Как Щепилло в театральный поступал

В бывшем доходном доме на петроградской стороне в длинном узком коридоре две квартиры смотрели друг на друга разномастными глазками. В одной из квартир, той, что по правую руку, жил Сережа Муравьев-Апостол вместе с братом, Полей. Ипполитом по паспорту и судьбе. Квартира досталась им от съехавшего давно старшего брата, Матвея, решившего, что жизнь в Петербурге его более не прельщает, а вот столица наша древняя примет с распростертыми объятьями. На этот счет у фыркнувших как-то совсем одинаково нескромно младших братьев имелось свое мнение, которое Матвей посоветовал обоим засунуть так глубоко, чтобы ни один проктолог не увидал. Заключив нехитрое пари, ценой которому стал традиционный в подобных уговорах ящик горячительного, братья пожелали Матвею не проебаться, а если тот не справится, то морально готовиться к жесткому троллингу с их стороны и теплому приему только при условии выполнения уговора. Иными словами, без шампусика не пускали не только в трусики, но и в северную столицу. Помимо Муравьевых-Апостолов в квартиру, открыв дверь с ноги, заселился Миша Бестужев-Рюмин, стоило Сергею официально объявить на одном семейном вечере, пьяно ворочая языком, что они с не менее набуханным Мишаней давно, сильно и крепко влюблены. Мать с отцом, успевшие трезвому еще в начале вечера Мише в глаза заглянуть, союз одобрили. Поле пришлось переселиться на кухонный диван, потому что жить в одной – и единственной – комнате с братом он больше не мог, его лицо устало кривить рот и делать страшные глаза, когда он видел, как Бестужев засасывает Сережу, бесцеремонно развалившись на их диване. Так раскладушка перекочевала на балкон, а Поля в кухню. Квартира напротив, что по левую руку по коридору, отвечала в доме за вакханалию и громкую музыку по ночам. Так считали все пожилые представители рода человеческого, жившие в том же доме. Регулярно полиция навещала двух молодых людей – Михаила Щепилло и Анастасия Кузьмина – около двух часов ночи. Жалобы, дескать, поступали, и плевать, что вызвавшая ментов соседка с первого глуха на оба уха, а в доме звенящая тишина. В карантин каждый развлекал себя как мог. Вот Марья Семеновна – наблюдая за тем, как несколько дней подряд Щепилло и Кузьмин со стиснутыми зубами здороваются с ней, вынося мусор. Прелесть, а не мальчики. - Блять, - выдал Миша и развернул телефон Кузьмину прямо в рожу, поднеся так близко, что Стася даже в очках не успел сфокусироваться. Мир смазался, телефон из-под носа исчез, а Миша еще с минуту плыл – наконец-то внутренние мутки Щепилло сошлись с его внешним обликом. - Можешь так рассказать? Я ни черта не увидел. Еще в марте с объявленным карантином в этой квартире полетела рабочая голова Кузьмина. Сложил он ее не без боя, где-то с месяц угрожая налоговыми и «знакомыми из полиции», которые вообще-то в два часа ночи приходили его за жопу взять, а не с нечестной конторой подсобить. Но кому нужны эти подробности. Представители обслуживающего персонала Щепилло с Кузьминым были готовы поднять восстание, да только кофейня Кузьмина сложила лапки и вовсе приказала долго жить, ресторан же Щепилло еще подержался на заказах на вынос. Впрочем, недолго. - Что, мы теперь оба с голой жопой? – Кузьмин выхватил телефон из Мишиных рук, пролистал кипящий праведным гневом чат коллег по несчастью и предложил все-таки революцию. - И против кого воевать? - И то верно. За хату чем платить прикажешь? Если у Кузьмина голова варила на пару месяцев вперед, потому в банке на кухне всегда