Пролог
Опускаю взгляд на макушку, двигающуюся в такт ритмичных толчков — по члену язык лавой проходится, маленькие, практические подростковые ладони скользят по твиду приспущенных брюк, крупные бледно-зеленые глаза смотрят с прямым вопросом: хорошо? а вот так хорошо? а так? Прикрываю рот кулаком — головка члена упирается в гладкую, скользкую внутреннюю сторону щеки, губы плотно обхватывают основание. Даже не давится — только прозрачные слюни в уголках рта и пара слез, стекающих по ярко-выраженным скулам. Сосет настойчиво, умело, даже ласково — хороша, чертовка — руками не помогает, только смотрит и ерзает тощими коленками по мокрому после дождя асфальту темной подворотни. У девчонки во рту — чертов вакуум. Член в невесомости — обласканный теплом, страстью, похотью. Сжимая пальцами светлые, подстриженные под мальчика, волосы у корней, отстраняю на мгновение и вновь натягиваю до половины — вибрато по узкому горлу — ее пульс в моих висках. Дранная, потертая куртка больше ее размеров на пять валяется у мусорного бака — на ней черный кот — глаза сверкают неизведанными глубинами космоса. Она дышит тяжело — бледная, тщедушная, но чистая и невероятно умелая. Водит пальцами по щиколоткам, гладит крокодиловую кожу ботинок и смотрит, будто в самую душу. Замирает, чувствуя пульсацию члена, отстраняется, ласково подставляет личико, открывает рот, надсадно дышит, водя кончиком языка по губам — киска хочет молочка. Снимаю презерватив, кончаю на губы, лицо, а она — улыбается, в глазах благодарность. Глупая девчонка. С таким талантом нужно брать пару сотен, а она будто выше двадцатки номинала не знает. Старательно очищает языком опавший член, нежно целует в лобок и тазовые кости — улыбается, но в глазах проскальзывают нотки боли. — Умничка, — говорю, застегивая брюки, и запускаю руку в карман. Хруст купюры вводит ее в детский восторг — медленно поднимается на ноги, опираясь ладонью на шершавую стену, по стертым коленкам бежит кровь. — Еще увидимся. Разворачиваюсь, набрасывая на плечи пальто — руки в карманах, пальцы выталкивают на свободу лотерейный билет. Глупая девчонка.Раз
На паркет падает мутно-лунный отсвет висящей на стене плазмы, бездумно переключаю каналы, жую сырную пиццу, пью коньяк со льдом — виски гудят, пульсируют голосами коллег: распишитесь, мистер Вермонт, вот здесь и здесь, будьте любезны. Тонна рубленных деревьев пошла на годовые отчеты — вот здесь и здесь, будьте любезны. Глупые смертные — в головах ничего, кроме власти и денег — и вот здесь, пожалуйста. Вот еда — увлечение стоящее. Чего только смертные не придумают — любую хрень затолкают в тесто, и вкусно же, черт возьми. Топливо тоже неплохое — пахнет домом: мечущимися по аду неприкаянными душами, слезами и лживыми обещаниями. Хорошо. Кожу для диванов тоже выбирают достойную, не как дома — младенцев, но тоже неплохо. Глупые смертные — жрут животных, одеваются в шерсть, скользят задницей по коже и тут же умиляются, видя бродячих котов, птиц подкармливают, только от собак шарахаются — чувствуют наших обессиленных церберов, вернувшихся в мир, чтобы в клочья разорвать столь бесполезных созданий и приобрести потерянную мощь. Рубят деревья, лишая следующее поколение таких же глупых кретинов кислорода, перерабатывают, создают бумажки, на которые покупают бесполезный хлам: набор из шести бокалов всегда берут одинокие, мертвые цветы предпочитают мужчины, чтобы позже обменять на секс, женщины покупают килограммами мясо, что будет валяться в морозильной камере до скончания веков, а особо умные — платят людям посимпатичнее, чтобы те кривлялись перед камерой. Гонорары? Да, так глупые люди это называют. Потирая пальцами переносицу, смотрю на экран — пожирание времени, высасывание жизни. Дома нет ни усталости, ни апатии, ни болезней — здесь же чертов ад, да простит меня отец. В горле как-то странно щекочет, глупые смертные называют это смехом, на экране — бледно-зеленые глаза смотрят в камеру — ни слез на щеках, ни слюней в уголках рта — тощий скелет оброс плотью, впалые щеки окрасились румянцем — а вот кончик языка все скользит по губам, да и личико удачно повернуто — ну же, кончи на меня. Прибавляю звук — голос простуженный, хриплый — стан