Почему мы еще не...

      Мамка говорит, мол, работу на лето ищи. Я ей говорю, типа чё я найду, на два месяца-то? Потом в сентябре второй курс, с норм работой хер совместишь. Уж лучше коробки потаскаю в магазине у тёти с двоюродным братом — там и думать особо не надо, и все свои. Но мать моя женщина меня запилила, типа это не работа, а ты совсем от рук отбился, курить начал, тренировки бросил. Ну и как я ей объясню, что у меня там на пацанов хер встаёт? И это только от одного вида. Аж руки зудят потрогать чей-нибудь зад, когда мы в раздевалке. А уж на спарринге, в захвате сзади, всякая срань в голову лезет, будто партнёр ща порвёт на мне шорты вместе с труселями и прямо там засадит. И зудит уже жопа.       Сук, так мерзко от этих ощущений, хочется отмыться, а когда моюсь, все равно думаю о ручищах на моей заднице. Думаю и рыдаю. Думаю и рыдаю и дрочу.       Брат мне когда признался, что он, типа пидор, я сначала прихуел. А что, если в команде у нас кто-то тоже пидор, и без палева трогает меня каждый раз своими пидорскими ладошками? А что, если это я? Ох, как чердак у меня по весне потёк. Снег в голове растаял, и говно под ним проступило. Сразу на нервах тяну сижку в рот, стоит только вспомнить, как я брата тогда хуесосил. А он ромашкой прикидывался — такой добренькой, заботливой, что меня ещё хуже несло. Бля. Да я его в туалете зажал и едва не… Алё, Егор, чем ты ваще думал?       Туплю, короче, уже половину лета. Сессию едва не завалил, потом завалился к корешу Ваське и чилил с ним ещё несколько дней. Хорошо, хоть на него реакции ноль, а то бы я самовыпилился, наверное. На третий день заботливая рожа брата внезапно там нарисовалась. По голове меня погладил, отпустил мне грехи. Говорит, встань с лопаток, Егор, типа ты че не мужик. А я вот никак не догоняю че-то, в смысле, реально, если ты ебешься с другими пацанами, то ты все ещё мужик типа?       А потом я погуглил гей-порно. Бля… Лучше бы я этого не делал, рилли. Как это там бабуля моя говорила? Глаза боятся, а руки делают. Короче, когда один мужик другому так заботливо палец в очко засовывал, я себе венок и гроб чуть не заказал: так сильно ебаться, как в тот раз, мне ещё никогда не хотелось…       Ну, деваться особо некуда, сутками дома тухнуть писец как тяжко, так что вот уже месяц как я типа работаю. Взял погонять братов велик, езжу пюрешки с котлетками по району развожу. В принципе, норм, и даже не сильно напряжно. Люди только говнят, но редко: со мной тёрок лучше не иметь. Не, вообще так-то я не дерзкий, ну могу чутка силу не рассчитать по привычке. Только вне зала махач устраивать — не по-человечески это, некультурно. Ну до него обычно и не доходит, потому что мой вид в сто восемьдесят сантиметров и семьдесят семь кэгэ отбитых мышц людей обычно успокаивает. Но не всегда. — Чё широкий, что ли? — сшибает меня внезапно выскочивший из подъезда дебил в красной футболке.       Будь я не в рабочей форме и без инвентаря, я бы ему натянул широкую на широкую. — Слышь! — кричу ему вслед, а он несется, даже не оборачивается. — Повежливее, мля, никак?       Этот чмошник уже скрывается за поворотом, а я ловлю любезно оставленную им открытой дверь подъезда и пропихиваюсь вместе с великом внутрь, заталкиваюсь в лифт и поднимаюсь на нужный этаж. Звоню. Дверь распахивается тут же, а ведь я даже еще в приложении не отметил, что подъехал, че там за голодное животное, интересно? — Костик, я… — осекается хозяин квартиры. — Здрасьте! Ваш заказ, — ставлю коробки с пиццей на сумку и делаю шаг назад, — приятного аппетита! — Это… не моё, — кривит пухлые губки блондинистое зареванное нечто.       