Шрамы, которые напоминают

Во сне Бакуго раз за разом возвращается в тот пустой, запыленный бар, который ублюдки Шигараки использовали для своего «логова». Во сне время как бы тянется медленно или вообще не движется, и Бакуго думает, для того ли это, чтобы он мог болезненно вспомнить и обдумать каждую мелочь той ночи. Или подумать о чём-то своем вдоволь, потому что сон тогда всегда встает на паузу. В своих снах он и хозяин, и заложник. Ему ничего не остается, кроме как думать и вспоминать. Бакуго вплоть до первого года обучения в академии Юэй рос захваленным и зарвавшимся альфой с сильной причудой. Он был гиперфиксирован на своём одногруппнике — он же бывший одноклассник — омеге Изуку Мидории с причудой, которая самым ущербно-волшебным образом досталась ему от Всемогущего только в пятнадцать лет. Бакуго предпочитает не вспоминать обо всём, что он причинял Изуку на протяжении почти всего их знакомства. Этот груз прошлого — тяжелый оцинкованный гроб, который приоткрывают на курсах управления гневом и его личный психолог. Кацуки начал ходить к психологу на втором году обучения в Юэй, после событий, которые оставляют все его козлиные выходки на первом году как «детские шалости». *** — Изуку… М… Мидория-бро! Я приготовил рамен, поедим? — первым ведется на запах Киришима. Киришима — альфа с мощной причудой, выше Изуку сантиметров на пятнадцать, но добродушен, как щеночек. В классе Изуку шестнадцать альф, включая Аизаву-сенсея, три беты и два омеги. Что-ж, было ожидаемо, что альф будет так много: всё-таки, была какая-то корреляция между гендером и силой причуды. Омегой, кроме Изуку, была Очако Урарака. Поэтому все альфы слегка сходили с ума аж дважды в год, и оба раза — по весне. Течка омег всегда приходилась на период с февраля по апрель, чтобы омега мог родить ребенка к ещё теплым месяцам года, перед холодами. В теории, конечно же, потому что на дворе не шестнадцатый век, и даже не двадцатый, а двадцать первый, и шестнадцати-семнадцатилетние омеги пользуются подавителями, контрацептивами или «специальными комнатами», а альфы — не мартовские коты, бросающиеся на запах как изголодавшиеся — на еду. За годы эволюции животный инстинкт людей атрофировался, эволюция оставила альфам неподконтрольным лишь их желание угодить омеге в его течку, поухаживать. Изуку планировал уйти в выделенную на время течек комнату общежития с утра, но закрутился, и… Вот, стоит он с рюкзаком с вещами на пять дней, с ноутбуком, в центре заполненной альфами комнаты и думает… — Деку, ты, течной дебил, чё ты здесь забыл? — Изуку — и все остальные — моментально переводит взгляд со смущенного и неловкого Киришимы на Каччана, потому что… — Ты ТОЖЕ, Взрывокиллер? — морщит нос Очако, одна в состоянии оторвать глаза от Изуку. Для неё его запах ничего не значит, его даже нет. Зато запахи альф в комнате усиливаются. — Бакуго-кун, это неэтично! — вступается Иида, их староста, потому что да, во-первых, слово «течной» стоит в одном ряду со словами вроде «нигга», а во-вторых — эти штучки альф. — Завали своё круглое ебало, щекастая, — огрызается Кацуки, резко вставая с дивана. Запах Изуку всем давит на нервы, и альфы готовы перегрызть Бакуго, потому что вот именно сейчас природа так интерпретирует смысл «опеки омеги». — Съебись из комнаты, пока я не взорвал твою жопу на три… Этот запах, он повсюду. — Два… Некоторые люди любят сравнивать запахи с чем-то определенным: масло пачули, цитрусы, мускус, яблоки, сыр -, но этот запах не имеет интерпретации. Он просто потрясающий сам по себе, он единственный, и Бакуго так бесит тот факт, что кто-то ещё вдыхает запах Мидории кроме него. — Один, блять, — выплевывает Кацуки, и другие альфы бросаются между