Его типаж

Кацуки, закончив разговаривать с полицейским, замечает, что Шото в беде. Смешно — а всего несколько минут назад тот сражался с очень могущественным злодеем и выглядел просто спокойным и уравновешенным. Забавно, как одна миниатюрная журналистка способна разрушить весь крутой облик всемогущего про-героя Шото, превратив его в неуклюжего идиота, который неосознанно возится с собственными пальцами — ему явно неловко. Ну, сам Кацуки знает, что рост не имеет значения, пока это не касается одного Виноградного парня. — Давайте, Шото-сан, пожалуйста, расскажите нам о своем идеальном типе. Что бы вы хотели видеть в человеке? — краем уха слышит Кацуки. Журналистка задирает голову и подносит микрофон ко рту Шото. Разница в росте по меньшей мере в две головы, но ясно, что зашуганный тут — Шото. — Не думаю, что уместно обсуждать это прямо сейчас, в этом… — Но злодей арестован, и гражданские в безопасности. Значит, ваша работа выполнена, не так ли? Конечно, вы можете уделить всего одну минуту и ответить на вопрос, который буквально сводит ваших фанатов с ума, — обрывает его женщина, сильно взмахнув рукой. Теперь у Шото паника пополам с растерянностью — уморительная мина, по скромному мнению Кацуки. — Это просто выражение, не так ли? У Кацуки вырывается полный нежности вздох — слово «буквально» вносит сумятицу в кое-чью голову. После нескольких лет общения с СМИ Шото стал намного лучше понимать других, но он все еще частенько бьется над пониманием метафор — особенно когда «буквально» ошибочно включено в предложение. Ну, они не могут просить от него слишком много. Кацуки — само добродушие — решает, пора прийти Шото на помощь. Много времени утекло с тех пор, как они потакали СМИ, и пусть обычно Кацуки выдавал им не больше, чем сраное ничего, сегодня у него хорошее настроение. Злодей, с которым они с Шото сражались, устроил крутой бой, и он до сих пор ощущает остатки адреналина в крови. Раз уж ему так чертовски хорошо, разок он побудет милым с излишне любопытными СМИ. В любом случае Шото не додает народу фансервиса (и Кацуки не имеет права его за это критиковать), поэтому весь мир будет благодарен за то, что собирается сделать Кацуки. — Обещаешь отвалить, если я скажу тебе? — спрашивает Кацуки, направляясь к ним двоим и съемочной группе поодаль. При виде его Шото заметно расслабляется. — Ну, может, потом мы зададим еще несколько вопросов самому Шото-сану? — Женщина и вправду вынуждает его. — Тогда не скажу. — Кацуки начинает отворачиваться, в основном для шоу, потому что знает, что будет дальше. — Хорошо, мы уйдем после того, как вы ответите на вопрос, — быстро восклицает женщина, тыча микрофон в Кацуки. — Итак, Граунд Зеро, каков идеал Шото-сана? Кацуки не может сдержать ухмылку и упирает руку в бедро, притворяясь, что задумался. — Позвольте сказать. — Он забирает микрофон из рук женщины и до смешного громко прочищает горло. Обнимает Шото за плечи. — Твоему любимому герою нравятся… — Кацуки чуть не смеется над тем, как выпучиваются глаза женщины, сосредотачиваясь на нем, и над ее очень серьезным взглядом — журналистка внимательно слушает. На его лице растягивается маниакальная улыбка. — Ему нравятся мальчики, цитирую: «нежные, сладкие, заботливые, с милой улыбкой, милым смехом, полные лапочки». Ну прям хренова размазня. Глаза женщины загораются, словно рождественские огни, зыркают в сторону, чтобы убедиться — съемочная группа все запечатлела. Вот же клоуны. — Ах, как про-герой Деку, — щебечет она, вновь поворачиваясь к ним. На это Шото хмурит брови, а улыбка Кацуки становится шире, когда он поворачивается к Половинчатому. Конечно, публика не знает того, что известно им двоим — про (умилительную) лукавую сторону Деку и то, как он может быть полным ублюдком, когда захочет. В этом он мало чем отличается от самого Шото. — Херово, что сраный задрот