Letter

— Подожди! — чужая рука, тонкая и бледная неаккуратно выскальзывает из пальцев, а человек почти теряется за спинами других, только мелькает край плаща. — Я написал тебе кое-что! Возьми! — Отдай мне лично! На этой станции! Ровно в пять тридцать вечера! Через неделю, — толпу перекричать почти невозможно, но слух всё равно вылавливает нужный голос. — Увидимся! Их глаза встречаются последний раз перед тем, как двери вагона со скрежетом закроются. «Увидимся», — обещание. Поезд уносится в тёмный ноябрьский вечер, перрон опустел, конверт жжёт руку.       Рон пришел через неделю ровно в пять тридцать, нервно перебирая пальцами по плотной бумаге конверта. Вагоны выпустили из своих недр людей, но среди них не было ни одного даже отдалённо похожего. Такого же красивого, с такими же металлически-серыми глазами, которые сквозили удивительной теплотой. Кругом сплошной ширпотреб, и ни одного дорогого плаща, Его плаща. Должно быть, опоздал на поезд? Нет, он бы ни за что! И всё же… Большие часы на стене перрона медленно отсчитывали время тяжёлыми позолоченными стрелками. Из вагонов выходило всё меньше и меньше людей; Рон, заложив руки за спину, нервно ходил туда-сюда и взглядом цеплялся за каждый приезжающий состав. И всё также никого. Усталые работяги, пары влюблённых, женщины, спешащие на ночные смены. Такие разные и такие… не те. Рон отошёл к стене и сел на лакированную скамейку. Это та скамейка. Точно та, которая по воле случая свела абсолютно не похожих друг на друга людей. Слабая, совсем ему не свойственная меланхоличная улыбка расцвела на лице, он провел пальцами по гладким доскам. ××× — Простите, вы не подскажете, когда следующий поезд? — перед Роном, загородив свет лампочек, возник человек. Дорогое пальто и шляпа, а лицо, словно он впервые в подземном Лондоне. Такие на метро обычно не ездят, и поэтому этот человек слишком выделялся на фоне простаков своей прямой осанкой и начищенными туфлями, лицо его было так напряжённо и напускно спокойно, как бывает только у богачей, внезапно оказавшихся не на своей территории. Рон сложил тонкую засаленную книжицу и положил на колено, прикидывая что-то в голове и глянув на часы. –Уже скоро, сэр. Еще минут 10. — Спасибо. Если вы не против, я присяду? — Конечно, — Рон отодвинулся почти на край, освобождая молодому человеку место, и снова открыл книгу. Тот, уместившись с неизменившейся прямой осанкой, краем глаза подглядел название на потертой обложке, и что-то в нем поменялось. Словно случилось что-то, чего он совершенно не ожидал от вечернего Лондонского метро. — Замечательная книга. Вы, должно быть, много раз её перечитывали? — человек звучал осторожно, но при том не робко, выдавался хорошо поставленный голос. У людей во всех общественных местах есть привычка заводить разговор. Не важно с кем, и не важно о чем. Главный смысл лишь в том, чтобы развеять скуку в ожидании своего состава или в очереди к терапевту в больнице. Слишком уж не приспособлены существа человеческие к молчанию. Особенно от этого страдает простой народ: клерки и рабочие, которые живут в одинаковых домах, в одинаковых квартирах, и жизни у них одинаковые, различия лишь в имени в паспорте. И проблемы у них одинаковые, поэтому и обсуждают их они, сидя на лавках, натыканных возле стен, пока дожидаются своего поезда, порой, даже имени друг у друга не спросив. Есть в этих разговорах неподдельная честность, ведь какая выгода разбалтывать о ваших секретах человеку, которого вы встретили в первый и последний раз. Взаимная исповедь, о которой вы, наутро, быть может, и не вспомните, ведь с самого начала не придадите ей ни малейшего