окутывает шелковый костюм. Интересно, остались шрамы на коленках? Стрижка такая же — мальчишечья. Пальцами по щиколоткам водит, отодвигает ленту босоножек, трет кожу — неудобно быть богатой, а как ты хотела, чертовка? Синяя лента внизу экрана представляет ее Лайлой. Лживые улыбки интервьюера жалят личико Лайлы — румянец, смущенные ямочки на щеках, пальцы сжаты в ладонях. Ну же, глупая девчонка — сосу за двадцатку, расскажи, как сложилась жизнь, поведай о добре и зле, и о благотворительности не забудь, и слезы понатуральнее, чтобы я тебя пожалел. Лайла — чертова лгунья. Драматичная история: последние деньги на счастливый билет, все детство в обносках старшего брата, две картофелины, украденные из магазина, на пятилитровую кастрюлю супа. Интервьюер притворно утирает слезы платком, губы трогает улыбка — тоже, наверное, вводил ей в горло и на личико кончал, а теперь кивает понимающе, зрители ахают наложенным полустоном-полувздохом. Даже мы честнее.Два
Просыпаюсь в холодном поту, вопль застрял в горле, носовые перегородки заложены — оглядываюсь по сторонам, бездумно вожу взглядом по стенам, пальцы крепко, до побелевших костяшек, стискивают простыни. Сердце, запертое в клетке ребер, колотится, стучит, ищет выход. Стираю испарину со лба, отбрасываю челку, закрываю ладонями глаза — в темноте, бликами разбитых гирлянд, взрываются вспышки — шрамы на коленях пульсируют, горло сводит судорогой, дыхание перехватывает. Обессилено падаю на подушки, пропитанные насквозь потом — кожу лопаток щиплет и стягивает. Дышу — надрывно, надсадно, до хриплых коликов в легких. Разум дразнит голос — пером по щеке спящего — голос того мужчины с каре-черными глазами. На подушечках пальцев чувствую гладкость и грубость крокодиловой кожи туфель, шероховатость твида брюк, активные мышцы на бедрах, выпирающую косточку щиколотки и тяжесть члена во рту. Запах абрикосовой смазки наполняет легкие, привкус жженной резины от латекса презерватива. Не просто член — пульсирующие канаты вен, гладкость головки, блестящей даже в полумраке, не сперма, а — нектар. Пальцы скользят по шелку неглиже, очерчивая грудь, спускаются ниже, приподнимают воланы, ныряют в глубину, зияющую без него пустоту — клитор немеет, соски встают. Соединенные средний и безымянный пальцы второй руки вставляю в рот — глубоко, насколько могу. В сознании — каре-черные глаза, обжигающий кислотой шепот: умничка, умничка, умничка. Единственный способ кончить — он. После были мужчины — с ними больно, неопрятно, грязно, противно до тошноты. Экстаз накрывает до поджатых пальцев ног, до тяжелого дыхания, до мокрой подо мной простыни, до трясущихся бедер. Роскошно — пот стал горячим, сердце уложилось и успокоилось в груди, подобно мурчащему котенку, свернувшемуся клубком. Бездумно поворачиваю голову, врезаюсь взглядом в стоящий в рамке выигрышный билет. Больше — путевка в жизнь, карт-бланш, улыбка фортуны. Никаких вокзалов, пропахших насквозь потом, грязью и испражнениями, никакой еды, найденной на дне мусорных баков, никаких отсосов за двадцатку, никакой больше Лили или — давай, сучка, поработай для папочки. Тошнит на пол, сворачиваюсь в позу эмбриона — знобит. Уйма денег потрачены на лучших врачей и один извечный диагноз: вы полностью здоровы. Нет, уроды в белых халатах, я умираю. Обжигающий кофе смазывает гладкостью содрогающийся пищевод — сахар в составе распахивает истерзанные лопнувшими капиллярами глаза — слежу бездумным взглядом за шваброй, скользящей по полу — сгустки тошноты уборщице приходится отдирать вручную — пальцы в латексных перчатках брезгливо подрагивают. Улыбка вымученная, скованная, пропитанная нитями отвращениями насквозь — губы сухие, треснувшие, кровоточат в уголках. Перевожу взгляд на прикованную к кровати левую руку — пласт резины на запястье плотно натирает кожу. Хмурюсь, вопросительным взглядом одариваю уборщицу, приоткрываю рот в попытке произнести пару слов, но язык будто онемел. — Это, — говорит она, напрягаясь всем телом, и сковыривает ногтем сгусток переваренной только наполовину свеклы, — чтобы вы себе не навредили. Киваю, передаю ей чашку и падаю головой на жесткую подушку. Пытливый взгляд скользит по телу — непроизвольно веду