Верное средство

— …на сколько?.. — …на…хватит… — …нужно?.. — …она скоро должна прийти в себя, решим по состоянию. Последние слова врезаются в мозг убийственно четко, будто кто-то поставил колонку прямо внутри головы. Она ловит свет закрытыми веками, ощущает мягкость подушки затылком, толком ничего не понимая. Она помнит, как одевалась утром — шелковая блузка холодит кожу в подтверждение. Два лестничных пролета вниз, шум метро, светлое помещение, заполненное людьми. Очередной день на работе, совмещаемой с учебой. — …у нее удручающий, — от воспоминаний вновь отвлекает голос, ставший единственным якорем в темноте. — Я тогда пока что пойду, сообщите, пожалуйста, когда будут изменения. Рывок — неуверенное, но быстрое поднятие руки. Ткань в слабых пальцах. Противный звук, режущий уши. Кажется, это стонет она, пытаясь обратить на себя внимание. Связки скрипят и срываются, выдавая неровное пищание — последнюю попытку задержать голос, который, кажется, знает, что с ней. С которым можно поговорить. Она очень не хочет оставаться одна. Страх поднимается штормовой волной, заставляя разлепить веки. Ряды ресниц отлипают друг от друга, одна из них зацепляется, маяча перед глазом, и приходится моргать, чтобы убрать эту ублюдскую вещь. Вместе с сознанием приходят и нервы от полного непонимания, что происходит. Перед глазами мутно. И это раздражает сильнее, ведь, чтобы отогнать пелену, приходится моргать и хмуриться, а голова начинает болеть. Сильно. Она стонет еще, но теперь — чтобы показать, что ей плохо, что надо что-нибудь с этим сделать. Ей страшно и холодно, дрожь проходит от плеч к желудку, когда в мыслях проносятся абсолютно все самые жуткие варианты того, где она может находиться. Рука, державшая ткань, оказывается в мягком тепле сверху и снизу, будто из нее сделали сэндвич. Обладатель голоса взял ее руку. Он не ушел и он здесь. Это успокаивает, и дрожь уходит. А она наконец может нормально открыть глаза и сфокусировать взгляд на светлом потолке с типовыми пластмассовыми плитками в мелкую серую точечку. Это мог бы быть офис, не поймай она краем глаза белую ширму. — Пак Чимин, вы можете слышать меня? Если да, сожмите мою руку или что-нибудь скажите. В ответ она стонет и шевелит рукой одновременно, чтобы уж точно дать понять этому человеку, что он услышан. Только бы не ушел. Красивый, отмечает плавающее сознание. Ее тип. Большой, с красивыми волосами и нежным лицом. И держит ее за руку. Как хорошо. — Отлично. Вернее, не совсем, — человек улыбается и качает головой, будто признается в любви. Что такой красивый делает здесь, рядом с ней? — Меня зовут Ким Сокджин, я работаю в этой больнице. Вы потеряли сознание на конференции. К счастью, я оказался рядом и сопроводил вас в машине скорой помощи, — он останавливается, опускает голову и вздыхает. Внимательно всматривается в нее, и в зрачках будто сверла, вонзающиеся в ее лицо. — Девушка, у вас недосып, недоедание и сильное общее истощение. Сейчас мы капаем вам кое-что, что поможет восстановиться, — человек кивает ей на руку, в которой ощущается игла, — но остальное придется делать самой. Вы, конечно, прекрасный специалист в своем деле, но так и до более серьезных болезней доработаться можно. Ах, на конференции. Той самой, на которой она, работая синхронной переводчицей, могла заработать денег и наконец покрасить волосы. А еще купить тот красивый торшер, на который никак не было денег из-за кредита. И сходить в любимое кафе за вкусным мороженым, которого нигде больше нет. Что ж, подождем еще. Становится так обидно, и плохо, и гадко, что она плачет, прежде чем хотя бы пытается что-то ответить. Она просто хочет хорошо жить — какое право этот человек имеет говорить ей, что она что-то делает не так? Она просто пытается работать столько, сколько может, чтобы выплатить кредит за плохонькую квартирку — какое право он имеет говорить с ней таким тоном? Она потеряла возможность заработать на вещи, которые сделали бы ее счастливой — какое право он имеет ее осуждать? Слезы горячие, когда срываются с уголков глаз, но холодные, когда достигают ушей. Она смотрит в потолок с дешевыми пластмассовыми плитками и тихонько плачет; слезы застилают обзор, и правильно делают. Потому что видеть она уже ничего не хочет, да и руку свою выдергивает из противных лапищ. И