уже занят, да, Половинчатый? — Что, у Деку кто-то есть?! — женщина вскрикивает отвратительно сладким голосом. Глаза буквально выпучены из глазниц, челюсть падает на землю. — Правильно, сенсаций хватит на весь день. — Кацуки возвращает ей микрофон. Прошло почти три года, как Кацуки узнал об идеале Шото — еще на третьем курсе Юэй. Он собирался войти в общую зону, где девушки загнали Шото в угол и, образовав глупый круг, заставили ютиться вместе с ними на полу. Кацуки было плевать, что за тухлую хренотень они там обсуждали, и хотел уже уйти к себе в комнату, но до уха долетел веселый голос Круглолицей. — Тодороки-кун, ты же понимаешь, что за тебя проголосовали как за самого красивого человека в классе, если не во всем нашем выпуске? — На ее лице обычная солнечная улыбка, почти такая же, как у Деку, и одна рука сжата в кулак. — А? — Конечно, нет. Ты слишком приземленный, Тодороки-кун, — засмеялась Ашидо. — Но знаешь, ты тот типаж, который нравится буквально всем. Неважно, какие у них предпочтения, как только видят тебя, им не остается ничего другого, кроме как признать тебя истинным совершенством. Именно поэтому нам та-а-ак любопытно… — У нее закончился воздух, и она начала хрипеть. — Да, и поэтому интересно, какой же у тебя идеальный тип, — закончила Невидимка. — Тип… — Голос Шото был достаточно громким, чтобы Кацуки услышал. Он выглядел отчужденным и еще более растерянным, чем раньше, положив руку на подбородок в такой очаровательной манере, к которой Кацуки определенно не испытывал слабость. Теперь Кацуки почти на сто процентов уверен, что Шото будет последним человеком на Земле, который станет думать о типажах. У ребенка был слишком сильный эмоциональный запор, чтобы даже думать о любви, и слишком мало социальных навыков, чтобы задумываться о других в каком-либо другом ключе, кроме попыток разгадать, какого хрена они пытались ему сказать. У Тодороки Шото не могло быть никакого «типажа». Даже если и так, Кацуки с удивлением обнаружил, что так и застыл на полпути за стеной, почти полностью скрытый от группы, но при этом ясно видел лицо Половинчатого. — Она имеет в виду типаж человека, который тебя заинтересовал бы в романтическом смысле, Тодороки-сан, — любезно объяснила Хвостик растерянной бестолочи на понятном бестолочи языке. Закончив предложение, она начала выглядеть неуверенно и опустила глаза на нервно сжатые на коленях кулаки. Ее явно терзали те же подозрения, что и Кацуки, и ей было очень неловко. — Совершенно нормально, если у тебя его нет. — А, вообще-то есть, — сказал Шото своим привычно ровным монотонным голосом, словно только что не объявил об одном из самых неожиданных открытий столетия. Идиот опешил, когда все девушки еще плотнее подступили к нему и начали фонтанировать предположениями, какого типа человек может заинтересовать их местного красавчика номер один. Тем временем Кацуки подался немного вперед к группе, пытаясь сквозь шум услышать, ответил ли Шото. — У Тодороки-куна есть любимый типаж! Может, заснимем в ТикТок, чтобы объявить об этом? — Давай, скажи нам, Тодороки-кун, какой твой любимый тип?! — Может, убедим его станцевать в ТикТоке? — У тебя уже есть кто-то, кто тебе нравится? — Конечно, он станцует! Хм, а какая песня ему подойдет? — Это Момо-чан? — Цую-чан! Пожалуйста, воздержитесь от ненужных предположений! — Холодный тип, сладкий тип, агрессивный тип, застенчивый тип, цундере, яндере, все дере типы, Ямато Надешико — не могу угадать, кого Тодороки-кун предпочел бы! — Невидимка подпрыгивала, и ее одежда взметалась вверх и вниз. — Кто-то из академии? — Вот же загадка! — Разве не сложно будет найти кого-то уровня Тодороки, кроме Яомомо? — Верно, он слишком совершенен. Тем временем Шото только в полном ужасе по очереди переводил взгляд с девушки на девушку, в зависимости от того, кто говорил. Блондин отчаянно хотел