ним и Изуку, но сам Каччан этого не замечает. Его глаза застланы красной пеленой, или это запах Изуку вдруг стал красного цвета. Бакуго представил на секунду, что, прокуси он сейчас Деку горло, и он перестанет так пахнуть, и всё снова станет в порядке. Бакуго ни разу в жизни не поднял руку или член на течного омегу. У него был превосходный контроль. Он не тронул ни Урараку с течкой в прошлом месяце, ни омег из академии, которые не пользовались подавителями. Никакого интереса: легкие касания, маленькие презенты, уступить дорогу… Ничего. Он помнит только лицо Изуку, перед тем, как наброситься на него. Он не помнит, что было дальше. Иида между ними. И еще не меньше десяти альф, и все с активированными причудами. И взрыв, настолько мощный, что крыша гостиной начинает осыпаться на учеников… *** Бакуго помнит страх перед самим собой, который и толкнул его начать терапию. Он до сих пор не простил себя за то, что из-за болезненно сильной любви к Деку чуть не убил весь свой класс. Он даже просил комитет учителей во главе с его сенсеем рассмотреть вариант химической кастрации, который использовали только на самых сильных злодеях-альфах, на педофилах, насильниках и маньяках. Как оказалось, он настолько шокировал своей просьбой комиссию, которая накануне настаивала перед директором Юэй об исключении, что они поменяли своё решение. Конечно, в кастрации ему тоже отказали. Кацуки усмехается горько-горько. Возможно, всё-таки стоило его кастрировать?.. По крайней мере, не родившись, его драгоценному новорожденному сыну не пришлось бы так страдать… Вместо кастрации Бакуго направили на гормональную терапию, к личностному психологу и… на курсы принятия истинной пары. Что ж, спустя четыре месяца Каччан, наконец-то, сделал первый шаг в принятии простой истины: «Деку — его пара. И они оба всегда это осознавали». Кацуки продолжает вспоминать, пока сон стоит на паузе. *** Только на третьем году Кацуки смог сделать первые шаги к Деку и, признаться, он был готов к «Нет», но не к «Да, Каччан, наконец-то… Да». Новости о самой сильной паре — паре истинных! — супергероев Японии создала настоящее информационное цунами в мире, и сильнее него была только новость о том, что один из них преемник Всемогущего. А ещё спустя три года, уже работая рука об руку в своем агентстве с ещё восемью бывшими одногруппниками, замужняя пара самых сильных про объявили о беременности Изуку. Не объявить было нельзя, потому что гребаные инсайдеры (секретарша из их офиса, которую уволили с порога, и профсоюз нихуя не смог ей помочь) слили в сеть эту новость ещё раньше. Лицо Бакуго светилось от свирепой радости, а его короткая речь давала понять, что только, блять, суньтесь, хоть один гребаный малохольный злодей, и Кацуки с радостью спустит себя с поводка. Поглаживающий его плечо Деку стоял рядом, улыбался не так свирепо, но также уверенно сжимал челюсть и говорил, что, пусть он временно оставляет должность про-героя «Номер один», его муж, к счастью, «Номер один» ничуть не хуже. Звучало более нежно, но посыл был тот же: «Только, блять, суньтесь». Всё агенство Деку, нацепив «самые свирепые рожи, ублюдки», как и попросил их второй начальник, охраняли больницу. Муха не могла пролететь незаметно. Впрочем, мухи для примера не подходят, потому что всю фауну в радиусе почти километра контролировал Коджи Кода. После тяжелых родов в семье Бакуго родился сын, Бакуго Цукатсу. Это был маленький крепкий младенец с тоненькими белыми волосиками и гетерохромными глазами: зеленым и красным. В остальном это был просто ещё один красный сморщенный младенец, но для Деку и Бакуго это был целый мир. Кацуки сидел на полу и плакал с каким-то яростным выражением лица, склонившись — преклонившись! — перед своим истинным и целуя ему руки, которыми Деку обнимал ребенка и прижимал к себе. — Каччан, — Деку никогда не изменял тона, которым он обращался к своему альфе, лет с четырех. Всё тот же нежный тихий вздох: «Кач…чан». — Я не могу… — Бакуго не мог заставить себя коснуться ребенка, хотя роды закончились уже как час, и ребенка уже вытерли, одели в сухое и скоро должны были унести в бокс, чтобы дать Деку отдохнуть. — Я не могу… — Ты сможешь. И не убьешь его. Ты никого не убьешь, Каччан, ты не такой. Ты не злодей, ты герой, и ты станешь героем номер один для Цукатсу. Посмотри, он спит так тихо, потому что уже знает, что с таким отцом как ты ему нечего бояться. Он не боится тебя, Каччан. И когда заходит медсестра, она видит, как два — кто из них теперь «Номер один» вообще? — главных про страны сидят на кровати, спиной на подушках, и в четыре руки держат их сына. Она немного боится острого взгляда красных глаз, которым её встречает Армагеддон, и она готова поклясться, что его глаза красные ещё и от слез… — Позаботьтесь о нашем сыне, спасибо, — герой Деку смягчает обстановку своей улыбкой, не глядя сжимая руку мужа, и медсестра видит перемену взгляда альфы. Она прижимает ребенка, кланяется и уносит его. — Дерьмоволосый… Гм… Эйджиро и Тору проводят её до самого места, где хранят детей на ночь, и они останутся сторожить. Не смотри на меня, Деку! — к Бакуго постепенно возвращается настроение, он снова становится грубоватым ворчуном, и Деку рад. — Они получают за это бабки, это задание за вознаграждение. Эти лентяи ничего не сделают без денег… — Не ворчи, Каччан, я ведь знаю, что в здании почти сорок про просто потому что… Мне так неловко от такой опеки, зато роженицы и роженики ещё никогда, наверное, не были так спокойны, как сегодня, — Деку тихо смеется, но морщится, потому что живот ещё болит. Бакуго берет его лицо в руки и целует. *** Сон Бакуго начинает набирать скорость, отматываясь к началу той ночи, прерывая одно из счастливейших воспоминаний героя. *** Они жили в квартире-пентхаусе в районе Минато с видом на Токийский залив. Пуленепробиваемые стекла, укрепленные стены, двери, углы — это была крепость, о которой знали все, но никто ни разу не посмел эту крепость взять. Сын спал в кроватке под присмотром няньки-Киришимы, который оказался внезапно ужасно хорош в этом, и Бакуго доверял ему достаточно, чтобы оставлять ребенка наедине с ним. Обычно он сначала вызывал свободного Киришиму, а затем постфактум делал ему задание с вознаграждением: «Охрана сына «Номера один». В эту ночь они были вынуждены оба с Деку оставить ребенка и бежать на задание, потому что из Тартара сбежал их заклятый враг, Томура Шигараки, прихватив с собой свою глупую кучку злодеев, с которыми он спелся около восьми лет назад. Оказалось, один из охранников закрепил наручник на долю процента слабее, и этого хватило, чтобы Шигараки смог уничтожить почти весь блок, где его содержали. Тартар находился на одном из ближних островов залива, поэтому они домчались быстро, и взяли на себя бой с Шигараки и Даби. Другие про и полиция ловили пытавшихся сбежать заключенных, которые вдруг оказались свободны по случайности, потому что Шигараки просто разрушил половину тюрьмы. Армагеддон и Деку давно не испытывали такого мощного прессинга, хотя злодеи столько лет провели недвижимыми в камерах. Бакуго успел разбить голову о камни при падении, но ещё стоял на ногах. Мидорию успело оцарапать одним из осколков, и ему заливало глаза кровью, но он все равно отчетливо увидел пятно черного вихря в центре и вышедшую из него Химико Тогу в окружении четверых ному. Её руки были сбиты, на ножах была кровь, у одного их ному была