[Mult mai important este caracterul decât talentul…] (Характер намного важнее таланта…) W. Churchill
Ты родился гонщиком, но почему-то ты забываешь об этом. Так же, как и о том, что ты выигрываешь свою первую гонку в возрасте семи лет, что это тебя торкает и драйвует аж до твоих текущих двадцати двух. Скорость и адреналин — это то, за что ты любишь Формулу-1, но ненавидишь жизнь. Вся твоя жизнь становится невыносимо адреналиновой именно после твоих публичных слов «я не встану на колено». You will not take the knee, Шарль… Этим ты выигрываешь себя, и у своей гордости. Но проигрываешь миру. И к черту весь мир, когда вся твоя вселенная — Черноволосая брюнетка на твоей постели. Ядреная, как шведская водка. И красивая, как «Феррари» перед ее первой гонкой. Твои нелепые сравнения тебя погубят. В жизни не все измеряется гоночными машинами, но твоя Марика тебя понимает. Ты — ее гонщик. Ей не нужно твое колено. Даже однажды с кольцом. Марика сколзит губами по твоим мускулистым плечам, крепко, успокаивающе обхватывая тебя руками, усаживаясь на кровати позади под утро, и долго молчит. А ее подбородок упирается четко в ложбинку у основания твоей шеи. Это тебя успокаивает. Трасса ее тела — твое дело. И тут ты выигрываешь одиночный заезд без сравнения со временем соперников. Марика закидывает ноги на стенку, отстраняясь, пока ты бессознательно тянешься руками к ней, и твердит: — Завершать карьеру в двадцать два астронамически неправильно. Звезды не ставят крест на молодых. Она звучит румынским акцентом, и тебя торкает. И ты слушаешь ее. — Вся эта пресса, комментарии, медиа — не стоят ничего, Шарль, — возвращаясь своими тонкими пальцами на твою шею сзади под волосами, Марика успокаивает тебя, магически просит держаться, — я бы любила тебя, даже если бы ты публично объявил, что ненавидишь негров. И зрители «Формулы» бы молились на тебя даже после такого, потому что ты делаешь им шоу, а это уже ценно, как сто карат. Марика не договаривает, но ты дергаешься, понимая, что Монако сужается в твоих глазах до размера клетки в тонкую полоску — три на три, от такой броской, цепкой правды. Как гонщик — ты прекрасный в глазах многих. Как на человека всем на тебя наплевать… Возможно, даже Марике. Но она все еще с тобой, даже после Австрии. Даже в твоей апатии. И она даже продала свою ламборгини. Ради тебя. — В нашей семье может быть только один гонщик, Марика. — Повторяешь ей же ее слова. Сказанные так давно, что лучше бы их и не произносилось. — Он у меня и есть, Шарль, — она курит в спальне, поправляя свободной рукой свое кудрявое карэ, слишком красиво сжимая пухлыми губами фильтр ментоловой тонкой. Тебе бы хотелось сжимать ее талию так же, но у тебя морально нет сил. Поэтому ты лишь просишь ее не курить в постели и подхватываешь с пола свои потертые джинсы, попутно не понимая, почему имея столько денег, ты так и не успеваешь заехать в магазин. Мысль о джинсе дает тебе редкую возможность не думать о «колене» и о ней. Марика цитирует тебе Черчилля на румынском, а ты только устало находишь, с помощью пальцев, пуговицей дырку под нее в штанах, и сам дергаешь молнию ширинки вверх. Как бы пошло это не выглядело в глазах той, которая знает тебя лучше тебя самого. — Я бронирую взлетную, Марика, будь готова через два часа. — Сурово бросаешь ей, не одевая футболки. Она полирует своим латинским взглядом твою спину, в особенности лопатки, И тушит сигарету о черное постельное, впервые не понимая тебя. — O glumă este un lucru foarte serios. (Шутка — очень серьезная вещь) Ее голос догоняет тебя в коридоре и вынуждает улыбнуться. Ты не шутишь, говоря про взлетную. Сегодня Марика полетит — потому что в вашей семье может быть только один гонщик. И это больше не ты, Шарль. Но на взлетной ты однозначно проследишь, чтобы твоя copilită не встала на колено даже неофициально и в режиме офлайн. Они этого совсем не заслужили. А Марику на коленях не заслуживаешь даже ты.***
