***
Тело мальчика лежало на холодной земле. Его грудь не поднималась, а глаза были пустыми и безжизненными. Яркая насыщенная кровь стекала медленно по его виску, а руки с ногами были покрыты синими и жёлтыми синяками. Лизель поняла сразу — Руди мертв. Её последняя «надежда», её последний человек умер. Прижимая ближе к себе своего лучшего друга, девочка безостановочно плакала и что-то говорила себе под нос, что-то, что было понятно только ей. Слова о любви. О детской глупой влюбленности и о настоящей преданной любви уже повзрослевшей девушки, которая только недавно поняла, что её лучший друг был чем-то большим. Он был для неё Солнцем, он был для неё вместо умершего брата, которого она любила всем сердцем особенно и по-своему. И сейчас, прижимая бездыханное тело к себе, Лизель пыталась найти хоть что-то, намекающее на жизнь: она пыталась нащупать пульс, пыталась ощутить дыхание на своей ладони, но ничего не получилось и ничего не происходило. Только когда к ней начали подходить неизвестные ей люди и оттаскивать девочку от мальчика, Лизель услышала тихий толчок. Она сразу же начала вырываться из сильных рук мужчины, который держал её, пока другой накрывал тело какой-то белой простынёй. Она безудержно кричала, что нащупала пульс и Руди был жив, но её никто не слушал, думая, что маленькая девочка сошла с ума. Подбежавшая на по помощь медсестра стала успокаивать Лизель, говоря о том, что смерть — это неизбежно. Для меня это показалось почему-то очень смешным. Молодая фрау, которая только сегодня увидела труп, говорила о смерти маленькой девочке, которая видела их на протяжении почти всей своей маленькой жизни. Лизель Мемингер — по-настоящему удивительная девочка, которую всей душой полюбила смерть. Тяжело быть любительницей смерти — все вокруг умирают, а ты чудом умудряешься выжить. Что привело девочку тогда в подвал? Это было настоящем чудом, когда через несколько часов, после того как она спустилась, начали быстро падать бомбы на землю. Будто что-то решило спрятать девочки от конца. Словно она была Избранной. Но Лизель и вовсе не хотела быть какой-то особенной, она не хотела чем-то отличаться ото всех и как-то выделяться. Она хотела быть простой, она хотела быть серой в этом мире, но никак не белой. — Он жив! — кричала блондинка, вырывавшись из мягких рук медсестры, — У него был пульс! Пожалуйста, помогите! Я прошу! — из глаз стало появляться ещё больше слез, от чего глаза стали щипать, но девушка всё ещё кричала, — Прошу! Я умоляю вас! — Дорогая, его уже не спасти. Тебе показалось, наверное, — спокойно сказала молодая девушка, поглаживая голову девочки, — Он мертв. Лизель на время замерла, пробуя на вкус это уже давно знакомое слово. Кратеры, оставшиеся после бомб, были глубокими, и она видела, как оттуда достают изуродованные мертвые тела её соседей. Это было ужасное зрелище. Вновь резко дернувшись, девочка побежала в сторону знакомой простыни, крича на фрау: — Вы — не врач! Почему вы не помогаете ему? Почему вы возитесь со мной? Вы… Вы… — не могла подобрать слов блондинка, — Вы настоящая свинья! Побежав со всех ног к мертвому телу, девочка одним движением сняла простынь, чтобы вновь прикоснуться дрожащими руками к остывающему телу и нащупать там пульс. На шее она не смогла найти сонную артерию из-за того, что глаза сильно щипали из-за слёз и их приходилось сильно зажимать, чтобы слёз больше не было. Схватив крепкой схваткой левую руку, Лизель двумя пальцами стала ждать хотя бы один стук. Минута. Тихо. Слёзы всё больше лились из глаз и затекали за шиворот, а некоторые падали на темную пижамную рубашку Руди. Две минуты. Пусто. Руки стали ещё больше дрожать, а тело слабеть. Она вот-вот упадёт в обморок. По асфальту кто-то бежит в армейских сапогах, чтобы попытаться оттащить девочку от трупа. Три минуты. Одиночество. Надежда совсем пропала. Руки стал отпускаться, а в мыслях твориться полный кавардак. Она винила себя за то, что не успела. Она точно слышала пульс. Была бы она более убедительной, то всё бы получилось. Руди бы увезли в больницу. Единственный родной человек бы жив. Но нет. У неё никого не осталось. Совершенно никого. У