оставалась немалая сумма, отложенная вот на такой черный растянувшийся день, то Мишаня жил с огромной пулей в голове и не откладывал ровным счетом нихрена, умудряясь еще и Кузьмина объедать. - Если твоя заначка кончится, придется ебаться за деньги, - Миша широким росчерком что-то нарисовал в блокноте. Видать, составлял им с Кузьминым список легкого заработка. Неудивительно, что проституция там шла первым – и, кажется, единственным – вариантом. - Таксовать можно, - Кузьмин пнул соседа под зад и скинул с дивана, разминая затекшие мышцы. Таксовать-то можно, только чего-то сам он не торопился заявку в яндексе оформлять. Куковал на диване и в потолок плевал. Остоебенило все так, что хоть на ноль делись. Щепилло его хмурые настроения не поддерживал. Первые дней десять. Кузьмин с восторгом наблюдал с дивана за тем, как Мишаня влился в карантинную тусовку саморазвивающихся личностей, и спорил с самим собой, на какой день Щепилло психанет в излюбленном стиле грандиозной истерики с угрозами убийств, короче, когда яички втягивать и спасаться в ванной. На воде он точно пару дней протянет. Если только питерский водопровод, вода в котором отдавала железом, не убьет его раньше. Психанул Миха не с таким размахом, как всегда, а как-то уж очень тоскливо, что у Кузьмина защемило орган какой-то за боль по товарищу отвечавший, и решил он предложить Мишане культурно накидаться. Для этого пришлось пройти в соседнюю квартиру. - Привет, муравей, - открывшего дверь Полю он ухватил за нос и отодвинул с прохода. – Серега дома? - На работе с Мишей, че хотел? – батюшки, Ипполит растянулся в коридоре, выгибаясь как кот. Даже спортивки подтянуть не удосужился. Так и оставил низко висеть. Кузьмин пялился и думал, что трусы из-под штанов вышли из моды лет десять назад. Тем более, из-под спортивных. - Посидеть культурно. - Щепилло сдался и принял свое поражение? Хиз инглиш из гуд инаф или Ландан все еще из зэ кэпитал? - А тебе отключили одиннадцатый класс, и ты решил, что больно взрослый? Мишаня на стадии непринятия мира и своего места в нем, так что если нагрянешь вечером – только попробуй насесть на него с этим, уши надеру, малявка, - Анастасий для верности подтащил Полю за раскрасневшееся ухо к себе. И когда тот успел дорасти ему до плеч? Пожурив смутившегося Ипполита, так, для проформы, Кузьмин свалил в магаз – закупиться на последние. - Миха, расчехляй свой список, моя заначка вышла. Щепилло выглянул из кухни, скептически оглядел пакеты из Пятерочки, поворчал, что Дикси надо было обносить, и зашуршал бумажками. - Ты уже дозрел до вебкама? - А вебкам уже дозрел до мужских сольных выступлений? – Кузьмин швырнул Мишане колбасу. Тот покрутил добычу и изобразил нечто совсем неуместное в попытке объяснить, что соло от Кузьмина никому никуда не уперлось, а вот поиграть на камеру – за это платить будут. - Вот сам себе её и суй, куда хочешь. - Посмотрим, как ты заговоришь к концу месяца – хата сама себя не оплатит, Кузенька. - Ради такого под тебя ложиться – нет уж, спасибо, будем посасывать у Серени с Мишей. - У этих так-то рот голодный живет. - Зато работа есть. А мы с тобой вместе за одного маленького голодного Ипполита сойдем. Щепилло, конечно, бил себя пятками в грудь и страшно гордился тем, что почти к тридцатнику ни разу не занимал у друзей, но если Кузьмин не согласится открывать канал на порнхабе, то вариант занять у Муравьева шел в ряду наиболее рабочих. А Кузьмин не собирался ничего ни с кем открывать. - Ипполит Иванович, - уже изрядно подпитый поздним