Даже басы какой-то ее нелепой румынкой песни, перевод которой ты никак не можешь запомнить, не сбивают градус твоего волнения, когда вы тормозите на той самой взлетной, Где состоится ее личный взлет, личностный рост и далее по списку. А ты первый покидаешь свою повседневную Феррари и, обходя машину сзади, открываешь дверь Марики, подавая своей девочке руку. — Mulțumes, мой рыцарь из Монако. Она благодарит, вставляя свой родной, а тебя, черт возьми, не отпускает даже ее голос. Он терпкой волной неуверенности заставляет тебя пожалеть о поспешном желании посадить ее за руль. Боги, Шарль, всего одна гонка для нее за сладкий поцелуй в щеку после для тебя. И ты поймешь, что становится тренером-менеджером в двадцать два — глупо, и продолжишь гонять… И она поймет, что гонщик в вашей паре по принуждению судьбы — ты. И будет поддерживать тебя на всех трассах, и всех Гран-При. Ее глаза светятся лунным светом, когда она сжимает в руках ослепительно белый шлем, а ты грубыми пальцами застегиваешь липучку гоночного костюма на ее изящной шее. Того самого костюма, в котором ты увидел ее впервые и влюбился. Ваш общий красный цвет непромокаемого материла однозначно лучше сидит на ней и умело подчеркивает ее удачное карэ. — Я люблю тебя, Шарль. — Искренне говорит Марика, но не тянется своими губами к твоим. Сейчас рано. Сейчас не время сбивать прицел. Ты удерживаешь ее за руку рядышком еще пару секунд, проваливаясь в ее бездонные карие. Твой механик и трое его подмастерье в последний раз проверяют шведский «koenigsegg regera», который еще даже не масс-маркет, Что ты мгновенно жалеешь, что не сажаешь Марику на эту необходимую вам двоим ее гонку в свой чертов Феррари, который хотя бы проверен временем. — И я люблю тебя, Марийка. — В тонн ее сладкому голосу подтвержаешь ты, а в груди у тебя щемет. Потому что никто не говорил тебе этого перед твоими заездами. Потому что ты не снимался в таких рекламных роликах. Потому что… Она перебевает тебя. Ее брови летят вверх, когда она заканчивает с нежностями, когда она говорит о делах. — Последний мировой рекорд? Максимальная скорость? — 31.49 секунды разгон до общепринятых максимальных 400 км/ч, Швеция. Вы звучите стеклянно-заучено. Хоть и драйвово. В ожидании адреналина и скорости. Но это вас убивает. Ты будто живой только рядом со скоростной машиной, а не с самим собой. — Я разгонюсь за тридцать и подниму Монако с колен. — Сообщает она, затягивая потуже на запястьях перчатки. Марика задорно смеется и бьет тебя левой в плечо, а тебе не весело. А шутки про колени, тем временем, тебя утомляют. Потому что ты все еще не можешь понять, совершил ли ошибку, оставшись стоять в Австрии или нет. Ты поступаешь, как тренер, в какой-то мере тренируешься и сам, заранее осознавая, что это не твое, когда сам натягиваешь ей на голову ее белоснежный шлем с инициалами ее отца и удерживаешь руки на этом пластике чуть дольше общепринятых норм, говоря очевидные для нее вещи: — Помни, тебя будет кренить вправо уже после двухсот км, поэтому держи курс на пару метров левее, и как только увидишь четыреста на спидометре сбрасывай до полного торможения. Говоря это ей волнуешься, как подросток, а ее умиляет то, как дрожит твой голос. Ты мог быть ее лучшим тренером, но ты лучший