знать, как разрешится ситуация — его окружали совершенно безумные девчонки, за исключением Хвостика и Ушей. — Все вы, остановись! — Енотоглазая подняла руки, словно не была той, кто начал этот чертов балаган. — Итак, Тодороки-кун, расскажешь нам, какой у тебя идеальный тип? С того места, где он стоял, Кацуки не видел Ашидо, но мог с уверенностью сказать, что та состроила умоляющий взгляд, который пускала в ход всякий раз, когда ей нужно было, чтобы Кацуки дополнительно с ней позанимался. Этот взгляд становился удивительно похожим на глаза щенка, а не енота. И всегда срабатывал. — Я не против, — сказал Шото, его тихий мягкий голос создавал резкий контраст на фоне диких джунглей, что разворачивались всего несколько мгновений назад. — На самом деле, Уцушими, мой друг из Шикецу, когда-то помогла мне понять это. Ну конечно же, Кеми. Назойливая сука, которая каким-то образом получила номер Шото, просто попросив его прямо во время знакомства (когда у Кацуки это заняло почти целый и очень смущающий год). Она также назвала его горячим, а Шото, наивный болван, даже глазом не моргнул. Ах, милая, милая Кеми. — Она спросила, нравятся ли мне пикантные мальчики, но тогда я не понял, как человек может быть пикантным. Она также сказала, что это не имеет ничего общего с чили — на самом деле, я до сих пор не понимаю. Поэтому она попыталась выяснить, какой тип людей меня привлекает. — Нежная улыбка тронула губы Шото, когда он, закрыв глаза, покачал головой. Кацуки прямо почувствовал, как девочки впадают в экстаз. — Ну, к концу нашего разговора она подвела итог. Девушки склонись к Шото, даже Джиро, которая раньше была больше занята телефоном. Кацуки безучастно подумал, что случится, если Туполицый узнает, что его девушку больше заботят предпочтения Шото, чем обмен эсэмэсками с пожеланием спокойной ночи. Но опять же, наверное, Туполицему тоже будет интересно. — Давай, Тодороки-кун, — призвала Урарака, стоя на полу чуть ли не на коленях, чтобы придвинуться к Шото поближе. — Нежный, милый, заботливый, с милой улыбкой и милым смехом, — загибая пальцы, начал перечислять Шото все тем же мучительно монотонным голосом. Его гетерохромные глаза были обращены к потолку, пока он вспоминал особенности. — И самое главное, полная лапочка. Вот к чему мы пришли. — Ой, это так восхитительно, как и ожидалось от Тодороки-куна! — проворковала Ашидо. — Вы бы так хорошо смотрелись вместе — вы были бы самой нежной парочкой в академии! Шото улыбнулся. — Ух ты, Тодороки, откуда ты узнал слово «лапочка»? — спросила Джиро, отбрасывая телефон. — Уцушими учит меня многим словам, — объяснил Шото, он выглядел странно гордым. Кацуки уверен, это казалось скорее тревожным, чем очаровательным. Для Шото все выглядело так, словно Кеми делает ему одолжение, а не полностью искажает разум невинного ребенка. Если наступит день, когда Шото придет и начнет говорить, как Кеми, вселенная будет обречена. Но, по крайней мере, зная Шото и его социальную некомпетентность, этот день наступит не скоро. Кацуки мог только надеяться на это. — И я подумал, это будет идеальный способ описать… — Он замолчал, резко закрыв рот, его глаза расширились, как у мертвой рыбы. — Гм… Он явно хотел сменить тему, но девочки не позволили так просто с нее съехать. — Описать? — Девушка-лягушка положила указательный палец на подбородок, зная, что в оборванной фразе Шото было что-то большее. — Тодороки-кун на кого-то запал!!! Громкий крик Инопланетянки почти заставил Кацуки вздрогнуть; все общежитие должно было ее услышать. Телефон Джиро пискнул, словно в подтверждение мыслей Кацуки. — Каминари хочет знать, на кого. — Загадка! Это загадка! — визжала Хагакуре. Но Шото полностью застыл, и его ледяная причуда тут была ни при чем. — Тодороки-кун? — Урарака осторожно ткнула пальцем его руку, перед этим потратив несколько секунд на то, чтобы