значения. И неужели у богачей тоже такая привычка была? Но у Рона уж точно. И он ответил. — Не совсем, я читаю её в первый раз, но в моей семье она пошла по рукам, и поэтому так выглядит, — неловко пожав плечами, он поглядывал на соседа. С таким человеком упоминать свою бедность было унизительно, но тот лишь понимающе кивнул, и слово за слово завязался разговор. О книгах, о музыке, обо всём, что всплывало в голове, и на что у Рона хватало его девятилетнего образования и жизненного опыта, едва выходящего за пределы бедного района, в котором он вырос, с его традициями и привычками. Например, в семействе Уизли регулярно на старом проигрывателе из комиссионного магазина кто-нибудь включал пластинки из их небольшой коллекции: некоторые, самые хорошие, дарили отцу на работе, некоторые удалось оторвать меньше, чем за фунт у барахольщиков, некоторые братья в тайне от матери выменяли в обмен на какой-то хлам из чулана у соседских мальчишек. Когда субботним вечером после рабочей недели отец был дома и доставал свою любимую пластинку в голубом потертом конверте, он обязательно вытаскивал маму под ее беззлобное ворчание, переходящее в совсем девичье хихиканье, в центр гостиной и кружился с ней в незамысловатом танце, пока из своих комнат выползали остальные из рыжего семейства. Билл и Чарли, обычно до ночи бегающие по кварталу, по субботам всегда были дома еще к восьми и ждали, когда же отец наконец достанет волшебную и непонятную для них, детей, вещь — проигрыватель. Перси невозмутимо выплывал с очередной книгой и занимал табуретку рядом с диваном прямо под абажуром, не отвлекаясь от чтения. Музыка ему не очень-то нравилась, но проигрыватель — это больше, чем просто музыка. Это традиция, которую по неписанному правилу никому нельзя было нарушать. Близнецы Фред и Джордж, вылетевшие из своей комнаты или с кухни, где шаманили над очередной своей идеей-фикс, тут же хватались друг за друга, и, сильно переигрывая, повторяли за родителями, а Джинни с ногами залезала на диван, хлопая в ладоши, и как кошечка усаживалась на спинку. В детстве, лет до четырнадцати, Рон обожал такие вечера и забирался вместе с сестрой на диван, смеясь во весь голос от их простого семейного счастья, а теперь редко успевал к началу. Он работал на фабрике, а потом почти до ночи халтурил, где попадалось, и возвращался уже тогда, когда семья, состоящая теперь уже только из родителей и сестры, выдохшись, сидела на диване, слушая уже какую-то другую пластинку, а та самая давно стояла в шкафу. Самые старшие братья давно разъехались и приезжали только на большие праздники, но тоже, наверняка, часто вспоминали ту самую папину пластинку. Конечно же, Рон рассказал о ней. О бодрой, звонкой мелодии, звучащей как само счастье. Пока собеседник рассказывал о сонатах и симфониях, об операх в больших залах, Рон знал только об этой музыке, наверняка и в четверть не такой великолепной, как Шопен. Этот человек словно понимал с полуслова, поддерживая каждую тему, кивая и переспрашивая, и, кажется, даже не замечал потертой куртки и заношенной охотничьей шапки. Где-то на периферии загремел подъезжающий поезд. Кажется, уже второй. Первый был упущен и даже не замечен. — Меня, кстати, зовут Драко Малфой, — Рон пожал протянутую изящную бледную ладонь. Рукопожатие оказалось приятным, сухим и тёплым. — Рональд… Рон Уизли. — Что ж, Рон Уизли, не откажете мне в предложении встретиться завтра в Центральном парке, скажем, в три часа дня? — Драко слабо улыбнулся. — Буду рад. Рон улыбнулся тоже. Он ещё долго провожал Драко, входящего в вагон, взглядом. Людей на станции почти не осталось, и от этого он