вырвана нижняя челюсть, и все они выглядели как-то… побито. — Мы заждались! — рявкнул Шигараки, изменившись в лице. — А мы закончили! — Тога улыбнулась во весь рот и повернулась к вихрю, из которого вышел пятый ному… Рев ярости альфы Бакуго вдруг остановил на мгновение все бои… Мидорию охватили языки зеленого пламени и черные хлысты из чистой энергии, хотя, казалось, что взять ещё больше энергии уже неоткуда. Уродливое создание с длинным телом и огромной головой держало в зубах обмякшее тело Эйджиро, всего в крови, а на руках у чудища был сверток из одеяла с громко плачущим младенцем. — Плюнь, будь умницей, — громко засмеялась Тога, принимая из рук монстра ребенка. В одной её руке был окровавленный нож, который она поднесла к горлу Цукатсу. Тело Киришимы выпало изо рта ному. — На колени. Или Тога отрежет ему голову прямо сейчас. Бакуго первым рухнул, подняв руки и не отводя взгляда от лезвия ножа, которым Тога поглаживала шею кричащего малыша. — Можно мне попробовать его кровь? — он помнит все интонации этого вопроса до сих пор, помнит выражение лица Тоги, и как она наклонилась и лизнула щеку его сына, продолжая безумно улыбаться. — Не сейчас. Бакуго и Деку, стоящие в позе покорности, успели ощутить, как за их спинами кто-то появился, но ни один из них не успел броситься на переместившегося Даби или прикрыться волны голубого пламени, которой злодей прицельно бьет по спинам. Он поднимает последний взгляд на своего ребенка, и дальше не помнит ничего, оглушенный болью. Бакуго возвращается в самое начало сна, туда, что он помнит явнее всего. Они с Деку привязаны к стульям, их животы одинаково небрежно перевязаны тряпками, пропитанными в крови. Темное сухое помещение. Блики мягкого красноватого света ламп отражаются в бутылках алкоголя. Всё покрыто слоем пыли: столешница бара, бокалы, высокие стулья. На одном из них сидит Тога и пялится, улыбаясь во всё лицо. Деку ещё не очнулся, и альфа начинает яростно вырывался из веревок, в ужасе от того, что его Деку, может быть, уже мертв. Он прекращает, замечая, как из тени тихо выходит Томура. На руках у него бормочет Цукатсу. Бакуго чувствует, как глаза наливаются кровью. — Ты, трупная рожа, отпусти моего сына, ублюдок… — хрипит Кацуки, пытаясь вырваться. Ему что-то… вкололи? Дали? Его тело такое слабое, он даже не чувствует свою причуду. Он вспоминает события лет семь назад, когда Деку спас ребенка, из крови которого делали пули… Мысли роятся. Он думает, что его причуду забрали, но сейчас это неважно. — Я прогрызу тебе горло, ебаный трус, как только… Как только выберусь, ты, ссаное подобие злодея!.. Он уже не помнит, что говорил Томура следующие несколько минут. Он во все глаза смотрел на своего ребенка, которого обнимали руки в перчатках. Шигараки выглядел… безмятежно. Цукатсу поворачивает головку и смотрит на отца несколько секунд, затем агукает и хлопает в ладоши. Он выглядит таким… спокойным. Совсем не понимает происходящего. Ребенок пытается перевернуться на бок и тянется к отцу, но Томура довольно нежно для злодея поддевает младенца локтем, на котором держит его верхнюю часть, и прижимает к себе. Цукатсу начинает плакать. Шигараки покачивает его на руках, и Бакуго клянется себе оторвать его руки… Изуку просыпается, потому что альфа слышит, как изменилось дыхание его пары. Он слышал хрипы из горла Деку и на секунду отвлекается от ребенка. — Деку! Дек-ку! — Каччан, я… не… могу… сделать эт-то… — альфа видит, как его Деку напрягает спину и руки, пытаясь разорвать веревки с помощью причуды. Он видит панику, но не может успокоить свою пару, и альфа внутри просто… просто в гребаной ярости. Он чувствует, как поддаются веревки, будь они неладны. — Хэй, хэй, — Бакуго