определить самую безопасную сторону — правая. Но он оставался таким же смешным. — Т-ты правда не обязан говорить нам, Тодороки-сан. — Яойорозу неуверенно протянула руку к его плечу. — Неважно, кто это, мы будем держать за тебя кулачки, Тодороки-кун! — сказала Урарака с оптимистичной мягкой улыбкой. Другие девушки тоже утвердительно кивнули. Похоже, это вернуло Шото к жизни, заставив и его неуклюже кивнуть. — Ну, это… — Бакуго, что ты здесь делаешь? — Кацуки был в незащищенной зоне (кое-как прячась за углом, пока подслушивал разговор массовки) и подпрыгнул от шума за спиной. На плечах Дерьмоволосого висело полотенце, он явно возвращался из душа после спортзала. Кацуки никогда не был так зол на него, как сейчас. Естественно, Шото и его массовка тут же прекратили свои дела и повернулись к Кацуки и Дерьмоволосому. — Я шел в свою комнату, — пробормотал Кацуки, топая к лифту. Дерьмоволосый точно знал, что он лжет, но, незамедлительно увидев это в действии, ему хватило порядочности ничего не сказать. Так что Кацуки пошел спать с этой новой информацией в голове. Теперь он знал любимый типаж Шото и что ему кто-то нравился. Теперь он знал, что идеальный тип Шото был противоположностью самого Кацуки. И ему кто-то нравился. Кто-то, кто был нежным, милым, заботливым, с милой улыбкой, милым смехом, и был полной лапочкой. Кто-то, кто не был Кацуки. «Но ты этого не знаешь. Это можешь быть ты», — слабый внутренний голос звучал подозрительно похоже на говор Деку. Сраный Деку всегда пытается спасти его даже от собственных мыслей. Его не нужно было спасать. — Заткнись, тупой задрот. Я не мягкий. Или нежный. Или… — Самому от себя стало смешно. — Без разницы. Но, несмотря на приобретенные знания и негативные чувства, которые их сопровождали, Кацуки не изменил решение, которое принял несколько недель назад. Он слишком долго размышлял над этим. Кацуки устал быть трусом — ему не хватало решительности признаться в своих чувствах, несмотря на то что сох по парню почти два года. Так что он настроился, решение было принято: он собирался признаться Тодороки. Принято решение или нет, но потребовался целый месяц, прежде чем он собрал все свои силы и храбрость, чтобы действительно признаться. В течение всего года Кацуки давал Шото маленькие подсказки: тусовался с идиотом гораздо чаще, чем раньше, готовил ему холодную собу чаще, чем любой нормальный друг стал бы, они вместе занимались в комнатах друг друга, один раз он даже его обнял, когда Шото был расстроен из-за своего отца, несмотря на то что Кацуки не был из тех, кто любит раздавать обнимашки. Но Кацуки прекрасно знал, каким тормозом был этот тупица, — тонких намеков недостаточно, чтобы Шото догадался, что именно он чувствует. Поэтому он должен быть болезненно прямолинейным. Но в то же время, несмотря на его постоянный идиотизм вне школы и работы героя, Шото был слишком идеальным, чтобы быть правдой. Он по-прежнему был кем-то неприкасаемым, вне чьего-либо общества и союзов — особенно его — и как бы Кацуки не хотел сказать, что ему глубоко похуй, это все же пугало его. Не то чтобы он собирался признаться в этом кому-либо, кроме себя самого. Так что Кацуки уделил действительно много внимания предстоящему признанию. Он даже думал о том, чтобы устроить все согласно традициям: отправить Шото маленькую записку, в которой попросил бы пойти на крышу после уроков, и там сделать сладкое, сопливое признание, пока ветер раздувал бы красно-белые тупые пряди Шото, еще больше усиливая его тупые флюиды совершенно очаровательного принца. Но Кацуки не был милым, нежным и мягким человеком, которого искал Шото, и он просто не мог притворяться тем, кем не был, как бы сильно ни хотелось ему угодить. Так что милое, невинное признание на крыше отпадает. И вот признание было, наконец, сделано, но оно произошло совсем не так, как он