плечом. Она качает головой, отодвигает одеяло и грязным латексом перчаток проводит по расцарапанным ранам на груди. — Что вы… — пытаюсь сказать, но веки тяжелеют — ощущение долгого полета вниз, будто кровать пробила всевозможные этажи, почву, земляное ядро, — … д-делаете, — замолкаю, врезаюсь взглядом в ярко-красные стены, сощуриваю глаза — раны на груди пылают кострами. Запах жженной кожи кажется невыносимым — воздух пропитан пепелищем. — Г-где… — голос срывается на хрип, с губ слетает облако смога — тлею изнутри. Легкие горят огнем, пот стекает по лицу, скатанные на затылке волосы мокрые насквозь. Хочу прокричать: я Лайла Стоктон — одна из богатейших людей Соединенных Штатов! Кашель слетает вместе с дымом — кровати больше нет, как и красных стен — вокруг темнота. Вой, рвущийся из горящей грудной клетки, слышится жалобным скулением умирающей дворняги — на плечи ложатся ладони, чувствую, как прилипают к телу, поднимаются вместе с кожей — больно, ошметок меня остается в чужой руке. Смех прокатывается по пространству гулким эхом — не могу пошевелиться, даже веки не смыкаются. Проснись, проснись, проснись! Ладонь скользит по бактериостатическому материалу операционной рубашки, по-хозяйски мнет левую грудь — сердце бьется в такт сжатия и разжатия — двигается ниже, длинные пальцы с острыми когтями входят резко, рванными толчками раздирая плоть — по бедрам бегут реки крови — боль ослепляет до темноты.Три
— И все? — произносит мужчина, нервно проводя мозолистыми ладонями по чистейшей шерсти костюма — от трескающейся кожи останутся катышки. — Точка? Титры? Утвердительно киваю, расплываясь в дружелюбной улыбке. Мужчина хмурится, трет переносицу, свистяще дышит, смотря на распластанный по стене экран. Качает головой, открывает и закрывает рот — силится подобрать слова, но я знаю — их нет. Точка после шедевра? Добавляем две и вуаля. — Бессмыслица какая-то, — проводит ладонью по упирающемуся в ширинку члену, сильно сжимает украшенными печатками пальцами, судорожно выдыхает через стон. — Чушь, — глаза с экрана не сводит — головка члена выглядывает из-за пояса брюк, накрывает ладонью налившуюся, сочащуюся смазкой плоть. Одобрительно хмыкаю в ответ, вальяжно опускаясь в кресло. — Быть не может, — жалобно хнычет, обхватывая пальцами член — движения медленные, подушечкой большого по щели водит, глаза закатывает. — Вопиющая грязь! — киваю, полностью соглашаясь с услышанным, смотрю из-под полуопущенных ресниц за ритмичными движениями — член толстый, даже в огромную, шершавую ладонь с трудом входит. — Нужен конец! Тру указательный и средние пальцы большим — он рвано дышит, упираясь свободной ладонью в край дубового стола; слежу за налившимся членом, за каплей пота по виску, за мокрыми пятнами растущими на рубашке. — Будут тебе деньги, — выпаливает — брюки с грохотом железной пряжки падают на пол. Наблюдаю за подкаченными мышцами ног, шрам на бедре наливается розовым, — тварь такая. Самодовольно улыбаюсь, небрежно перебираю разложенные на столе папки, пролистываю договоры, вдумчивым взглядом скольжу по тексту — так же внимательно и пристально, как его ладонь по члену. — Приведи мне эту актриску, хочу ее трахнуть. — Все хотят, — пожимаю плечами, нахожу интересующий меня пункт контракта, внимательно смотрю сначала на головку члена, раз за разом прячущуюся в ладони, затем в глаза. — Вот тут, — тыкаю пальцем в строчку, вижу, как распахиваются глаза. — Ты кончишь сегодня или нет? — Дай мне конец! На словах. Давай — пара предложений. — Ну… — начинаю задумчиво, мысленно смеюсь — ладонь на столе скользит от пота. Глаза диким огнем испепеляют, стоны и крики как дома — глупые смертные, на все готовы ради похоти. Опускаю стекло, кладу соединенные руки на ободок руля, пристально наблюдаю за двухэтажным домом на окраине города, подаюсь вперед, когда зажигается свет в спальне, скольжу взглядом по женской фигуре перед открытым окном — шелк пеньюара разлетается на ветру — она развязывает узел под грудью — накидка падает в ноги. Рыжие вьющиеся волосы развеваются — проводит ладонью по лицу, всматривается в звездное небо, второй рукой упирается в подоконник. Мужчина подходит со спины, сжимает украшенными печатками пальцами пухлые