Присматриваюсь: на губе ссадина, на скуле — наметившийся синяк. Щеки как у алконавта, глаза мокрые. Пялится на меня, типа я уёба какая-то пришельская, а сам-то? Шортики беленькие и маечка, как у пи… А, ну ясно. — Константин? — уточняю его имя из заказа. — Нет… Костик, он… — Психованный в красном? — Да, — оно всхлипывает и чешет нос. — Ну, заказ не отменяли, так что забирайте.       Делает шаг на лестничную клетку. Блядь, тапочки! Топ шмот просто! Стою держусь, чтобы, сук, не заржать: единороги плюшевые, типа таких, как я сеструхе на двадцать пять лет по приколу дарил. Кто ж такие на серьезных щах носить-то будет. — Не кисни, — говорю, — на радуге зависни! — и стараюсь изобразить подобие дружелюбия, протягивая ему завалявшуюся в кармане пачку скиттлз, хотя чаевые мне с этого заказа уже, видимо, не светят. — А ты зависнешь со мной? — Чё? — Ты слышал. Поешь со мной, пожалуйста? — ну все, у него лицо, типа ща его разорвет как водонапорную башню.       За месяц работы мне только как-то раз водки предлагали, типа праздник там какой-то был, чел в слюни бухой, скорешиться хотел, а у самого заплетак языкается. Я отдал заказ и деликатно съебался, само собой. А это радужное нечто тоже икает, будто не рыгал, а рыдал только что: видно, знатно бедолагу нагнули и по щечке погладили. Единороги одиноко жмутся друг к другу, переминаясь с ноги на ногу. Это нечто прямо иллюстрация на тему «чё творится в башке у Егора», только у меня внутрянка такая, а у этого — наружка. А два месяца назад я бы тоже так рыдал от безысходности и от того, какое я говно, вот только пацаны вроде как не плачут. Нажимаю в приложении, типа отдал заказ, и выхожу из системы: ниче не сделается, если я немного похаваю. И так сегодня заказы раз в час падают, да и смена почти кончилась. — Покурим? — достаю сижки и протягиваю ему одну. — Как тя звать? — Амэшка… — мямлит че-то там в красный нос, закрываясь ладонями. — Чё? Какая еще омежка? — Олежка. Олег я. А ты? — Бля, ну заебись. Я Егор, — жму его пидорскую ладошку и прикуриваю. — У меня батя тоже Олег. — Это хорошо, — шмыгает носом, — может, ты тогда руки на меня распускать не будешь.       Оно стоит с папироской во рту, свисток свой вокруг фильтра сжимает и пялится на меня своими зенками, голубыми-голубыми и в оленьих ресничках. Подношу ему зажигалку, прикуривает. — А с хуя ли мне их на тебя пускать? Я че, совсем отбитый? Ты ся в зеркало видел? — А ты — себя? Кот бандит. Я вообще-то за собой слежу: пилинги, эпиляции, масочки. — Хуясочки. Я тебе про лицо твое разукрашенное. — А, ты в этом смысле… — делает большую затяжку и, не рассчитав, морщится и кашляет так, что слезы снова текут у него. — А ты думал, типа, мы щас будем как в одном фильме про доставщика пиццы? Или там сборщика мебели или сантехника поиграем? Олежка, блядь. Я че, на дебила похож? — Эм… Извини. — За что это мудло тебя так? Радугу не поделили? — Много же ты знаешь. — Ну так расскажи, я ж, типа, мимокрокодил, — вспоминаю, как это тяжело, когда пожаловаться некому. — Ты меня точно не прибьешь? — А че, есть за что? — улыбаюсь я, и он смущенно на меня косится. — Да не парься. Я ваще, считай, как в поезде попутчик, потрепались за жизнь и досвидос. Короче, похаваю с тобой, если ты мне все расскажешь, Олежка. — Ладно, котик… Тогда заходи, — немного подумав, говорит хозяин единорожек, топая ими обратно в хату.       