вечером Щепилло подвалил к Поле, торчавшему на подоконнике их квартиры, и вручил бутылку сидра, самый вкусный припас, грушевый, от сердца отрывал – Кузьмин знал наверняка, - разрешите подкатить и осведомиться о планах ваших на жизнь грядущую? Универчик присмотрел? Пьяного Щепилло в жопу жалила оса интеллигенции. - Эй, малого не спаивай, - Сережа оторвался от своего Михаила впервые за вечер и решил порешать по-братски хоть что-то, поздно, правда, спохватился. - Сереж, он уже даже сиги не прячет, че ты доколупался? – Бестужев являл собой неадекватный проблеск беспокойного ума в этой паре, идеи его часто носили разрушительный, но до того убедительный характер, что даже ровный Кузьмин велся. Так однажды им с Щепилло пришлось вызволять слипшихся как собак Сережу с Мишей с балкона, дверь на который захлопнулась, а Поля в школу в это время удрапал. Кузьмин тогда услышал, как его имя орут, голову задрал, а там эти двое – голые и замерзшие. Хоть за выломанную входную дверь счет не выкатили. - Я в театральный поступаю, - грянуло, как гром, с подоконника. Щепилло напряженно призадумался, а Миша с Сережей обернулись на Полю. Вот это синхронность, им бы в плавание. Кузьмин скептически окинул взглядом волосатые ноги Сережи и вообще всего волосатого Мишу – даром, что ли, усы у него росли лучше всех здесь вместе взятых. - А нам сказать? - А надо? Это я поступаю, а не вы, - Поля выражал чисто подростковую оппозицию всему и вся, наверное, угадывая тон недовольства в Сережином голосе, как пес. По излету брови понимал. - Так ты, это, - Щепилло у подоконника махнул ногой в какой-то неведомом балетном па и едва не сшиб потерявшегося на секунду Кузьмина, - умеешь? Поля посмотрел на Мишаню таким уничтожающим взглядом, что Стасе захотелось грудью товарища прикрыть. Щепилло не заслужил. Пьяный Щепилло не заслужил вдвойне. Ипполит Иванович Муравьев-Апостол в тот вечер произвел на свет страшного монстра. Своей идеей он разжег в Мише Щепилло уверенность, что и он в эти ваши балетные па как-нибудь уложится. Дня три Кузьмин проклинал себя за идею культурно набухаться, за то, что не запретил Поле приходить к ним, и за слабость перед разбитым сердцем Миши Щепилло. Оставшись в свои почти тридцать без работы и средств к существованию, пролистывая блокнот с Мишиными идеями перед сном, Кузьмин, в целом, не слишком понимал, куда ему по этой жизни идти дальше, света в конце тоннеля не было, потому что так глубоко под землей, у самого ее ядра, тоннели тоже схлопнулись. Он пробирался наощупь, чуя, как мокрая земля забивает ему рот и ноздри. Дышать нечем. Поэтому Кузьмин и занял стратегически важную диванную позицию по отношению к жизни, разрешив ей с ним случаться. На этом неровном горьком пути его сопровождал верный Миша, которого косоебило сильнее Кузьмина, оттого он еще трепыхался в объятьях кризиса мирового и личностного, не позволяя Анастасию сдаться и пустить им обоим кровь. Щепилловский задор и яростная уверенность морально задавили в Стасе желание скептически вскинуть бровь на заявление о том, что им тоже нужно в театральный. Кузьмин надеялся, что вены у него на лбу сложатся в несложно читаемое «нахуя», и Мишенька сам все поймет. Мишенька не понял, приняв суровое молчание соседа по квартире за громогласное внутреннее «это то, о чем я всегда мечтал», которое Кузьмин лишь от одной только скромности не мог проорать на две хаты разом – его голоса хватило бы и до Марьи Семеновны достать. - Итак, ты хочешь актером стать? Или режиссером? Или в хореографию? Или… куда