гонщик, Шарль. И этот тест-драйв шведской тачки ничего не значит. Ты на автопилоте целуешь ее в шлем. Будто бы, в лоб, а она раскидывает руки в стороны, без слов говоря, что в лоб целуют только покойников. — Я все знаю, Шарль. Она звучит маленькой девочкой, но очень глухо с той стороны защитного пластика, но этой ее уверенности в успехе вообще-то твоего тест-драйва достаточно, чтобы ты ее отпустил. Ты отпускаешь ее играть в игры для безбашенных, а взлетная тает под пронзительно-горячим летним солнцем Монако. Идеально ровный бетон без зазубрин и твоя Марика, садящаяся за руль «пушки-спорт-кара», прочно отпечатываются на твоей сечатке, пока ты машешь механникам рукой, без слов прося их отойти в сторону и не мешать рвать твоей девчушки за сотку с места. — Не женское это дело, Шарль. — Бросает тебе грубо один из них. А ты улыбаешься, глядя на то, как загораются задние фары у «koenigsegg regera». После шепчешь, вслушиваясь в шведский мотор: — Такие высказывания сейчас оспаснее, чем отказ встать на колено. И это снова фантомная твоя боль. Но не тогда, когда ты стоишь с излишне прямой спиной — символом твоей правоты и вслушиваешься в иностранные биты, а твоя лучшая и едиснтвенная«ученица», которую ты переодиески трахаешь, закрывает окно и выжимает полный газ в пол. Твой лучший механик бросает, сплевывая на бетон полосы: — Новодел! И в этом кратком слове осуждения столько, что ты улыбаешься снова, отмечая, что «новодел» конкурирующий с твоей «Феррари» — твое лучшее достижение, как брошенный вызов СМИ. Мол: «Смотрите, я не только гонщик, амбассадор «Армани» и фанатик «Формулы-1». Я еще и человек». Нет, Шарль. Будь ты Человеком, то у тебя бы так сейчас в груди не болело. Потому что все люди — монстры, А ты — ангел и твое имя обязательно будет висеть в небесном списке «Форбс», и ты попадешь в Рай без очереди, только — Падай на колени лишь за: Родину, Бога и флаг, как сказал русский Даниил. Марика выключает задние фары, готовясь стартовать, а ты сладко облизываешь губы, больше нее ожидая результат этой «одиночной гонки», и замечаешь, Что это сучилище — твоя лучшая поддержка сейчас, даже если она однажды уйдет. Весь ее полет, в лучшем случае — тридцать две секунды с погрешностями, да разгон до двести в час через секунд пятнадцать, еще через сто километров крен вправо, а потом плавно-резкое торможение. И никаких поворотов. Кроме жизненных, да любовных. Ты даже не за рулем, но не слышишь громкий рев мотора, который оглушает пустой гектар земли аэропорта, когда Марика вылетает из поля твоего зрения быстрее взлетающего самолета, будто ты там с ней... «в танке». Твое сердце отзывается на спид колеса будто вы единое целое, И всем на этой полосе ясно: Тебе плевать на политику — Ты родился не для этого. И если бы можно было переродиться не в человека, ты выбрал бы спорт-кар, наплевав на такую недолгую их жизнь. Ты бы прожил ее полностью. Ты был бы самым счастливым не из людей. Марику заносит вправо сильнее, чем следует, и ты это видишь, на расстоянии чувствуя ее волнение. Твое сердце непроизвольно летит в желудок, и ты понимаешь, что чувствует твоя мать, когда ты выходишь на трассы «Формулы-1». — Inima mea. — Выкрикиваешь ты, зная, что твою душевную слабость слышит лишь механник. Но не она. И до тебя все-таки доходит, что ты — слишком молодой для тренерства. Тебе бы еще погонять, а значит никакие осуждения в Твиттере и на желтых заголовках онлайн-газет не заставят тебя уйти из команды, гонок, «Формулы» и от самого себя. Марика возвращает контроль над «шведом», всего лишь теряя цельные и такие важные мили-секунды,