А я стою еще пару минут втыкаю, как его задница в обтягивающих белых шортиках удаляется из виду, и не допираю, кого это он тут котиком назвал? Меня, типа? Захожу в квартиру вместе с сумкой и великом, разуваюсь и тащусь наугад в кухню. Квартирка у него уютная и такая как из сеструхиных журнальчиков: белые обои, черная посуда. Каталог икеи, короче. — В морозилке у тебя есть че? — Да не особо… — А если найду? — Так мы же собрались пиццу есть, — хлопает на меня ресницами в непонятках. — Дебил ты с разбитой губой! — я по-свойски заглядываю в холодос, нахожу там пачку замороженной фасоли. — На, к ебальнику приложи! — пихаю ему пакет прямо в разбитое табло.       Потом смотрю, у него в дверце на полочке Мирамистин стоит — то, что доктор прописал. — Еще бы компресс холодный тебе к ватрушкам приложить, марлю мне найди. И вот этим попшикай, а то мало ли, где ты ими терся. — Нигде я не терся… — бубнит Олежка, а сам все же делает, как я сказал.       Я падаю на его модный стул с понтовыми деревянными ножками и открываю коробку с пиццей. — Водички нальешь, а, Олежка?       Он ставит передо мной две бутылки светлого. — Мы с Костиком собирались кино посмотреть… — Хо-е-га-арден? Че за пивас вообще? Балтики девятки нет случайно? — Ху-гарден. Попробуй, вкусное, с апельсинчиком. Нефильтрованное. — Чё-то мне целый день сегодня какое-то «ху» предлагают. — Это хорошее «ху», — несмело улыбается это недоразумение. — Пивас фильтрованным-то может и не быть, но вот базар твой быть обязан. — Уж с этим мой рот как-нибудь справится…       Не считая пидорского фасада и странной манеры говорить, растягивая звуки нараспев, Олежка оказывается норм пацаном. Несчастным только чутка. Костик этот его бросил, короче. Полгода встречались, а тут вдруг психанул, и они типа поругались. — А он че? — Фотку в инсте увидел, где я с другим парнем, — шмыгает носом Олежка. — А ты че? — Я ему говорю, зай, это было до тебя! Это старое фото! А он не поверил и как шлепнет меня по лицу… — Да ты чё!..       Пережевывая кусок пиццы, я вспоминаю, что сам на тренировках часто травмы получал, но самая больнючая — это тот лещ, что мне брат по лицу зарядил, когда я на него быковал. И больно мне было не физически, а аморально. Ну мне-то за дело досталось, а вот Олежка вроде как и не виноват. — Мудила он, не уважает тебя! Ты по натуре львица! И сам себя чмыришь! — Ты прав, Егор… Всё, хватит с меня таких козлов! — Вот, другое дело! — хлопаю его по плечу. — Фотку-то покежь? — Ммм… Не уверен я, что ты поймешь, коть. — Да я тя отсканировал еще как в дверях увидел! — Ну смотри…       Олежка протягивает мне телефон. Вижу полуголого мужика в блестках на подиуме где-то в клубе. Какие-то розовые ремешки на нем, кепочка со стразиками. Пидорасия, в общем. Рядом телка согнулась тоже в нижнем белье, с белыми крыльями и хинкалями в красной помаде, делает вид, что зад ему облизывает. — Че за мужик-то? — Ну это тот, из-за которого Костик меня послал… — А ты тут при чем? Тебя даже на фото нет! — Как же? — хлопает глазами. — Вот он я! — и тычет пальцем в того белокурого ангела. — Ну пиздец.       Короче, оказывается, у Олежика работа — парики носить и туфельки копытцами. И еще че-то там делать, типа петь под фанеру, танцевать, в шоу участвовать. Я раньше думал, что драг рейс — это где на тачках катают. А оказывается, еще и на каблучках.       Дико мне все это, и вроде как инсульт жопы, и вроде как любопытно чутка. Я раньше думал, что в темном подвале такими вещами извращенцы занимаются, но Олежка говорит, что это очень весело. И плечиками пожимает, типа смущается. Ну не знаю, ему виднее, наверное. Говорит, кино они собирались посмотреть, а теперь ему кусок в горло не лезет. Ну я возьми да останься с ним, не бросать же пацана теперь с куском в горле. Похер на работу, никто там без меня от голода не умрет, а вот этот вдруг щас повесится?       