выделялся среди них еще сильнее. — Вы, разве, не поедете? — Вот черт! — Рон спохватился только сейчас, подскочив со скамейки. Когда он добежал до вагона, двери со скрежетом закрылись прямо перед носом, и последнее, что увидел Рон — Драко, хохочущий, повиснув на поручне. Рон только почему-то по-дурацки улыбался вместо злости, думая, как же такого человека занесло сюда. Следующий день был воскресеньем. Единственный выходной в неделе обычного рабочего класса, в который можно было отоспаться и передохнуть, прежде чем снова возвращаться в рабочий ритм. С самого утра Джинни растолкала Рона, чтобы он непременно отвёл ее в кафетерий, в котором по воскресеньям подрабатывал его лучший друг еще со школьных времён — Гарри. Джинни была без памяти влюблена в него, хоть и скрывала это за своим крутым нравом, и ходила в кафетерий каждую неделю, увязываясь за Роном хвостом, и тайно мечтала, чтобы однажды Гарри позвал её на субботние танцы в ближайшем небольшом баре с дурацким названием «Дырявый котёл». Рон знал это место, но ни у него, ни у Гарри подружек для танцев не было, и появлялись они в этом баре разве что чтобы пропустить по паре дешёвых коктейлей и развлечь на пару песен свободных девчонок. Рон намеренно собирался нехотя, доводя сестру едва ли не до белого каления своей медлительностью. Потому что нечего честных людей ни свет ни заря будить. В одиннадцать утра в кафетерии народа было немного, и поэтому Джинни не думая заняла столик как можно ближе к стойке, за которой работал Гарри. Он улыбнулся Рону, махнув рукой, и кивнул Джинни. Та пихнула брата ногой под столом. — Позови его к нам, — шепнула она, улыбаясь при этом Гарри. Вдруг она что-то передумала, замельтешила, поправляя свой высокий хвост на макушке. Его сестра была настоящей красавицей. — Нет, я сама подойду. Как я выгляжу? Рон! Он не отвлекался от часов на стене, будто умоляя их идти хоть немного быстрее. Еще целых четыре часа. Ужасно. — Ужасно, — машинально повторил Рон и тут же прикусил язык, когда недовольная Джинни пихнула его в плечо со всей силы, проходя мимо. — То есть, здорово, Джинни, ты выглядишь здорово! В любое другое воскресенье Рон был бы рад проболтать с Гарри целых два часа о всякой ерунде, типа нового фильма в кинотеатре или симпатичных официантках из кафе напротив, но сегодня эта болтовня казалась непозволительно долгой. — Мне нужно бежать, Джинни, не надоедай Гарри слишком долго, — около часа дня Рон выскользнул из-за стола, потрепав сестру по волосам, как в детстве. Та фыркнула, поправив и так идеальный хвост, но, кажется, осталась довольной возможностью остаться с Гарри наедине, и уже забыла о недавней роновой оплошности. — Пока, друг, — Гарри пожал ему руку на прощание. Дома Рон перерыл весь свой шкаф, чтобы выглядеть отлично, даже брызнулся отцовским парфюмом и надел туфли, предназначенные для особых случаев, а сегодняшний случай — самый особый из особых. В три часа Рон уже стоял у главных ворот парка и нетерпеливо оглядывался, боясь, что Драко вчера просто зло пошутил над ним. Но он появился. Во всё том же дорогущем пальто и шляпе, и даже снег под его туфлями хрустел как-то дорого. Рон никогда не видел великих картин вживую, но, кажется, одна из них прямо сейчас шла к нему. Они обошли весь огромный Лондонский парк, не замолкая и на пару минут. Честно говоря, Рон никогда здесь не был, и разве что изредка видел проплывающий мимо парк из трамвая, и поэтому сейчас, как ребенок вертел головой, рассматривая зимнюю сказку. Драко шел рядом, иногда опираясь на его локоть, когда неосторожно подскальзывался на дорожках, но Рон каждый раз ловко подхватывал. — У тебя