бока, поднимает края ночной сорочки до лопаток — она запрокидывает голову, насаживается на член, рот искажается в немом крике. Вдумчиво слежу за эмоциями: там отвращение, презрение, смешанное с болью — никакого возбуждения, практически слышно, что трахают насухую. Ладонь мнет-тянет грудь, пальцы сжимают сосок — она задыхается, по щекам текут слезы. Киваю одобрительно — стоило на подоконник лечь билету. Ее глаза распахиваются в удивлении и неподдельном восторге, склоняется над подоконником, насаживается на толстый член глубже и резче, фальшиво стонет. Его ладонь пережимает ее горло до сдавленных хрипов — рот открыт в страхе. Одобрительно киваю — через опущенное стекло в салон внедорожника пробирается черный кот, устраивается на коленях, шипяще мурчит, когда запускаю пальцы в гладкую шерсть. — Что думаешь? — мяукает в ответ, вонзает когти в ткань джинсов на бедрах — театрально закатываю глаза. — А поподробнее? — перепрыгивает на пассажирское сидение, топчется мягкими подушечками по коже, фыркает. — Ладно-ладно, — закрываю глаза ладонями. — Скажешь, когда закончишь. — Нетерпеливый, — смеется, игриво обхватывает тонкими пальчиками запястье, отводя руку от лица. — Ну, смотри. Помутневший взгляд скользит по обнаженной молочно-белой коже, по округлой груди, по правой ноге, лежащей на приборной панели, затаив дыхание, склоняюсь над левым бедром — хохочет, прикрывая ладонью девственно-чистый лобок, ныряя пальцами ниже и глубже. — Так что, еще один? — утвердительно киваю, ласково водя пальцами по бедру — откидывается на спинку сидения, разводит ноги шире. — Отец тебя убьет. — Он здесь бессилен, но да… — завожу руку за спину, бросаю пальто в лицо, — накинь. Перевожу взгляд на открытое окно, на синеющее лицо женщины и на пальцы, плотно сжимающие шею под горлом. — Всего-то? — недовольно фыркает, подаваясь вперед. — Желание кончить? Глупые смертные. Одновременно киваем, выражая одобрение, когда обмякшее тело падает на пол, а украшенные печатками пальцы сжимают сигарету. — А та? — поворачиваю голову, хмурюсь, стараясь припомнить, пожимаю плечами. — Серьезно? Домой привел? — смеется, но тут же прокашливается, вытягивая пальцами изо рта клочок шерсти. — Трахнул у папочки практически на глазах? — смеемся вместе от абсурдности. — Главное церберы сыты — люблю этих лапочек. Пальцами, членом? — показываю жестом первый вариант. — Счастливица — когда разрывают в клочья это кайф.эпилог
Носок тяжелого ботинка прилетает парнишке в ребра — хруст костей расплывается по пространству подворотни. Прижимаюсь плечом к влажному после дождя кирпичу стены, заинтересованно наблюдая за омытым слезами личиком — светлые пряди прилипают ко лбу — парнишка съеживается, группируется, закрывает руками голову от потока ударов. Киваю собственным мыслям, нарочито прокашливаясь — банда бритоголовых парней бежит врассыпную. Парнишка оседает коленями на мокрый бетон, стонет, хнычет — сажусь рядом на корточки, изучаю взглядом порванную на воротнике и груди рубашку, грязные от кровавых разводов джинсы, дрожащее тело под ними, ласково глажу ладонью по плечу — дергается, скулит, бормочет что-то под нос. Запускаю пальцы в волосы на затылке — мягкие на ощупь, пахнут ментолом и молочным шоколадом — сверлит испуганными голубыми глазами, губы дрожат, подбородок трясется. — Тише-тише, — выдаю с придыханием, глажу пальцами по рассеченной скуле, по растущему на щеке синяку, склоняю голову набок и протягиваю руку, поднимаясь на ноги. — Пойдем, приведем тебя в порядок. Трясется, обнимая себя руками, под взорвавшимися ливнем тучами, затянувших небо поволокой туманной черноты. Молчит, ступая за мной, слезы выдают боль, но шаг ровный, пусть и неуверенный. Взгляд скользит по уличным фонарям, глаза сощуривает, от прохожих отворачивается, прячет лицо в плече. Придерживаю за талию, помогая подняться по лестнице, вставляю ключ в замок, подталкиваю в темноту квартирного коридора. Переминается с ноги на ногу — разглядываю красивое лицо при свете люстры, жду, когда сбросит мокрые насквозь кеды и покорно кивнет после предложения принять душ. Под потолком ванной пелена пара, через полупрозрачную шторку рассматриваю хрупкую фигуру, комкаю пальцами свернутое в