А кино вроде про гомосеков, а вроде и нет. Старье какое-то нафталиновое, я сначала рожу кривил, а потом втянулся. Там, короче, три парня едут на конкурс, ловят по пути проблем, хоронятся в деревне и помогают бедным. Прикол в том, что они все в женской одежде.* Там даже Уэсли, мать его, Снайпс! Блейд в желтом платье!       Езжу на велике теперь и целыми днями думаю, а как Олежка в этих нарядах вживую смотрится. Потому что как я к нему ни приду, кроме этих единорожных тапок, он ну пацан пацаном: не как бирюк обросший, вытравил правда себе патлы, ну мой кореш Васька тоже по приколу так делал. Если гулять идем, то кеды у него всегда чистые идеально, у меня зубы даже не такие белые. Цепочка на руке, как у меня почти, и пахнет он мужиком, а не цветочками какими-то, как мой брат. Я в ванной у Олежика даже флакон как-то сфоткал: духи в форме мужицкого тела! * Синего цвета! Никаких там стразиков и бабочек с фиалочками. Хочу себе теперь такой же, вот мы с Олежиком в воскресенье пойдем в торговый центр — он мне обещал, что поможет выбрать.       К тому, что он меня «котей» называет, я быстро привык. Вот только он так всех называет: и подруг своих, когда по телефону говорит, и мужика-соседа, и даже его кота. Поэтому когда это понял, то сразу пояснил: — Че это у тебя, значит, все коти? Я думал, только я! — Привычка у меня такая, коть. А тебе не нравится? — Не нравится, — говорю, — я же тебя как всех остальных своих корешей «чуваком» не называю. Так что либо я один у тебя такой, либо придумай мне че получше, только никаких «зай».       А он улыбается как дебил и мямлит что-то типа «ладно», хоть ладошку ему подставляй, чтобы он в нее постеснялся. Не, ну, а че, я как все, что ли, должен быть?       А так Олежик вот совершенно ненапряжный. Не критикует, советы не дает. Правда, если спросить, то он за жизнь побазарить нормально может не хуже, чем в том шоу по телеку, которое моя мамка смотрит. Я даже уже и привык к его манерности, помню, как-то идем по парку, а он как заорет своим свистком: — Утачки! Смотри, Егор, какие они мусипуськи! Коть, дай хлебушек, я им побросаю!       А у меня с собой как раз две ватрушки, думал, на лавку присядем и вместо семок погрызем с ним. Ну все теперь, плакали мои булки. Кто ж знал, что он их использует по своему усмотрению…       Весь хлеб уткам раскрошил, а сам приговаривает: — Лапулечки какие! Плывите, кушайте!       И уточки гребут к своему большому собрату, наверное, по дакфейсу в Олежке своего признают. Я вообще до этого не знал, что такое «мусипуськи», как, впрочем, и другие странные слова, что он использует. Ну так-то это все шелуха, а на деле пацан он четкий, идейный. Каждый раз меня до слез смешит или че-то новое рассказывает. Видосы с вайнами кидает мне ночью, а когда я ему в ответ тоже ржомбы присылаю, это нечто мне голосовые оставляет. Включаю и слушаю там минуту его ржача. Типа чтобы я поверил, что ему правда очень смешно. Не знаю, что за уличная магия, может, все эти бабьи словечки и ужимки на меня так успокаивающе действуют. И характером он тоже весь неопасный. Как-то хорошо мне с ним, потому что когда ему весело, он превращается в настоящий праздник, как дитё малое, а самому-то уже, говорил, вроде двадцать пять или шесть даже. Бывают же такие люди в природе. Если б не сюсюкал и поменьше манерничал, снял бы с себя все свои беленькие тряпочки, я б его, может, и это. Попробовал бы…       А еще он мне фотки шлет со своих выступлений, и даже не стремается. Один раз даже видос с танцем на сцене прислал: я его пять раз пересматривал, пытаясь там под макияжем Олежика разглядеть. Ну натурально, баба бабой! Еще если титьки свои накладные напялит, на шее побрякушками прикроет, и не видно, что силикон. Один