там еще берут? – Стася удержал Щепилло ногой, когда тот проходил мимо его заветного дивана, и ногой же усадил на подушки, сложив ему на колени свои голые ступни. Эстетика, мать ее за ногу. - А сейчас решать надо? - Желательно. Миша не понял, как он должен решить, какое направление выбрать, если ничего подобного никогда не делал. - Тогда ты должен мне помочь. В устах Миши просьба обретала лицо неминуемой угрозы, Кузьмин бы с легкостью осадил друга, да только они все равно заперты в квартире, работы нет, смысла во всем происходящем, кажется, тоже, перспективы не проклюнулись, жизнь волшебным образом все еще не случилась. Следующие три дня Стася занес в их настенный, потрепанный жившим здесь однажды котом и самим Стасей календарь как дни отлета Михаила Алексеевича. Начитавшись требований к поступающим, Миша сперва мучил Стасю концертными номерами – спасибо, не фокусами и уличной магией, за эту хуйню бессменный караул нёс другой Мишаня – пением и танцами, пока Кузьмин с открытым ртом следил за тем, в каких странных позах Щепилло, оказывается, умел гнуть свой позвоночник. - Может, ну их, танцы с песнями? – неуверенно протянул Стася на четвертый день, со страхом глядя на Щепилло, застывшего в дверях его спальни. – Ты там сколько стоял? - Стася! Да какая к черту разница? Ты храпишь, кстати, сходил бы в больничку – кто с тобой спать таким будет. - Я тебя изгнать пытался. Решено было накуриться. Миша утверждал, что так идеи лучше идут. Кузьмин спорить не стал. - Аргумент, - кивнул только. Под самокрутки, по которым Стася мог бы и разряд получить, будь их скручивание официальным видом спорта, а не метафорическим поигрыванием мышц на районе, и правда, дело пошло как-то полегче. Мишаня, забросив карандаш за ухо, гипнотизировал тот самый блокнот с «плохими идеями для бизнеса», и ничего, что лист перед ним пустовал. Кузьмин едва успел растянуться на полу, зажав самокрутку в зубах, как в дверь позвонили. - Опять менты? – у Михи под этим делом такие глаза смешные делались, что Кузьмину чуть плохо от смеха не стало. Открывать не спешили. Вдвоем подползли к двери, до глазка высоко, решили не подниматься. - Да может, нас дома нет. - Вы идиоты? У вас дверь картонная, открывайте, - если голос Ипполита Мишаня со Стасей услышать были рады, то вот от удара ботинка по двери резво отпрянули. - Зачем так громко? – Стася отпихнул Мишу, дверь открыл из положения сидя, самокрутку из зубов так и не вынув. В глазах Поли отразилась сперва боль всей подростковой братии, когда хочется взвыть «меня никто не понимает, а братик с Мишей ебется, пустите в дом, христа ради», а после неподдельный интерес к соседям, рассевшимся на полу в коридоре в одних трусах. - Я чему-то помешал? – Поля с боем выдернул из зубов Кузьмина сижку, хлопнул дверью и скинул кеды. Через голые ноги переступил осторожно и на кухню прошлепал. - У твоих медовый месяц? – крикнул Щепилло и головой крутанул так, что карандаш из-за уха все-таки выпал. - Наверняка. Поля заварил себе чай и вернулся в коридор. Устроился на полу, самокрутку передал Мише и уточнил, надо ли и ему раздеться для такой вечеринки. - По желанию. На пол полетели Полины шмотки, Кузьмин взгляда не отрывал от худых ног. Очнулся, когда Ипполит пальцами у него перед носом пощелкал. - У Сереги на работе заболел кто-то, всех на карантин отправили, Миша автоматом попал, потому что дома был. - А ты че? - Гулял, - Поля пожал плечами и потянулся за новой затяжкой, за что получил по рукам от Кузьмина. – Эй, не у тебя же беру. - Не