивает, поджимая губы, красный в костюме выжигает глаза и душу, рядом Кот Нуар смотрит немного затравленно и ждёт очередных обвинений в бесполезности, в ненужности, в том, что он всегда только мешает. Хлоя уже не уверена, а ту ли девочку она выбрала как врага.       У неё на руках исцарапанное «Маринетт» и издевательски-ровное «Ледибаг».       В школе они начинают общаться: медленно, осторожно. Каждая ждёт удара в спину от другой, Сабрина преданно следит, чтобы Маринетт не смогла нанести этот удар первым. Хлоя все равно берёт девушку за руку, все называют их пару ангелом и демоном, святой и грешницей, добром и злом. Красавица и чудовище, иронично же, да?       Правда в том, что тут два чудовища.       У Ледибаг руки затянуты в латекс и это даже легче, можно не вспоминать, что эта спесивая блондинка, — знакомые глаза, знакомый голос, знакомые повадки, всё слишком знакомое, — в самом деле является соулмейтом. У Квин Би очень яркая помада, будто она очистителя выпила, Ледибаг хочется залить литр прямо ей в глотку. В ответ на такое заявление получает язвительную ухмылку.       Правда в том, что эта сука смеет подвергать её, символа Парижа, святость сомнению. Думать, что она совершает ошибки, что Кот не заслуживает и половину этих упрёков и даже, — за это хочется вырвать её гнилой язык с корнем, — что Адриан может не любить её.       Хлоя такая же, наглая, бесстыжая. Маринетт целует её просто, чтобы заткнуть, ненавидит за клеймо на запястье и хочет придушить. В ответ получает немного хриплый смех, укушенную губу и горькую ненависть в горле. Помада Хлои наоборот, приторная до отвращения, всё смешивается в безумие и так смешно, так смешно.       А потом в один день всё катится в пропасть.       Ледибаг кидаёт йо-йо, рука чуть дрожит, и акуманизированная, — Королева мечей, как иронично, — подставляет вместо себя Кота. Тот вскрикивает, когда леска обвивает его тело и раньше, чем Маринетт успевает среагировать, Королева взмахивает рукой-мечом и из горла Кота хлещет кровь.       Всё сливается в один белый шум: вопль Квин Би, предсмертные хрипы, этот визгливый хохот. Ледибаг просто смотрит, как её напарник медленно оседает, держась за смертельную рану. Между пальцев сочится кровь, зелёные глаза распахнуты в панике. Медленно, как в покадровой съёмке они затягиваются дымкой и сквозь весь этот шум пробивается собственный крик, напуганный и раздражающе-истеричный.       Квин Би тратит на акуманизированную одну стрелу, в колчане остаётся ещё бесконечно много. Она подбегает к Коту, по щекам текут слёзы и только сейчас Маринетт понимает, что трансформация спадает, а под ней…       — Адриан!!!       Она плачет, слабая и беспомощная. Кровь окрашивает жёлтый в такой же красный, Квин Би держит тело Адриана на руках и тоже рыдает. Плечи дрожат, крылья слабо дёргаются при каждом движении, Маринетт хрипит, почти умоляюще:       — Я… нет… пожалуйста… — она падает на колени, мир вокруг несётся так быстро, что она даже вдох сделать не успевает и видит лишь кровь, так много крови. Голос Квин Би дрожит ещё сильнее, чем она сама, жёлтый заляпан красным и единственная мысль: какое же это отвратительное сочетание:       — Это всё из-за тебя! Он бы не подставился, если бы не ты! — она рыдает, Маринетт забыла как плакать и лишь лицо Адриана такое спокойно-умиротворённое, будто спит он просто, ничего не происходило, всё нормально, всё хорошо. Сейчас откроет глаза и рассмеётся, ведь, девочки, вы чего? Всё же отлично!       Всё отлично.       — Я… я не просила его! Он сам решил…       — Из-за тебя! Из-за твоих упрёков, из-за всех этих слов… Адриан… — всё захлёбывается в плаче. Она опускает голову и на лицо Адриана падают первые капли дождя, ведь сейчас же должен пойти дождь, как во всех этих фильмах, только небо издевательски-ясное, солнце бьёт в глаза и Маринетт рада бы тоже заплакать, да только не может, как бы не старалась.       Она с трудом встаёт, на негнущихся ногах подходит к Квин Би. Трансформация спадает и с них и остаются только две девочки рядом с телом того, кто был единственным светом в их жизни. Маринетт думает, что на её руке должно быть отпечатано не какое-то там «Квин Би», а чёрное, огромными буквами «Ледибаг». Она качает головой:       — Прости меня, — и обнимает. Хлоя пытается упираться, но затем кидает быстрый взгляд на тело Адриана с рассечёным горлом. На труп акуманизированной, уже превратившейся в его возлюбленную, Кагами же её звали? Маринетт не помнит и тошно от самой себя. Хлоя же смотрит на всё это       и плачет.