помнит эти слова, потому что с ним начинается Ад. — Отпусти его! — рычит Изуку внезапно чистым голосом, его шея, плечи, спина, всё его тело напряжено в попытке вырваться, и Бакуго слышит хруст. — Посмотрите на него, он такой крошечный и беспомощный. Эй, тиш-ш-ше, — воркует Шигараки, словно намеренно игнорируя яросные взгляды и попытки вырываться родителей маленького Цукатсу, — скоро всё закончится. Бакуго не вырывается. Он перестает дышать; страх парализует, травит, перекрывает кислород. Томура зубами подцепляет перчатку на одной руке, продолжая прижимать ребенка — Цукатсу начинает плакать громче, и это так больно слышать. Цукатсу всегда был добрым и вечно смеющимся ребенком, он пакостник и баловник, любил нежиться с отцами и играть с Киришимой, и почти никогда не плакал… Кацуки слышал отчаянный рев, звук чистого бешенства, крик Мидории и просто продолжал недвижимо в ужасе наблюдать за казнью сына. Томура касается лица ребенка всеми пятью пальцами, проводя ими сверху вниз, и младенец визжит на самых высоких нотах от боли, потому что его лицо начинает… будто бы растворяться, слой за слоем. Мир сокращается до одного мгновения. Тога заливисто кричит в каком-то безумном экстазе со своего места на барной стойке, и вдруг всё заливается ярким зеленым светом. Бакуго думает, что это Деку, но это… Что-то горит в руках у Шигараки, и он вскрикивает и отнимает руку от лица младенца, которого окутало плотное зеленое пламя. Бакуго безумно кричит, оглушая сам себя, он разрывает веревки и успевает поймать падающего младенца в последний миг. Он снова слышит хруст и понимает, что хрустели не кости его Деку, а древко стула, к которому его муж был привязан. — Даже без причуды я «Номер один», Шигара-а-к-и-и!!! — ревет Деку и проносится на сумасшедшей скорости мимо Бакуго, прижимающего к себе объятого пламенем Цукатсу, и бросается на Томуру, который не может сбить пламя. Твайс и Даби появляются у них на пути, первый пытается помочь Томуре, пока Даби нападает на Деку с огнем. Нападает огнем на его беспричудного Деку. — Деку, дебил, нет! Всё вокруг загорается, зеленое пламя перебрасывается на дерево барной стойки, слышен крик Тоги: «Джонни!», загорается высохший от старости деревянный бар, вспыхивают свечкой полки, падает и разбивается алкоголь. Бакуго жарко и страшно, но он продолжает прижимать ребенка в защитном жесте. Злодеи отступают к черному вихрю, и Деку с обожженным лицом и руками подбегает к Бакуго. Огонь распространяется всё быстрее, он просто чудовищной силы, пожирает здание изнутри, и дым и страх не позволяют мыслить рационально. — Надо выб…выб-бираться, Каччан, — Деку сплевывает кровь и тянет за плечо на себя своего альфу. Но тот не движется. Бакуго недвижимо стоит на коленях, прижимая ребенка к груди, выставляя спину вперед. Его одежда горит, ему больно. Он не слышит Деку, он сфокусирован на крике своего сына, но не может заставить себя подняться на ноги. Здание рушится, и… Это всё так напоминает тот раз в академии… Деку падает перед Каччаном на колени и обхватывает его руками, выставляя вверх свою спину, закрывая их от сухой горящей балки. Горячо… Больно… Запах крови… Плач… Сгоревшее лицо Цукатсу… Запах Изуку… Страх… Зеленый… Бакуго кричит и понимает, что он сидит на кровати. Или?.. Он на кровати, да. Это их квартира. Сухо и прохладно. Он скидывает одеяло, но ни обугленных остатков одежды, ни ран… Ничего нет. Звуки снова возвращаются к нему, и он слышит, как его зовет его Деку. — Де-ку? — он не узнает свой жалкий дрожащий голос, надломленный, потому что горло болит и спазмирует из-за слез. — Кач-чан, это сон, это сон, — Изуку повторяет это ещё несколько раз, и как-то догадывается, что Каччан