рулон полотенце, слушаю шум воды и тихое шипение, слетающее с губ вместе со стонами. — На, обернись, — говорю, передавая полотенце за шторку, стоило воде стихнуть. — Показывай, что там у тебя. Выглядит лет на шестнадцать — хрупкий, болезненно-бледный, грудная клетка выпирает дугой, ключицы — парой серпов, живот впалый, на ряде ребер гематома. Качаю головой, открываю дверцу подвесного шкафчика над раковиной, вдумчивым взглядом прохожусь по бутылочкам, бинтам, таблеткам. — Голоден? — кивает несмело, пальцы заламывает, с трудом сходит с поддона кабины на ворсистый ковер. — Хорошо, пойдем со мной. Вцепляется пальцами в мою ладонь, изучает взгляд и рвано дышит, сипло выдыхая. Ни одного слова еще не сказал, но в глазах ни страха, ни тревоги. Может, не все смертные глупые? Веду в спальню, свободной рукой выдвигаю ящики комода, предлагаю взять все, что понравится — вытягивает пижамные штаны и футболку, по длине способную закрыть тело до коленей. Нервно переминается перед тем, как стянуть полотенце — внимательным взглядом изучаю стройные ноги, набухший член, светлые волоски на лобке. Краснеет, натягивая штаны, подворачивает пояс, бесцельно оглядывается, маскируя встряхиванием головы — брызги с волос оседают на пол круглыми каплями. — Садись, — говорю, указывая на круглую кровать — повинуется мгновенно, смотрит ясным взглядом голубого зарева глаз. Встаю напротив, касаюсь пальцами ребер — прерывисто выдыхает, поджимает губы и шумно сглатывает. — Потерпи, — холод заживляющей мази скользит по влажной коже — перехожу на скулу, ласково касаюсь ссадины на лбу у роста волос. Смотрит в глаза — зрачки расширенные, на радужке плещется искренняя благодарность. — И здесь, — добавляю, проводя пальцами по острому подбородку, дрожащему кадыку и ключице. — Умничка. Хочешь, закажем сырную пиццу? — кивает, надевая футболку — ворот сползает по плечу — запускаю пальцы в волосы — покорно запрокидывает голову, на все, черт возьми, готовый. — Знаешь, кто я? — замирает, облизывает пересохшие губы, отрицательно качает головой. — Тогда совет: найдешь лотерейный билет — не смей даже в руки брать, понял?Три
— Не мог же он просто исчезнуть! — всплескивает руками, садится на корточки у мусорного бака, принюхивается, водит ладонью по асфальтовым трещинам, растирает подсохшие пятна крови пальцами. Небрежно пожимаю плечами, сдувая облако сахарной пудры с пончика, равнодушно слежу за мельтешениями по подворотне. Солнечный свет бьет по темным стеклам очков — прижимаюсь спиной к стене, откусываю большой кусок, пережевываю — прикольная вещица. — Не вижу азарта в глазах! — злится, пинает консервную банку, одергивает задравшийся край алого платья. — Ищи! — показательно приподнимаю носком ботинка край лежащей газеты с расплывчатым после дождя текстом, обнаруживаю дерьмо, пожимаю плечами. — Ты невозможен! Чувствуешь? — Запах дерьма? — уточняю, сдерживая улыбку — закуривает, марая белый фильтр красной помадой, выдыхает клубы дыма, взглядом прожигает. — Здесь никого не было. Знаешь, что это значит? Знаешь, чья это вина? Тупая сука, даже проследить нормально не смогла! Распахивает глаза, морщит нос и передергивает плечами. Пинает размокшую коробку из-под тостера, заглядывает в мусорный бак, брезгливо приподнимает почерневшую банановую кожуру и изувеченный экскрементами галлон молока. — Не чувствую его, — говорит виновато, отшвыривая банановую кожуру в стену. — Ни в мире живых, ни в мире мертвых. Куда он, черт возьми, делся?! — Бритоголовых развлекает где-нибудь, — слизываю с пальцев пленку сливочного масла, смешанного с сахарной пудрой. — Ты у нас ищейка, — фыркает, выбрасывая сигарету в мусорный бак, и решительно идет к выходу из подворотни, вытягивая из кармана бежевого плаща стопку листовок и клей-карандаш. Плетусь следом, закатываю глаза, смотря на распечатанную фотографию, приклеенную на фонарный столб, скольжу взглядом по тексту: пропал Майкл Гарденс, если видели его — звоните по телефону, любая важная информация будет вознаграждена. — Серьезно? — Заткнись, — говорит резко и озлобленно, направляясь к бездомному и тыкая листовкой в лицо — тот отрицательно качает головой, сминая пальцами пивную банку. Отрицательно качает головой и