планировал. Они только уничтожили злодея, оба не получили серьезных травм и уже были в безопасности. Может, он был на адреналине или его разум еще был настроен на битву, потому что это точно было неподходящим для повседневной жизни образом мышления. Но когда он наконец посмотрел на Шото — кровь из носа, разбитые губы, волосы каким-то чудом остались опрятными и шелковистыми, — который хромал к Кацуки с редкой победоносной усмешкой, он просто не смог больше терпеть. Парень перед ним был слишком красив для этого мира, а он был трусом. — Ты мне нравишься. Слова вырвались сами, и ему понадобились все силы, чтобы совладать с собой и не отвести взгляд. Почему-то Шото не выглядел удивленным, что, в свою очередь, удивило Кацуки. Бестолковая задница Шото должна быть застигнута врасплох. Он должен был смутиться, потребовать объяснений, возможно, даже разозлиться из-за того, что испортил все настроение после победы. Но на самом деле он казался просто довольным, и его улыбка стала шире, обнажая два идеальных ряда зубов и тревожа свежий порез на губах. — Я тоже, — сказал Шото и коротко, почти неслышно засмеялся. — То есть ты хочешь сказать, что тоже себя любишь? Потому что это не смешно, Половинчатый. — Предполагалось, слова Кацуки прозвучат уверенно, слаженно, дерзко — как обычно, когда он оскорблял других. Но голос был тихим, пронизанным неуверенностью, которую, возможно, даже Шото не пропустил бы. — Нет, ты мне нравишься, Бакуго, — успокоил его Шото. Прозвучало так серьезно, что почти причинило боль. Кацуки опустил глаза в землю, отказываясь встречаться с глубоким пристальным взглядом Шото. Вряд ли они были на одной волне — Шото был слишком тугим в этом плане. — Не думаю, что мы имеем в виду одно и то же. — Нет, думаю, мы об одном, — с нажимом сказал Шото, хромая еще ближе к нему. Он взял Кацуки за руки. — Хочешь в эти выходные пойти куда-нибудь? Прежде чем он что-либо осознал, Кацуки ощутил, как жар охватил все лицо. «Нет, он наверняка имел в виду что-то другое. Не ожидай слишком многого, Кацуки, сраный ты ублюдок. Он же просто идиот. Он не знает, как общаться, как обычные лю…» — Ага, это свидание, — пояснил Шото и этим довел Кацуки до психического расстройства. Тупым тут был только Шото — и Кацуки думал, он точно будет знать, когда парень, по которому сох последние два года, пригласит его на свидание. Но Шото добился невозможного и заставил самого Кацуки выглядеть тупицей. — Бакуго? «Тодороки пригласил меня на свидание». Вот кто Тодороки Шото для него — парень, превосходящий все ожидания. Это же Кацуки положил начало их отношениям; он подкатывал к нему, чтобы признаться в чувствах, но ублюдок все же сумел опередить его в том, чтобы действительно начать их. Тем не менее Бакуго не собирался жаловаться, по крайней мере сейчас, пока все еще ошеломлен и сердце переполняло облегчение. — Да, — задыхаясь, выдавил из себя. — Я приду. Он только запомнил, как Шото нежно сжал его руки, и к тому времени, как он снова собрал себя в кучку, бригада медиков уже их разделила, чтобы позаботиться о травмах. Но наравне с облегчением пришла не только радость, но и растерянность. Поэтому, когда на следующих выходных, на их первом свидании, он ел чересчур сладкий, но вкусный клубничный торт, он задал Шото вопрос, который беспокоил его всю неделю. — Почему ты позвал меня на свидание? Шото слегка наклонил голову набок — прядь волос скользнула по лицу — и посмотрел на Кацуки так, словно пытался понять. В личном рейтинге Кацуки этот жест был близок к топу самых умилительных жестов Шото. — Потому что ты мне нравишься. Я уже говорил это, не так ли? — Но как насчет твоего любимого типажа? — Его голос дрогнул в конце вопроса, он надеялся, что Шото не заметил. — Моего типажа? Теперь можно выдать себя в обмен на то, чтобы скинуть с плеч тяжесть этого груза. — Я слышал о нем, когда