he still waiting

　 　　　　　　　　　　　　　　　　　　　       Ухен всегда растягивал губы в кривой улыбке, когда пытался врать о том, что у него нет проблем и его жизнь не так уж и дерьмова в последнее время: он нашёл работу на практически полный день с хорошей зарплатой, не такой грязной и тяжёлой, как его предыдущая и находящейся всего в трех кварталах от его дома; его арендодатель сказал, что он через месяц переезжает в другую страну на хороших условиях от своей компании, в которой он работает и ему теперь не нужен доход от сдачи квартир. и Ухён может ему не платить, только главное чтобы он не разъебал ему ее, а так "живи сколько хочешь, я в ближайшие годы не собираюсь возвращаться сюда"; и он почти оправился от той мясорубки, которую творила с ним жизнь последний год. и никакие Кимы Сонгю его больше не волнуют. и как же хуево Ухен врал: даже сам себе не верил. а поверит в это Менсу? да ни черта подобного. он скажет ему “слушай, я понимаю, сопли пускать и проблемы на других вешать – не твоё, но и пиздеть тоже. особенно о Сонгю, даже себе”, сядет напротив, поставит перед ним крепкий забродивший манговый сок (потому что нахер алкоголь, он — днище), и включит что-то типа Ли Миджа, а трот – лучшее музыкальное сопровождение, когда ты метаешь мусор в бывших. или комплименты. Ухен слишком любил(т) Сонгю: с момента их встречи на станции метро до этой самой секунды. слишком много думает, слишком много уделяет ему, слишком много верит, слишком много любит его. Ухену кажется, что тогда, на станции, над Сонгю просиял нимб, позади загорелся священный свет и он слишком прекрасно улыбался. и он смотрел, смотрел, смотрел на него, смотрел, смотрел, смотрел, ища изъяны, чтобы прекратить заниматься этим, пока его не съела толпа людей, выходящая из вагона и пока такая же толпа не затолкнула его в него, а затем он потерял Сонгю из виду. он искал, искал, искал до момента, когда тот встал рядом, взял за руку и переплел пальцы. – это сильно похоже на бульварный роман? – Сонгю поднял их руки вверх, с интересом рассматривая, и трижды выпустил смешок, а Ухен ничего не слышал из-за сильного шума: пытался прочесть по губам. нет, черт, нет, он просто пялился на губы. и, господи, ни на одни губы ни одного человека он так не засматривался. – ты в курсе, что мы не знакомы? – не то, чтобы Ухену не нравилось (конечно же, блять, нравилось), но нужно было показать, что он не совсем легкомысленный? – а ты в курсе, что ты крепче меня держишь мою ладонь? и он улыбнулся. ему. ещё раз. адски красиво. и Ухен замолк, а Сонгю продолжил говорить. рассказал, что видел Ухёна здесь раньше несколько раз, что он выходил всегда на две станции позже него, что ему стоит прекратить спать в общественном месте, иначе могут обокрасть, сказал имя. Сонгю говорил, говорил, говорил, медленно, изредка улыбаясь, иногда жестикулируя одной рукой и ни на секунду не выпуская из второй ладонь Ухёна. – скоро снова увидимся. – Сонгю вышел из вагона, а Ухен касался своей ладони, только что поцелованной ушедшим. все ощущалось как сцена из фильма, из самого сладкого романа, из детской сказки. нереально, не правда, сон, галлюцинации, быстро, глупо. как-то слишком неправдоподобно, но это произошло, это было, это есть. и он умер, воскрес и снова умер, а затем ощутил: влюбился. Ухен собирал по памяти каждую секунду этого момента после его конца до сотен раз на дню. ему совсем не хотелось лишиться этого воспоминания. сейчас он хочет разбить это, хочет уничтожить, сжечь, вырвать, сломать и размолоть. больше никогда не вспоминать. Ухен слишком сильно любит Сонгю, поэтому ему забыть о нем, его, про него просто невозможно. каждый гребаный день вышвыривает из него любую попытку выбросить из головы мысли о нем: каждый он ездит на метро, в котором они познакомились и проводили ещё с десяток встреч, каждый день он ходит через парк, в котором они просидели четырежды всю ночь, каждый день о смотрит в зеркало, на свое лицо, которое целовалось им больше, чем что-либо на свете и больше, чем кем-либо на свете. даже больше, чем целовала его щеки и лоб его мама. он, как сейчас, помнит его пальцы, перебирающие его челку и тёплые губы, касавшиеся лба, щек и особенно любимого места – глаз. и спустя четыре месяца он помнит все. и врет, врет, врет себе. и врет, и врет, и врет, что не любит, не помнит, что, черт возьми, не ждёт. но он ждёт, но он ждёт, но он ждёт.