после двадцатки, и после сотни. — Глупые людишки! — Лучшая ищейка преисподней, — признаю с сарказмом — толкает ладонью в плечо, взглядом указывает на выходящую из метро женщину. — Клей листовки, — предлагаю равнодушно, решительно идя вперед, врезаясь в женщину и склоняясь к уху, говорю: хочешь бургер? Не дожидаясь ответа, запихиваю лотерейный билет в передний карман джинсов, морщась от мечтательного полувозбужденного вздоха практически в губы, и резко разворачиваюсь на пятках. — Успехи есть? — Почти никаких — только то, что я и так знала, — рассеянным взглядом скользит по улице, выискивая в людской толпе нужное лицо, и расстроенно вздыхает. — Все рушится! — Найди другого, — предлагаю, переходя ко второму пончику, долго комкая пальцами бумажный пакет и видя привычное остервенелое раздражение на лице. — Гнев найти проще всего. — Нет-нет-нет, — тыкает указательным пальцем мне в грудь, морщины горизонтально делят линию лба, — для теракта нужен Гарденс — забитый щенок на все будет готов, чтобы отомстить обидчикам. Идеальная кандидатура, разве нет? — Тогда, — начинаю, задумчиво оглядываясь по сторонам, и вытираю пальцы о бежевый плащ, стискивая плечо до такой силы, что ее тело вздрагивает, — ищи забитого щенка и не смей попадаться мне на глаза без добычи, ясно? Выбрасываю пустой пакет в урну, иду вверх по улице, стремительно удаляясь от шипения дикой кошки, продолжающей бездумно лепить листовки на столбы.Два
Сажусь на край кровати, ласково поправляю спадающий ворот футболки, касаюсь подушечками пальцев острого плеча — непроизвольно дергается под тяжестью одеяла, лицо прячет в подушке, дышит надрывно. Глажу по пульсирующим, перебинтованным ребрам ладонью, двигаюсь ближе, забираясь под одеяло — задерживает дыхание, нерешительно прижимаясь спиной к груди, отводит голову назад, упираясь затылком в подбородок, пальцы на ребрах стискивает своими — влажными, холодными, мягкими. — Болит? — кивает, ерзая под одеялом, перекладывает мою ладонь на грудь, ведет до живота и поднимает обратно. — Голоден? — отрицательно мычит, прячет пальцы под хлопком футболки, вздрагивает, силясь повернуться, болезненно стонет. — Скоро пройдет, — подпираю щеку свободной ладонью, перевожу взгляд на плотно-зашторенное окно, слыша тихое хождение кошачьих лап по внешнему подоконнику. — Хочешь остаться здесь? Со мной? Навсегда? С трудом поворачивает голову, зажмуривается, когда провожу пальцами по вибрирующей болью щеке и рассеченной скуле, перебираю пряди волос, касаюсь губами макушки — свистяще, хрипло выдыхает, ложась на спину, касается рукой щеки, смотрит в глаза. Во взгляде читается непонимание, волнение и боль — ну, в боли я почти не виноват. — Хочешь? — уточняю, нависая сверху, проводя кончиком носа по щеке — пахнет теплом, безгрешностью, непорочной чистотой. Ресницы щекотно оцарапывают кожу. Заторможенно кивает, жадно втягивая воздух носом, касается подрагивающими пальцами плеча, ведет выше, оглаживая подбородок. — Есть несколько условий. — У-условий? — голос бесцветный, трескучий, сдавленный, непослушный. — К-каких? — Никогда не покидать квартиру, не отвечать на звонки, не смотреть телевизор, не слушать музыку, не включать радио, не открывать окна и двери, не вскрывать письма, всегда быть в моем поле зрения. Если меня не будет дома — из кровати ни шагу, с полуночи до восхода солнца. — П-почему? — Ты же хочешь быть целым, невредимым и живым? — утвердительно кивает — прижимаюсь губами к рассечению на лбу — выдыхает жарко, прикрывая подрагивающие веки свободной ладонью — веду пальцами по острым ключицам, груди, животу, упираясь в пояс пижамных штанов. — Даже если меня не будет дома, я все равно узнаю — наказание за непослушание будет жестоким. Понимаешь, на что соглашаешься? — Д-да — п-полностью отказываюсь от внешнего м-мира. — Хороший мальчик, — в качестве награды за сообразительность, веду ладонью по вставшему члену — ткань пижамных штанов влажная, — нравится? Нравится возбуждение? — Н-не знаю, — выпаливает до того быстро и честно, что в кромешной темноте видны пылающие румянцем щеки, — н-нравится, н-но с-странно. Я не испытывал этого п-прежде. — Сколько тебе лет? — отвечает через жалобный всхлип, ерзая на кровати и