массовка допрашивала тебя месяц назад. Я знаю твой любимый типаж. — Ах, вот как. — Шото нахмурился. Это тоже было оценено довольно высоко в рейтинге Кацуки. — Я не понимаю, в чем проблема. Кацуки не смог сдержать раздраженный вздох. Он должен был привыкнуть к тормозящей заднице Шото, но нет. — Я не нежный, не сладкий и не заботливый. У меня нет милой улыбки или милого смеха. И самое главное, я не лапочка! Он мог только сказать, что Шото был ошеломлен, как Кацуки сходу сумел вспомнить его тип. Но это было легко объяснить, потому что мысли о нем преследовали Кацуки в течение всего месяца. — Но это мой тип только потому, что он так хорошо описывает тебя, Бакуго, — сказал Шото. Прозвучало так, словно то, что он говорил, соответствовало здравому смыслу, а не было полной чепухой. Затем он, слегка покраснев, посмотрел на свой крем-брюле. — Я отталкивался от тебя, когда разговаривал с Уцушими. Что за хрень. Кацуки никогда никому не признался бы, что тогда его лицо покраснело. Он никогда не краснеет. И никогда никому не признался бы, что, когда уже собрался что-то сказать идиоту, он, запинаясь, выдавил лишь несколько непонятных звуков. Ему понадобилось намного больше времени, чем хотелось бы, чтобы наконец, сформировать связное предложение. — Ладно, и когда же, черт возьми, я был нежным? — требовательно спросил Кацуки и сузил глаза, чтобы полностью сосредоточиться на дебиле перед ним. — У меня причуда — взрыв, как я могу быть нежным, мать твою? — Ну, твоя причуда, может, грубая, но ты все еще во многом очень нежный, например, когда прикасаешься к моим ранам, когда пальцами ведешь по моим волосам, когда выводишь глазурью снежинки на торте к моему дню рождения, когда ты… — Ты такой сентиментальный, хватит! — Кацуки не нужно зеркало, чтобы знать: его лицо было ярко-красным. Он откусил огромный кусок клубничного торта, чтобы успокоить нервы. Это немного помогло. Но, конечно, Шото, как и всегда, не слушал его. В конце концов, это особый талант идиота. — Я прекрасно вижу, что у тебя есть грубые стороны, и они мне тоже очень нравятся. Но в целом, как бы я ни старался увидеть в тебе грубияна, у меня не получается. Кацуки не знал, что на это ответить. Поэтому предпочел отделаться ненамеренно слабым и тихим «отвали». — И с этой нежностью сладость — само собой разумеющееся, поэтому не думаю, что нужно объяснять и это, — продолжил Шото. У него снова был задумчивый взгляд с намеком на озорство. — О, но ты сладкий еще потому, что очень заботливый. Кацуки застонал, лицо все еще горело. — Хватит. — Хочешь, чтобы я и это объяснил? — Блядь, нет! — Хорошо, так вот, ты заботливый, потому что… — Я сказал прекрати! — Потому что я вижу: не важно, как сильно ты хочешь притвориться, что у тебя нет друзей, ты их очень любишь. Например, когда у Киришимы были проблемы на стажировке, ты оставался с ним, хотя обычно уже давно в это время спал, да и сам был вымотан после собственной стажировки. Каминари и Сэро тоже — когда они болеют или ранены, ты заботишься о них и никогда не бросаешь, пока они полностью не поправятся. Ты также следишь, чтобы у всех троих вместе с Ашидо баллы были выше проходного, и прилагаешь много усилий, чтобы они поняли весь материал. И я в курсе, что хотя ты притворяешься, что они раздражают, ты был искренне рад, когда Каминари наконец-то начал встречаться с Джиро. Шото остановился, его глаза блестели, потому что он был уверен в своей правоте. Полностью ошеломленный, Кацуки хотел, чтобы Шото был таким же непонятливым, каким он его считал поначалу. Теперь он чувствовал себя уязвимым — настолько уязвимым от осознания, что кто-то смог так точно его прочитать; парень, который, как он считал, был без понятия обо всем этом, знал то, что, как думал Кацуки, он тщательно скрывал. И, судя по лицу Шото, тот не закончил. Он даже не стал снова повторять, чтобы тот