очень обижается, когда ее не пытаются взять снова. Еще хуже. Она плачет сильнее и закрывает глаза, точно зная, что макияж уже течет, и она стала еще некрасивее, чем была утром после трех часов сна, пытаясь хоть как-то замазать следы недосыпа. Почему все свалилось на нее в один день? Почему именно сейчас, когда до отдыха и счастья оставалось всего ничего? Она просто очень сильно устала. Она просто больше ничего не хочет, кроме как снова провалиться в темноту. Сколько это продолжается, она не знает, но отмечает одно. Человек все еще сидит здесь, наблюдая за каждой судорогой рыданий, но это абсолютно не тревожит. Он не пытается заговорить, не касается и ничем не выдает того, что существует в двух квадратных метрах отгороженного ширмами пространства. Почему он все еще здесь? Пусть не уходит. Без него страшно. Она не хочет быть здесь одна. Слезы кончаются так же внезапно, как и пришли. Она понимает, что не двигалась с тех пор, как очнулась, когда затекает нога, а рукам становится неудобно, и поэтому тянется пальцами к лицу, стирая мокрые дорожки со скул и висков. А затем и вовсе поворачивается набок, лицом к сидящему человеку в белом халате. Все-таки врач. Человек наконец двигается, чтобы податься вперед и подтянуть одеяло, чтобы прикрыть ее плечи. Слишком нежно. Она снова плачет. Вернее, слезы просто катятся по лицу через переносицу, и сил их убирать совсем нет. Когда в последний раз кто-то укрывал ее? Год назад? Два? Они с Джуном давно не вместе, а ведь она думала, что это навсегда. Еще хуже. Когда она стала такой чувствительной к воспоминаниям? Когда любая вещь стала расстраивать так сильно? — Эмоциональное выгорание, — заключает белохалатный и расправляет складку на одеяле. — Что же вы, Чимин, как себя не любите. — Люблю, — выдыхает она, глотая слезы, и становится себя так жалко, будто никто, никто ее больше кроме нее самой не любит. — Нет, не любите, — человек снова качает головой, роняя на чистый лоб густую блестящую челку. — Если бы любили, вас бы здесь не было. Вы ведь одна у себя, и организм у вас один, и нервы тоже. Нельзя ведь так. — Да что вы знаете, — она снова закрывает глаза, чувствуя невероятную усталость от короткого диалога. Ей просто нужно домой. Завернуться в два одеяла и плед, обнять плюшевую игрушку и спать до скончания времен. Ей не нужен воспитатель, и психолог тоже не нужен. Ей нужна любовь, разве не видно? — Уж куда мне, — врач вздыхает, откидывает волосы рывком головы и лезет в большой карман, выуживая оттуда что-то плоское. Шоколад. Киндер. Ее любимый. — Вот что, Чимин. Я могу дать вам это, если обещаете съесть ее всю после капельницы. Сейчас я отойду приглядеть за другими пациентами, но скоро вернусь, и тогда мы с вами решим, что нам дальше делать. Идет? — А еще можно? — она только сейчас понимает, как давно не ела шоколада и насколько чертовски прав оказался доктор, будто угадав, в чем она нуждается. Она смотрит на красивого человека в ожидании, уже приготовившись снова плакать, если получит отказ. — Дам еще две, если хорошо отдохнете к моему приходу. Человек тепло улыбается, как маленькому ребенку, и она чувствует себя немного счастливой. Целых три шоколадки от милого доктора. Наверное, это стоило того, чтобы потерять сознание от истощения. Она кивает врачу и изображает подобие слабой улыбки, и тот еще раз поправляет одеяло, прежде чем выйти из огороженного пространства, откатив ширму и тут же снова закрыв проход. -- Джин вернется к маленькой пациентке через полчаса, дав ей побыть с собой и привести в порядок чувства. Осторожно вынет иглу от капельницы из нежной руки и скажет много успокаивающих слов. Они вместе съедят две упаковки шоколада, и он ни разу не намекнет на то, в каком состоянии у девушки макияж. А затем даст, наконец, ей упаковку влажных салфеток, чтобы хотя бы немного привести в порядок лицо, и заметит, что без косметики Чимин совсем еще ребенок, на которого слишком много свалилось и которому отчаянно нужна поддержка. И даже отвезет ее домой после окончания смены, вручив третью шоколадку у самой двери квартиры. И скажет обязательно приходить на обследование. И, может быть, когда-нибудь признается, что попал на конференцию почти что случайно по приглашению друга, показавшего фото переводчицы, которая почему-то сразу запала в душу.