стискивая пальцами простыни — мечта. Ласкаю кончиком языка уголок рта, веду по нижней губе — приоткрывает, дышит жарко и сдавленно стонет, чувствуя ладонь под тканью пижамных штанов. Целует неуверенно, всем телом дрожит, рвано стонет, когда сталкиваемся языками. — Нравится? Нравится целоваться? Нравится то, что ты испытываешь? Хочешь продолжить? — спрашиваю, убирая волосы со лба, ладонь скользит по члену — приспускает штаны, из-под полуопущенных ресниц наблюдая за размеренными движениями. — Нравятся реакции собственного тела? Нравится то, что я делаю с твоим телом? — вздрагивает, прижимаясь губами к губам — стоны сумасшедшие, рука полная смазки, каждая вена напряжена — кусает, сдавленно хнычет, притягивает за шею ближе, целует, полностью растворяясь в новых ощущениях. — Ты невероятный, — чувствую дорожку слез.Раз
Обходим все комнаты — ступает увереннее, прижимается щекой к плечу, стискивает десятью пальцами мое запястье, скользит равнодушным взглядом по обстановке, сдержано кивает, запоминает порядок переключателей света, вдумчиво изучает провода приборов в кухне, смотрит названия на корешках книг в шкафу, отвечает без заикания — голос окреп — изредка задает вопросы, уточняет, интересуется без притворного восторга — в глазах искренняя благодарность. — Если чего-то не хватает, просто скажи, — заверяет, что хватает. С избытком. Считает, что семь комнат — слишком много. Сокровище. — Какая нравится больше? — Любая, если в ней ты, — отвечает, отпуская руку, тут же крепко обнимая за талию, приподнимая голову и зажмуриваясь, когда нежно целую в лоб, перебираю пряди волос на затылке, оглаживаю ладонями заостренные лопатки. — Что значит навсегда? До тех пор, пока не надоем? Пара недель? Месяцев? Лет? — смотрит в глаза серьезно, осмысленно — в них ни страха, ни упрека, ни меланхолии. — Забудь о времени, — говорю, проводя пальцами по скуле — поджимает губы, в глазах собираются слезы, выдыхает резко — рана затягивается, синяк рассасывается. — Больно? — спрашиваю, ведя пальцами по ребрам. — Скажи честно. — Очень больно, — вжимается лбом в плечо, дрожит, вонзает полумесяцы ногтей в ладони, плачет. Прошу стоять ровно — послушно выпрямляет спину, задерживает дыхание — под подушечками пальцев чувствую, как срастаются кости. Называю хорошим мальчиком, прошу потерпеть — краснеет. Стираю ладонями дорожки слез со щек, веду в спальню, взглядом указываю на кровать — послушно забирается, садится по-турецки, прижимает к груди мою подушку, смотрит в упор покрасневшими от слез глазами. — Ты целитель? — Нет, — сцепляю пальцы в непрочный замок, тру подушечкой большого зудящую кожу ладони, подходя ближе к кровати, — скорее вредитель. — Как тебя зовут? — Как тебе захочется, — отвечаю вставая коленями на край кровати, — Люцифер, Злой дух от Бога, Искуситель, Князь Мира Сего, Отец лжи, Человекоубийца от начала, Мефистофель, Воланд, Вельзевул, Сатана… мне больше нравится Дьявол. Молчит, берет за руку, переворачивает ладонью вверх, смотрит на трещины и сочащуюся густую кровь, шумно втягивает носом воздух, несколько раз моргает, зажмуривается и снова распахивает глаза, вглядываясь в черные мышцы под кожей. Ласково гладит пальцами, восхищенно следит за исцелением, подается вперед, прижимаясь губами к щеке, и тихо шепчет: я больше никогда не поранюсь. Перебираю пряди волос, провожу подушечкой большого пальца по шероховатому воротнику футболки, задевая покрывшуюся мурашками кожу шеи — отстраняется на мгновение, прерывисто дышит, смотря в глаза, кладет дрожащие ладони на щеки и осторожно целует в губы — учащенное сердцебиение отдается в висках. Острая боль пронзает позвоночник, раздраженно выдыхаю и нежно целую в лоб. — Ни шагу из кровати, я скоро вернусь. Подъезжаю к нужному дому, резко глушу мотор, выхожу из машины, направляюсь к подъезду, резким движением снимаю дверь с петель — раздается звук разбитого стекла. Решительно иду по темному коридору, слышу прерывистое дыхание, шепот молитвы; снисходительно усмехаюсь, выбивая ногой комнатную дверь и небрежно отмахиваюсь от брошенного в лицо распятия. Глупые смертные. Сидит, сгорбившись на полу, на лице потеки дешевой туши, в глазах — придающий силу страх. Продолжает молиться — равнодушно оглядываюсь по сторонам: посылочные коробки от пола до потолка стоят в три ряда, изучаю взглядом налепленные этикетки бытовой техники, косметических средств, компьютеров, мобильных телефонов, шмоток и обуви. Отрицательно качает головой, бормочет о соседе-шопоголике — подхожу ближе, одним рывком поднимая тощую фигурку и швыряю в сторону почтовой инсталляции — падает на пол, прижимает колени ко лбу, рыдания смешиваются с всхлипываниями. — Правила четкие, — напоминаю, снимая пиджак и расстегивая пуговицы на манжетах рубашки, выдергиваю помятый лотерейный билет из-под статуэтки и рву ровно пополам. — Ты, глупая смертная, сама выбрала гордыню! — жалобно скулит, клянется, просит последний шанс, но никаких последних шансов не бывает. — Только из-за широты души подарю тебе пожизненную боль, — говорю, ударяя кулаком по стене — раскатами молнии расходятся трещины от пола до крыши, второй этаж дома, скрипя, разрушается — подхватываю пиджак, когда ряды коробок начинают сжиматься с треском пластика и скрежетанием металла. Через полчаса телевидение, интернет и радио взорвутся новостью об ужасной трагедии в центре города: особняк сложился на манер карточного домика, фундамент опустился на два фута под землю и только чудом оскароносной актрисе удалось выжить. Первые несколько дней они сдержат информацию о полном параличе, пробитом арматурой горле, потерянном глазе и ампутированной ноге — умрет она только в девяносто два — семьдесят лет ослепительной боли.Постскриптум
Дома заинтересовано наблюдаю за судом, поглядываю на отца исподлобья — усмехается в ответ на мое равнодушие, когда в зале объявляют приговор. Остервенелое кошачье шипение разносится по пространству, сильные руки стражи стискивают хрупкий стан — запястья сковывают кандалами, поочередно вырывают пальцы, уводят из зала суда, вливая в рот бактерии Caulobacter crescentus и плотно сжимая челюсти. Отец важно потирает ладони, замечая покорность публики, готовой по одному велению перегрызть друг другу глотки, если приказ промелькнет в глазах. Встает с трона, решительными шагами направляется ко мне — в глазах ничего, кроме гнева. — Лучшую ищейку пришлось казнить. Где пацан?! — равнодушно пожимаю плечами, облокачиваясь на стену и скрещивая руки на груди — злится до такой степени, что из ноздрей валит дым. — Ты кем себя возомнил?! Найди Майкла Гарденса и вручи чертов билет! — Предлагал — он не взял. — Что?! Тогда подложи силой! Отметь гнев и засунь в карман — всему тебя приходится учить. В кого ты такой бесполезный? В мать?! — Обмануть? — спрашиваю, задумчиво потирая подбородок, пальцами второй руки нащупываю корешок билета в нагрудном кармане рубашки, стираю ногтем защитный слой со второго справа прямоугольника. — И что, не сможет отказаться? — Чем дольше ты находишься в человечьем обличие, тем стремительнее тупеешь! Разумеется, не сможет! Никто не сможет! Вообще никто! Показательно задумываюсь, мысленно выстраиваю притворную цепочку планов, утвердительно киваю. Благодарю за бесценную мудрость, признаю собственную бесполезность, крепко обнимая отца за плечи одной рукой, а пальцами второй вкладываю билет в задний карман джинсов. — Я выбрал лучшее из списка — соответствуй, — резко щелкаю пальцами, растворяясь в пространстве ада, вдыхаю полной грудью чистый воздух парковой зоны, рассматриваю лунные блики на озерной глади, расправляю плечи, смотрю на дом, на этаж с плотно-задернутыми шторами и улыбаюсь от того, насколько вероятно перекосилось лицо отца, когда единственным непокрытым защитным слоем словом было «уныние». Открываю дверь квартиры — набрасывается с объятиями, улыбается между чередой коротких поцелуев, осыпающих лицо, медленно отстраняется и взволновано смотрит в глаза. — П-получилось? — киваю, запуская пальцы в волосы на затылке, ласково провожу кончиком носа по щеке и целую в уголок губ. — И что теперь будет? Т-тебе ничего не сделают? — Здесь? — уточняю, закрывая ногой дверь, и обнимаю за талию, прижимая максимально близко. — Нет. Ну, а там меня казнят. Надеюсь, очень эффектно. Из-за тебя, кстати, — смущенно улыбается, обнимая лицо ладонями и жарко целует в губы, шепча о любви — не знаю, что это, но в груди по-новому тепло.