беси меня, малой. - И че ты сделаешь? Щепилло, наблюдавший за развернувшейся под носом драмой, вновь закинул карандаш за ухо, хлопнул себя по груди и встал. Потянул за руки Кузьмина с Полей и затолкал их в комнату. Со стороны все напоминало особо извращенный цех с нелегалами – вот Стася с Полей, раздетые до трусов и лишенные документов, сейчас сядут шнурки китайским адикам вязать. Надо признать, выглядел Миха грозно и эффектно – с дымящейся самокруткой, не вынутой изо рта, карандашом этим своим за ухом и телом рельефным. Рядом с ним Поля, и правда, больше походил на тонкого-звонкого прыгуна по сцене, Мишка для таких звонкостей был слишком крепок. - Сейчас попробуем. Поля, ты там в театральный собираешься, вот будем тебя пробовать в кадре, а меня – за ним. - Миш, мне нет восемнадцати, - самодовольному Поле прилетел тяжелый подзатыльник от Кузьмина. - Будем басню ставить. Стрекоза и муравей. - Лучше бы я к Сереже пошел. - Тихо, мелочь, ты стрекоза. - Но это же нелогично, - заворчал Ипполит. - Мы похоронили здравый смысл на балконе дня четыре назад, - Стася достал бутылку пива и сделал жадный глоток. – Можешь поискать, вдруг он еще там. - А ты муравей, - провозгласил Миша. С треском рухнув на многострадальный диван, – отчего Кузьмина перекорежило – Щепилло достал телефон и врубил камеру. – Давайте, текст приготовили и начинаем. Спустя три часа, скуренный косяк, несколько бутылок пива и проебанное чувство неловкости Стася зачем-то держал Полю на руках, стоя в трусах посреди комнаты. - Ну и к чему это? – камера поехала в сторону, теперь в кадре остались одни голые ноги Кузьмина, с которых изображение переключалось на Мишины трусы, когда он яростно махал рукой на своих нерадивых актеров. - Там же «прокорми и обогрей», как я тебе еще это покажу? - А как ты, блять, показывал, что «зима катит в глаза», вот так и показывай! Кузьмина, признаться, ноги уже не особенно держали, страшно захотелось лечь. Желательно на диван, но его оккупировал их горе-режиссер. Перехватив Полю так, чтобы тот за него, как за дерево держался, Стася титаническим усилием удержал их обоих и смог сползти на пол. Лежать под Ипполитом оказалось чертовски удобно. - Ста-ась, - Полькин нос от уха его проехался ниже, сам он сполз на грудь и замер, - не быть тебе актером. - Вы выходите из ролей, стрекоза там дурная, давай, Поля, побольше гонора. Вскоре до Миши дошло, что актеров его разморило так, что съемки продолжать придется на полу, причем Поля категорически отказался покидать намоленное теплое местечко на груди Кузьмина, пальцы которого уже зарылись ему в вихор на лбу, то мягко перебирая пряди, то натягивая их так, что он морщился от боли. Щепилло лежал рядом, не прекращая съемки. На полу сквозило холодом, они сплелись конечностями, Кузьмин уже готов был уснуть, когда почувствовал, как рука Ипполита поползла с его груди вниз. Теплые пальцы без стеснения уверенно накрыли правый сосок, сжали и двинулись дальше. Стася задохнулся. Что эта мелочь о себе думает. Справа от него тяжело задышал Мишаня. Кажется, Кузьмин попал в театр абсурда, а эти двое в нем работали. Поля то и дело бросал взгляд в камеру, его пьяно вело от косяка и покорности Анастасия. Карантин подарил ему не просто перевернувшийся с ног на голову мирок, он макнул Полю в озеро вседозволенности, в котором за горизонт уплывали от него Щепилло с Кузьминым. Высунув язык, как непослушный пес, Поля широко мазнул им по тяжело вздымающейся груди. Подул и заглянул Кузьмину в глаза. Там плескалось такое