быстрая реакция, — Драко немного улыбнулся, а Рону показалось, что он видит перед собой красивейшего человека в Лондоне. — В школе я играл за вратаря в футбольной команде. Наверное, оттуда, — Рон застенчиво улыбнулся в ответ, едва не подскользнувшись, потому что совершенно не смотрел на дорогу, но теперь уже Драко удержал его, подхватив за талию. У Рона забилось сердце. Так зашлось, что стало тяжелее дышать. О чем еще шла речь в этот знаменательный день, Рон потом не мог вспомнить. Однако каким-то образом во время этого бессмысленного, но такого важного разговора, с его волнующими паузами и затягивающим подводным течением чувств, он осознал, что хотел бы провести с этим человеком долгую-долгую жизнь. После этого последовала третья встреча, за ней — четвёртая. Каждое воскресенье, неделя за неделей. В пятый раз Рон позвал Драко в кино на самый поздний сеанс, когда народа уже не будет, но так и не узнал сюжет, потому что целоваться было намного интереснее. У Драко были самые мягкие и самые приятные губы, которых Рон когда-либо касался. Было волнительно и чувственно до цветных пятен перед глазами. Рон совершенно точно знал, что делает что-то очень правильное, держа Драко за руку и снова возвращаясь к его губам, чтобы украсть еще один, на этот раз точно самый последний поцелуй. Ради восьмой встречи Рон отпросился у бригадира на фабрике на субботу, чтобы сводить Драко в «Дырявый котёл» на танцы. Простая рубашка идеально сидела на плечах, а обыкновенные брюки отлично подчёркивали длинные ноги. Драко был совершенно неземным, и любая одежда выглядела на нем украшением. Рон украдкой поцеловал Драко в висок, прежде чем войти, и они расцепили руки, входя в клуб, как приятели. Целому миру необязательно знать об этом их секрете. Внутри собралось множество юношей и девушек, все безудержно танцевали и напивались дешёвыми напитками, наслаждаясь молодой свободой. Тут были и Гарри с Джинни. Наверняка это она его позвала. Такой уж у Джинни был характер. Удивительно, как органично Драко вписался в это веселье, танцуя в маленьком зале наравне с бедной молодёжью, и отличался он разве что дороговизной виски, которое взял себе и Рону, и знанием шагов вальса, в котором закрутил вившуюся рядом пьянющую девчонку. Вокруг Драко всегда были девушки. На улице они стреляли глазами, в кафе официантки ненароком касались его рук, а в «Котле» и гадать было нечего, что на такого красавца прилипнет толпа свободных вертихвосток. И Рон чувствовал злость. На этих девушек, потому что они крутились рядом с Драко, и на себя, потому что ничего не мог с этим поделать. Уставший от танцев Драко, упал на диванчик рядом с Роном, который сегодня только хмуро пил и совсем не танцевал. Драко тяжело дышал, платиновые волосы намокли от пота, а верхние пуговицы рубашки были небрежно расстегнуты. Он осторожно накрыл руку Рона и немного сжал ладонь, наклонившись к его уху. — Что с тобой? Рон взглядом проследил, как капля пота скатилась вниз вдоль по длинной бледной шее и исчезла в ямке между ключиц. Это было похоже на величайшее откровение, на самое интимное, что Рон когда-либо видел в своей жизни. — Давай уйдём. Оказавшись на улице, Рон увлёк Драко за собой в узкий проулок, и от переизбытка эмоций и алкоголя, кипящих в нем целый вечер, принялся горячо целовать в лоб, в щеки, в губы, держа его лицо в ладонях. — Я не хочу, чтобы тебя трогали другие, понимаешь? Драко прижался своим лбом к его и осторожно поцеловал. Конечно он понимал. — Поехали, покажу кое-что. Такси затормозило прямо у входа в самый известный лондонский отель — Savoy, который Рон видел разве что на плохо пропечатанных