Ромашка

      Что может быть хуже невзаимной любви? Хм, дайте-ка подумать… Пожалуй, только умереть от этого. Вернее умереть от цветов, что растут в тебе с того самого момента, когда ты влюбился.       Для многих влюблённость это что-то волшебное и прекрасное, когда внутри расцветает целый сад прекрасных нежных пионов или бархатных ирисов, когда по телу проходит стая мурашек, когда подкашиваются ноги от лёгкого страха, что твой соулмейт не влюбится в тебя в ответ. Но вы просто не представляете, какого людям, у которых внутри не пионы, и даже не тюльпаны, а розы, что раздирают горло и грудную клетку шипами изнутри. Они бояться больше остальных. От этих ядовитых острых шипов немало умерло. А знаете, какая самая глупая смерть?       Это смерть от ромашек… Это моя смерть.

1973 год…|

      Я по жизни иду против правил природы, уж такой родился: шелковистые длинные блондинистые волосы; большие голубые, будто кукольные, глаза; молочная кожа; стройное тело. Зачастую меня путали с девушкой, но со временем я привык.       С личной жизнью я тоже отличился. Если все влюбляются в своего соулмейта с первого взгляда, то у меня произошло нечто ужасное. Я влюбился в своего лучшего друга, с которым достаточно знаком. И понял я это только тогда, когда прямо во время записи песни начал задыхаться и кашлять ничем иным, как лепестками… ромашек (?). Мысль, которая в тот момент посетила мою голову, была чем-то вроде «Это какая-то шутка?», пока Меркьюри не произнёс: — Воу. Ромашки, да это мои любимые цветы, — а после рассмеялся. Внутри всё чесалось и саднило от листьев этих чёртовых ромашек. Я проклинал тот день на студии звукозаписи.       На протяжении нескольких месяцев я спокойно терпел и принимал это чувство как должное. Я уже привык к тому, что ночью или во время разговора или записи могу просто закашлять, выплёвывая лепестки или даже целые цветки, на вид безобидных ромашек.       Но когда прошёл уже год, с каждым днём мне становилось хуже — трескались губы; сохло в горле; болели лёгкие от дикого кашля, который был уже не внезапным, а постоянным; слезились глаза от боли в груди, от боли в сердце. Каждую ночь по моим щекам текли солёные слёзы от жуткой боли и обиды, что у меня не как у всех, что мой соулмейт, что чёртов Меркьюри до сих пор в меня не влюбился.       С каждым днём у меня всё больше и больше появлялось желание залить себе в глотку раскалённый свинец и уничтожить эти дьявольские цветы. Пока я в какой-то момент я не понял, что мне осталось всего лишь несколько часов. Первое, что я сделал — разыскал Фредди и отвел его в сторону, чтобы сказать, что чувствую к нему. — Я люблю тебя, Фред. Запомни меня таким, — я отдал ему платок, в котором лежали окровавленные цветки ромашек, и молча ушёл, проигнорировав его «Что ты хочешь этим сказать, Родж?»       Заперевшись в своей комнате, я зажался в дальний угол, молча глядя на наше совместное фото и тихо плача, морщась от солёных, обжигающих щёки, слёз. Кашляя в руку, я уже не обращал внимания ни на кровь, ни на лепестки, я просто ждал своего конца. — Скоро всё закончится, Роджер, — говорил я себе, закрывая глаза, облокачиваясь спиной о стену и игнорируя пульсирующую боль в груди и жжение на щеках.       Я крепко сжал фотографию в руке. Шум в ушах. Ощущение падения. Адская боль во всём теле. Пустота…