его, наконец, услышал. Деку включает лампу над кроватью и прижимает к себе своего альфу, обнимая в защитном жесте. — Просто уже три года, тебе давно не снились эти сны, эй… Каччан, это сон, ты это знаешь. Психолог сказала, ты должен вспомнить момент спасения, он поможет. Вспомни, Каччан, нас спасли… — бормочет Деку, и Бакуго вспоминает. *** Каччан просыпается на носилках, чувствуя, как его катят по асфальту. Он резко подскакивает, пугая санитаров, и дико озирается по сторонам. Внезапно оказывается, что его причуда при нем, поэтому Бакуго взрывает свои носилки и вырывает капельницы и, блять, боже, как это больно… Тонкая ткань скатывается с его тела… он голый?! Бакуго помнит, что последнее, что он ощущал, это был вес его ребенка, и поэтому он ударяет руку об руку, вызывая взрывы, и воет (забыв, что голый и раненый): «Цукатсу!», яростно озираясь по сторонам. Улица оцеплена, и он видит много знакомых лиц, много медицинских машин, полицию, пожарных. За спиной — пепелище, раньше бывшее, очевидно, тем самым местом, где их держали. Он чувствует, что огонь их рук вдруг исчез, и его руки что-то сковывает. — Аизава-сенсей?! — Каччан! — кричит Деку, и, о, боги, Деку… Бакуго мгновенно успокаивается, и тогда Аизава успокаивается, убирает бинты с рук альфы и закрывает глаза. Его Деку… тоже голый. Какого хрена?! — Не кричи, Каччан, это… это всё Цукатсу! — голос Изуку одновременно взволнованный и… не то, чтобы расслабленный, но Бакуго понимает по тону голоса мужа, что с сыном всё хорошо. А Деку тем временем, сам замотанный в ткань, но без капельниц, спешит укрыть мужа и его, хм, достоинство, такой же тканью. Бакуго чувствует боль от ран, но, на удивление, он не видит ожогов. Лицо его мужа обгорело, и руки тоже, но у Бакуго сгорела спина ещё от удара Даби, а вот спереди он почти невредим. — Че уставились, уебки? — рычит Кацуки, замечая, что некоторые про откровенно разглядывают их с Деку. — Каччан! Они нас спасли! Простите его! Каччан, ты их пугаешь! — Что за хреновые про, если они боятся меня? — менее злобно ворчит Бакуго, — Где Цуки? — Аизава использовал на нем причуду, его везут в больницу под присмотром… — Никакого больше, нахуй, присмотра! Едем! Бакуго хватает Деку и тянет к карете скорой помощи, хотя идет от боли кое-как, и это больше Деку его тянет. Армагеддон злобно прикрикивает санитарам, и их везут «в погоню за машиной, где, блять, мой сын без меня». В машине, лежа на кушетке с помутневшим от боли взглядом Бакуго слушает, как Деку рассказывает, что у их годовалого ребенка пробудилась очень мощная причуда: когда он испугался, его тело покрыло разрушительное зеленое пламя, которое сжигало всё, пока не приехали пожарные и Аизава. Их вытащили из-под завала голых, со сгоревшей дотла одеждой, но живых и не пострадавших от огня сына. Бакуго закрывает глаза и видит перед собой лицо сына. *** Бакуго вспоминает. — Хочу пить, — после кошмаров он на короткое время возвращается к своему прошлому состоянию, когда он еще был грубым и набыченным подростком. Деку спокойно реагирует, когда Каччан резче обычного убирает руку мужа с плеча и встает, чтобы пойти на кухню. Он знает, что Каччану нужна пара минут. Он выжидает и идет за своим альфой, который перебрался на диван в гостиной, поставив перед собой стакан воды. Деку стоит молча за спиной и смотрит, как Каччан будто бы уходит в себя. На полу возле дивана разбросаны игрушки их четырехлетного сына: мягкие игрушки, кубики, машинки, кукла Люсиль, рядом с которой валяются миллион её платьев, которые Кацуки ненавидит покупать, потому что «нахуя кукле тысяча ебаных платьев», но покупает, потому что «папа, у Люсиль завтра пикник на заднем дворе, ей нужно платье для чаепития». Цукатсу