газетных вырезках, и еще тогда он был символом недосягаемой роскоши, а вживую отель был еще более грандиозным. Рон невольно вжимал голову в плечи, следуя по богатому вестибюлю за Драко, который чувствовал себя в своей тарелке, уверенно шагая вперед. Он договаривался о чем-то на ресепшене, иногда повторяя «да-да, всё верно, одна», пока Рон нелепо вертел головой, разглядывая ужасно дорогие интерьеры. Снятый номер находился на самом высоком этаже отеля, и других постояльцев, как оказалось, больше не было. В разуме скользили шальные мысли, которые Рон и не пытался успокоить. Драко, ведя его за руку за собой, хитро ухмылялся, оглядываясь через плечо, и это распаляло еще больше. Номер встретил запахом чистого белья и лёгкой прохладой, но Рон даже не обратил на это внимания, потому что прямо сейчас в его сознании был один единственный человек. Одежда исчезала слой за слоем, не оставляя между их телами на миллиметра пространства. Кожа Драко до сих пор была немного влажной, а запах его тела перемешался с парфюмом. Рон долгими тягучими поцелуями исследовал шею, плечи, грудь, живот и не мог остановиться. Черт возьми, как он был прекрасен, и как шумное частое дыхание, тонкие пальцы, впившиеся в плечи, горячий непристойный шёпот на ухо будили внутри что-то почти животное. Над Лондоном вставал рассвет, а Рон до сих пор не мог придти в себя. Он лежал в самом лучшем отеле Лондона, на самом высоком этаже, рядом самым лучшим человеком на Земле, и это была его лучшая ночь в жизни. ××× — Эй, парень. Ты бездомный, что ли? Давай, проваливай отсюда, — охранник, грубо растолкав Рона, едва ли не пинками выпроводил его, задремавшего на скамейке, на улицу. Впопыхах он едва не потерял конверт, почти вывалившийся из куртки через порванный карман, и это было бы трагедией. Рон относился к конверту как к самому сокровенному. Не складывал, не клал на стол в кафетерии и даже брал только чистыми руками. Прикосновение к шершавой бумаге на долю секунды успокаивало мечущиеся мысли и Рону иногда даже казалось, что это Драко украдкой касался его ладони. Какой же дурак. Рон приходил изо дня в день, минута в минуту к пяти тридцати, заглядывал в каждый состав и ошалело спрашивал случайных пассажиров: не встречали ли, не видели ли хоть краем глаза? Но тот, кого он ждал не появлялся. Драко ведь пообещал. И Рон верил этому обещанию. Или только продолжал ежедневно убеждать себя в этом. На конверте стали появляться небрежные заломы, бумага мялась, на ней расцвели случайные капли от кофе. Но Рон продолжал приходить и ждать. Чего-то. Будто его не обманули. Прошло два месяца. Конверт совсем пожелтел, а один уголок надорвался. Рон и сегодня пришел в то же время, что и обычно, но в этот раз не стал дожидаться очередного разочарования, и оставил конверт на скамейке, на которой они познакомились, а потом ушел. Обещание, обещание. Такое короткое слово, а сколько боли. Он широко шагал и старался не оглядываться, даже когда у самой лестницы отдалённо услышал подъезжающий состав. Странно, в этот раз приехал позже обычного. Поезд пришёл с опозданием на две минуты, но охотничьей шапки уже было не разглядеть. Двери со скрипом открылись, люди хлынули на перрон, затолкались. Вышел и еще один человек. Под фетровой шляпой были уложены платиновые волосы, строго по фигуре сидел дорогой плащ. Он оглянулся, ища взглядом нужного человека, которому нужно было о стольком рассказать, о стольком покаяться, просить о прощении, пока не пропадёт голос. Опоздал. Сел на скамейку, ту самую. Рядом лежал потрёпанный, как бедное роново сердце, конверт, подписанный «Д.Л.М». Тот самый, который он так хотел отдать.