остановился — это опять бы пролетело мимо ушей. — И даже Мидория. Даже когда ты все еще вел себя так, будто ненавидишь его, ты следил за его успехами не только потому, что вы были соперниками, но и потому, что ты заботишься о нем. — Шото снова замолчал и на несколько мгновений отвел взгляд перед тем, как вновь посмотреть на Кацуки своими разноцветными глазами, на губах появилась легкая застенчивая улыбка. Это была одна из самых красивых вещей, которые Кацуки когда-либо видел в жизни. — И я знаю, ты заботишься обо мне, Бакуго. Ты сделал для меня так много, потребовалось бы несколько часов только чтобы перечислить то, что я сходу могу вспомнить. Но больше всего я ценю тот раз, когда ты меня обнял. — Шото посмотрел на свой забытый крем-брюле и потыкал ложкой, щеки залились насыщенным румянцем. — Мысли спутались, и тогда я был сам не свой из-за старика. Но ты вернул меня. Кацуки никогда не слышал, чтобы Шото так много говорил. Бакуго молчал, застыв на месте от неожиданных откровений, которые принесло их первое свидание. Но Шото тоже все еще смотрел вниз и ничего не говорил. — Да неважно, Половинчатый. Шото поднял голову, зная — они оба прекрасно знали — это не было неважным. — Думаю, в тот день я и понял: ты мне нравишься. — Шото тихо засмеялся, легким и прекрасным — как и любая другая частичка него — смехом. В следующий миг вернулось его игривое выражение лица. — А что касается милой улыбки, скажу только, что с моими глазами все в полном порядке. А также с ушами, которые слышат твой милый смех. — Ты никогда не слышал, как я смеюсь. — Кацуки немного расслабился из-за смены темы. Хотя эту он тоже предпочел бы свернуть. — Нет, я слышал! — с негодованием воскликнул Шото. Он даже выглядел обиженным, хоть Кацуки и не мог понять почему. — Это было на первом году обучения, во время исправительного курса для получения временной лицензии. Ты смеялся над иллюзией Уцушими, которую я до сих пор не понимаю. Внезапно в голове Кацуки всплыл неуместный образ Шото, с улыбкой и ярким блеском, как у главного героя седзе-манги. «Хочу увидеть твое милое личико», — произнесла иллюзия. Из горла неосознанно вырвался смех, и он быстро хлопнул ладонью по губам, как только осознал, что лоханулся. — Да, это было определенно мило, — заметил Шото, его лицо казалось очарованным. — Ублюдок. — И в целом, ты полная лапочка. Думаю, это достаточно очевидно. Мне и вправду нужно объяснить это? — Мне насрать, что творится в твоем крошечном умишке, но я не мягкий! — Думаю, подходящая аналогия — твои волосы. Они выглядят жесткими и колючими, но на самом деле, когда их касаешься, понимаешь, что они мягкие и просто пышные. — Указательный палец Шото был поднят вверх, а его гетерохромные глаза блестели, словно он только что выдал очень умное утверждение (но НЕТ). — Да, это идеально. — Тебе и вправду нужно проверить голову. — О, к тому же я далеко не единственный, кто думает, что ты мягкий, Бакуго. — Шото вытащил из кармана телефон, разблокировал и возбужденно застучал по экрану. — Девочки недавно провели в групповом чате опрос, считаем ли мы, что ты мягкий. Я подумал, ты не видел, потому что почти не проверяешь чат. Телефон Шото скользнул по столу в сторону Кацуки. На экране и правда высвечивался опрос с заголовком «Бакуго Кацуки — полная лапочка?». Когда Кацуки увидел результаты, его кровь закипела и он пробормотал «предатель». Все девятнадцать участников проголосовали «за», что означало — даже Киришима, человек, которому Кацуки доверял больше всего, тайно думал, что он мягкий. — У Дерьмоволосого хватает смелости лгать каждый раз, когда называет меня мужественным, — пожаловался Кацуки. Он никогда не парился насчет мужественности, но подумать только, ублюдок лгал! — Я убью его. — Не будь смешным, можно быть и мужественным, и мягким, Бакуго. — Нет, блядь, нельзя. — Да, можно, — настаивал