неё нет матери, нет приёмных родителей: нет Ганса, который будет играть её виртуозно играть на аккордеоне, никто в жизни так не сыграет, так как Ганс вкладывал в свои произведения душу, что прибавляло атмосферу в любой пьесе или польке, что он играл, и нет Розы, которая хоть и кричала на девочку, но всё равно хорошо относилась к ней, и нет Макса, которого нашли фашисты. Он больше не будет рисовать в подвале, он больше не расскажет, как боролся с Гитлером во сне, она больше никогда не увидит его волосы, они были словно перья пушистые и мягкие. От него лишь осталась книга, которую Лизель сохранит на всю жизнь и будет её оберегать как зеницу ока. Девичья рука уже положила запястье, как пальцы почувствовали движение. Распахнув заплаканные глаза, Лизель закричала подошедшему мужчине, что почувствовала пульс. А после всё было как в тумане. Она помнила, как Руди положили на носилки, как врач распахнул рубашку мальчика, оголяя почти сформировавшиеся тело и стал делать массаж сердца и искусственное дыхание. Как другой мужчина почувствовал пульс, как Руди стал откашливаться, а после она подбежала и сильно обняла мальчика. Захлебываясь слезами, Лизель всё ему рассказала: как она сильно переживала, как сама выжила, как услышала бомбы. Когда мальчик услышал о своих родителях, он сильно расстроился, но после, взглянув возлюбленной в глаза, грустно улыбнулся и спросил такие привычные и знакомые слова, которое Лизель слышала, наверное, раз сто: — Я слышал тебя, ну, так что на счёт поцелуя, Свинюха? — это было глупо, да, но Руди понимал, что умерших не вернуть, не надо их жалеть. Родителям бы не понравилось, что он сильно переживает за них или изводит себя. Он поплачет на их могилах, он будет их помнить всю жизнь, но сейчас надо начать новую. Светлую. Где не будет войны, где он будет счастлив. Ничего не ответив, Лизель отрицательно покачала головой и улыбнулась. Слёзы быстро стекали по ямочкам на щеках, её глаза выражали грусть, но её улыбка была настолько искренней, что она запала в душу маль…нет, юноше. Наклонившись, девушка прислонилась своими губами к нему, а он, не ожидая этого, был в ступоре, но после стал неумело отвечать. Это был его первый поцелуй, и он надеялся, что у неё он тоже был первым. Он не понимал: как детская влюблённость могла превратится во что-то большее и более искреннее. Они не хотели отпускать друг друга, зацепившись за единственное, что было знакомым. Даже их город превратился во что-то разрушенное, он не мог больше напоминать о чём-то светлым, когда был полностью уничтожен. Они ничего не замечали, что происходило вокруг них. Они не замечали, как за ними следила та молодая фрау, которая улыбалась, а по её щекам текли слёзы. Никто не знал, что она вспомнила свою любовь, которая умерла почти в самом начале войны.***
Был солнечный день, когда молодой мужчина открыл дверь в небольшой магазин Алекса Штайнера. Уже повзрослевшая девушка, которую он помнил где-то с тринадцати лет, возилась у небольших полок, расставляя товар. Когда же она услышала шаги раннего посетителя, она развернулась широко улыбнулась, чтобы поприветствовать гостя, но, увидев знакомые болотные глаза и знакомые «птичьи» волосы, девушка шокировано раскрыла глаза, а рот был в изумлении открыт. Лишь через несколько минут Лизель опомнилась, когда по её щеке спустилась одинокая слеза. — Макс, — шепотом сказала девушка, а после того, как еврей кивнул, она радостно закричала на весь магазин, кинувшись другу на шею, — Макс! Езус Мария и Йозеф, я думала, что потеряла тебя! Я думал, ты умер! — повторяла девушка, раскачивая еврея, крепко обнимая. На её крики прибежал молодой юноша с небольшой щетиной. Увидев такую картину, он оставался в шоке. А мужчина, обняв девушку за талию тихо проговорил: — Да, это я, Лизель, как я понял, уже Штайнер. — отстранив от себя девушку, он широко улыбнулся, когда увидел, как его давняя подруга широко улыбнулась и подошла к мужу, чтобы представить еврея. Руди только мельком слышал об этом мужчине, когда Лизель случайно проговорилась, но никогда не видел его в живую. Широко улыбнувшись Максу, он пожал ему руку: — Приятно познакомиться!