вьет из Каччана веревки. На столике возле стакана воды очередной рисунок. На нем Каччан, Деку и Цуки, их окружает солнце, облака, корявая елка и цветы с разноцветными лепестками размером с елку. Каччан держит в руке рисунок, легко оглаживая большим пальцем лицо их сына, которое Цуки изобразил так, как всегда рисовал себя: кружок, поделенный надвое, и одна половина закрашена красным карандашом. — Я, блять, не могу с этим справиться, Деку, это такая хуета, что я сделал с нашим сыном… — Эй, тпру, — Деку садится рядом и забирает из рук листок. Он мягко давит на грудь Каччана, и они оба откидываются на мягкую спинку дивана. — Ты ведь помнишь, что это сделал не ты. — Но… — Не-а. Ты сам мне это говорил. Помнишь, когда была моя, хм, очередь паниковать. Ты каждый раз после ночных кошмаров говорил это. Он жив. Он здоровый и сильный мальчик. Нам дали шанс создать кого-то настолько прекрасного, Кацуки. — Этот уебистый синий труп легко отделался, Изуку, и я просто не… не знаю, — вздыхает Бакуго. — Шутишь? Ему, буквально, объявили войну все про страны. ВСЕ, Каччан. Да, не ты нанес последний удар, зато Киришима был… Ну, шикарен. Бакуго помнит, как долго пересиливал себя, чтобы простить Эйджиро и навестить его в больнице. В ту ночь он пострадал больше них всех, а позже Тога давала показания и рассказывала, как он до последнего вздоха сражался с их ному, не допуская к ребенку. У Эйджиро пострадали почки, печень, селезенка, легкие, сердце, мозг… Абсолютно всё, что могло и не могло, пострадало, и Киришима был в могиле одной ногой. Бакуго решил, что всё равно простит его, но, если друг умрет раньше, чем Бакуго скажет эти гребаные слова: «Всё хорошо, Кири...бро» -, Кацуки будет вечно чувствовать свою вину ещё и за это. За то, что не успел ещё и в этом. Киришима был весь в бинтах, но, стоило ему увидеть своего друга, он тут же бросился на колени, рыдая и выпрашивая прощение. Бакуго понял, что в действительности никогда не винил Киришиму так сильно, как сначала ему казалось. Он просто… боялся. Поэтому он поднимает Эйджиро с колен и благодарит самым низким поклоном, на который способна его вечно прямая спина, за то, с какой отвагой Красный Бунтарь защищал их ребёнка. — Киришима заслужил того, чтобы поставить точку в той войне. Но даже так этот убл… — Тш! Бакуго повернул голову к арке в гостиную, куда ещё раньше обернулся его муж, и они оба увидели сына, робко выглядывающего из-за угла. К четырем годам он всё больше напоминал маленького Мидорию: волнистые непослушные волосы, только пшеничного цвета, большие глаза, маленький рост. Один его глаз был красным, а другой — зеленым и более узким, прищуренным, как у Бакуго. Цукатсу стоял босиком на паркете, обнимая метровую плюшевую акулу, его пижама задралась и перекрутилась, потому что Цуки вечно беспокойно спал и возился. — Иди к нам. Цукатсу бегал по паркету, смешно стуча пятками. Он молча и быстро, как мартышка, забрался на диван со стороны Деку, но затем перебрался к Бакуго, оставив второго отца довольствоваться акулой. Маленький Цуки всегда чувствовал особое отношение его отца-альфы к себе и поэтому всегда особенно нежно ластился к нему. Особенно тихо он сидел, когда папа задумчиво разглядывал его лицо и нежно гладил своими теплыми ладонями ту половину лица, на которой был шрам. Цуки знал, откуда у него такой шрам, почему его зеленый глаз уже красного, и почему папа всегда такой тихий, когда смотрит на его лицо. Цуки знал, что он спас своих пап, когда был совсем маленький, и он хочет дать им понять, что всегда будет спасать их, если нужно. Даже если спасение сейчас — это целовать лицо папы Кацуки, начиная со лба и заканчивая щечками, чтобы папа в итоге улыбнулся.