Шото. — Нет, нельзя! — Вот почему Уцушими подозревает меня в том, что я моросексуал**? Кацуки почувствовал, как кровь закипает, а ладони дрожат, готовые устроить взрыв. «Почему я согласился пойти на свидание с этим парнем?» Но кафе не оценило бы ни шум от брани Кацуки, который он собирался излить на Шото, ни любой имущественный ущерб, вызванный мощным взрывом из его рук. Поэтому Кацуки воззвал к своему пожизненному запасу терпения и посмотрел на имбецила с таким горящим гневом, какой только смог вложить во взгляд. Затем глубоко вздохнул и медленно выдохнул, пока Шото с весельем наблюдал за ним. Нет, он не попадется на удочку и просто продолжит изучать эту мерзость, представленную на экране мобильного. «Лол, с чего вообще встал вопрос?» — сразу после опроса спросил Каминари. Еще один предатель, но и неудивительно. Его имя уже было вписано в мысленный список Кацуки «Убить». — Я где-то слышал, если все видят что-то, а ты почему-то нет, проблема заключается в тебе самом. А ты отрицаешь, Бакуго. С каких пор Шото начал вести себя как философ? Он должен снова стать просто наивным тупицей вместо наивного тупицы, который пытается быть Дамблдором. — Я не мягкий, — отрицал Кацуки. — Тебе просто нужно принять это. Ты очень мягкий. Как будто, чтобы доказать точку зрения Половинчатого, Кацуки чихнул. Дважды. Даже для его собственных ушей прозвучало жестко, вот почему все эти годы он скрывался. Почему это всплыло сейчас — загадка, и он во всем обвинил вселенную. Шото тихо вздохнул, его глаза расширились, а рот слегка округлился в полном ошеломлении. Он выглядел бы мило, если смолчал. — Это было ужасно мягко. Как чих кошки. — У него хватало наглости выглядеть пораженным. — Да пошел ты. — Хотя ты больше похож на шпица, чем на кошку. — Пошел. Ты. Даже после многих лет отношений и напоминаний, насколько он вписывался в тип Шото (не только от самого Шото, но даже от его окружающих и очень часто от Деку), Кацуки никогда не принимал это утверждение. Он постепенно переставал думать о том, что его называют нежным, сладким, милым или мягким, потому что с годами немного успокаивался. Или, может, он просто лишился чувствительности, потому что Шото не переставал повторять «комплименты» снова и снова. И теперь, возвращаясь к настоящему, когда Кацуки собирается уйти от журналистки и ожидает, что Шото сделает то же самое, тот решает высказаться. — Нежный, сладкий, заботливый, милая улыбка, милый смех, полная лапочка. Куда больше, чем на Деку, все указывают на Граунд Зеро, не так ли? — Та нервничающая катастрофа, которой был Шото всего несколько минут назад, бесследно испарилась. Кацуки почти хочет, чтобы он все еще был нервной развалиной, а не самодовольным мудаком, в которого превращается прямо сейчас. Не надо было спасать его от журналистки; надо было просто бросить его умирать одного. — И Граунд Зеро был немного неточным. Кацуки хмурится. Это что-то новое — он не знал, что любимый типаж Шото изменился. Немного пугает, что он не заметил перемен в ком-то столь близком. — О? Какой у тебя любимый типаж, Шото-сан? — На лице женщины смешались неверие, растерянность, возбуждение, очень сильное любопытство. Ее настолько переполняют эмоции, что рука с микрофоном дрожит. Она так жаждет заполучить сенсацию. Шото же, со своей стороны, только демонстрирует настолько ужасно самодовольную улыбку, что в животе Кацуки скручиваются тревога и подозрение. Он собирается сказать что-то смущающее. Блядь, не делай этого. Шото мельком взглянул на Кацуки. «Что бы ты ни собирался сказать, просто не произноси этого, мудак!» Очевидно, Шото понял Кацуки, но, поскольку он не кто иной, как Тодороки Шото, он решает быть полным ублюдком и игнорирует телепатическое послание Кацуки. Он смотрит на микрофон перед собой и открывает рот. — Мой тип — Бакуго Кацуки, — заявляет Шото. Это счастливый день для СМИ.