непонимание, скрученное с невыносимым желанием толкнуть их обоих за грань, что Поля поспешил отвести взгляд. Мишино сбитое дыхание ножом вскрывало грудную клетку, так начинались все панические атаки, только на этот раз атаковал Ипполит. Он съехал по Кузьмину ниже, устроился у разведенных ног, щекой к члену прижался, еще не стаскивая трусов. Собственное возбуждение топило его, тяжело опускалось на плечи и тянуло на дно. В звенящей тишине громко сглотнул Миша. Поля понимал Кузьмина: его руки замерли, занесенные над Полиными плечами, ни разу с тех пор, как его нос уперся Стасе в пах, иллюзорные прикосновения к плечам-шее-голове не стали реальными. Анастасий держался, как бравый солдат – дай мне отмашку, и я надавлю тебе на загривок. Камера держала на прицеле Ипполита, его осоловевший взгляд и попытки подставиться под нависшие руки Кузьмина. Перебегала на задыхающегося Стасю, приближала безумный взгляд, каким он встречался с Полей, выхватывала острое желание, нависшее над ними тремя, лежащими на давно не мытом полу. У Миши внутренности в узел завязались от того, как медленно Поля стянул с Кузьмина последнее, за что цеплялось Стасино хваленое благородство. В трусах Миша готов был звать его стойким оловянным солдатиком, без них Кузьмин стал развратным зверем, отключившим чувство самосохранения и первым толкнувшимся в подставленный горячий рот. В кадре губы Поли растянулись вокруг члена, и Миша приготовился кончать не от терпкого запаха разврата, а от того, насколько ему было красиво. Заведи они свой канал, видео с потерявшим всякие тормоза Кузьминым, толкавшимся в сладкий рот Ипполита, набрало бы столько просмотров, что у них появились бы фанаты, арты и песни, посвященные этим двоим. Стася – всегда в меру сдержанный, Мишин ровненький Кузьмин – задыхаясь, потребовал от Поли потрогать себя и кончил, кажется, только от вида Ипполита, спустившего трусы с пятном от смазки, и обхватившего свой член. Эти двое во всех смыслах дрочили друг на друга. В последний раз Миша навел камеру на Полю. Тот медленно вытирал рот, лежа у Кузьмина на бедре. Щелчок кнопки стоп напомнил всем о присутствии Миши в комнате. Кузьмин неловко поднялся на локтях и вяло моргнул. Он весь являл собой разомлевшего довольного человека, которому срочно необходимо нахмуриться и вернуть себе статус самого грозного парня в этой комнате. Миша больше не поведется. У Миши в памяти телефона сохранился пик удовольствия Анастасия Кузьмина. Задокументировано. Не отвертишься. - Ты это удалишь, - медленно прокатывая слова во рту, выдал Стася. Вышло ужасно неубедительно. – А потом мы все об этом забудем. Ипполит – и правда, как пес – почуял, в каком месте Кузьмин дал слабину, где можно вскарабкаться на него обратно, как по дереву, и улечься прямо так, не натягивая трусов, которые лучше бы сжечь после того, что они видели. Подполз, лег, устроил голову на груди и руками так вцепился, что Кузьмин со стоном повалился обратно на пол. Объятье все равно вернул – не зажал. - Скинешь мне? – Стася готов был придушить Полю за такие вопросы, за то, что с Мишей спелся, за неблагоразумие и поймал себя на перехватывающем горло желании посмотреть. – Ста-ась, я у вас на две недели. Обещаю, ты не захочешь это удалять. Кузьмин закрыл глаза. Две недели безумного Ипполита Муравьева-Апостола. Есть ли шанс все-таки отыскать за это время здравый смысл на балконе, или придется поддаться на Мишины уговоры и открывать канал? Денег ведь так и не нашлось, а Сережин голодный рот перекочевал в их неумытую квартиру напротив.