раз достал мне их потрогать, я поорал с них знатно, а Олежка такой говорит, мол, давай тебе примерим? Если бы мне кто другой предложил, я бы его уже приложил об стену и титьки эти ему в зад бы засунул. Но это же Олежка. Ну я и померил. Странно это все, реально как уёба с планеты трансов я с этими силиконовыми дойками. А Олежка прыгает вокруг, уже и парик откуда-то достал, щас, говорит, коть, макияж тебе сделаем. Не сделали, в общем. Потому что когда он разделся по пояс, хотел для меня в бабу нарядиться и на себе стал показывать, как парик надевается, мне было уже не смешно. И моему херу в штанах — тоже…       Оказывается, под одеждой Олежик вполне себе пацан, и кубики такие нехилые себе даже где-то успевает накачивать. Короче, тему эту я замял, странная хуйня какая-то. У него еще и имя сценическое типа «Энджел Фист». Я его спрашиваю, при чем тут фист? Как будто не танцор, а рестлер какой-то. А Олежка только смущенно улыбается и глаза опускает. Ну рилли, какой он там рестлер? Он как мамочка заботливая: то пылинку с меня сдует, то футболку поправит, хорошо, хоть сопли мне не вытирает.       А однажды — вообще! Я ехал к нему после работы на велике и в ливень попал. Прихожу, а с меня течет, как с утопца, и распух от воды уже чутка. Олежик меня чуть ли не феном сушит, бегает за мной по квартире с горчичниками и свой градусник мне в жопу пытается вставить. Это не Васька, который уже через час может забыть, что я у него на диване тусуюсь, и умотать с подругой из тиндера на свиданку. Но я у Олежки все равно тогда не остался, потому что спать в одной кровати в его однушке после истории с переодеваниями мне стало как-то тревожно. И моему херу в штанах — тоже…       И спустя примерно месяц, как мы с этим единорожкой скорешились, объявляется его бывший. Долбится в Олежкину шестьдесят девятую пьяный в какашечку — как он вообще сюда забрался? А мы с ним хотели в этот день в рестике словиться, только я раньше освободился и решил по пути зарулить. И вот открывается лифт, и я уже из него вижу, как этот чмошник дверь облизывает. Чую, у меня глаза кровью наливаются. Какому там контролю ситуации нас на тренях учили — все из башки разом вылетает, бросаю велик, его — за шкирку и на пол, ору, мол, хули ты приперся. — Ты офигел, что ли? — держится за голову, сидя на полу лестничной клетки. — У меня теперь сотрясение! — Были бы мозги — было бы сотрясение, — ставлю я диагноз. — А ты кто вообще?.. Новый мальчик его, что ли? Тоже по ангелочкам? Олежка, знаешь, как больше всего любит? Ща я тебе расскажу… — пуская слюни, мычит мне это хуйло. — Костик…       В двери стоит ошарашенный хозяин квартиры, хлопает ресницами и прижимает к груди свою голубенькую олимпийку. Я Олежку не отпихиваю, но и сам далеко не ухожу, а то мало ли, вдруг у Костика глаз зачешется. — Костик, уходи. — Нет, давай поговорим, — он пытается встать. — Помощь нужна? — скрещиваю руки на груди. — Нет, Егор, то есть да… только ты не уходи, пожалуйста…       Прислоняюсь к стене, выжидающе гляжу на пьянь под ногами. — Не могу я без тебя, Олежик, луч мой солнца золотого… разблокируй меня, а? — Нет, ты мне спать не даешь своими звонками!       Первый раз вижу, как у Олежки брови на глаза наехали. И даже не знал, что его губехи в такую ниточку могут сжиматься. Его воздыхатель тяжело дышит, ползая по полу на кортах. — Прости меня, пожалуйста, а? Я больше ни в жизнь на тебя руку не подниму! — Костик, я тебе сказал, уходи… Это не первый раз уже было. Я уже понял, что ты слово «нет» не понимаешь. — Вот ты, Олег, прикопался! Ну сорвался опять, ну прости меня… На коленях перед тобой буду ползать, зай! И больше вообще ни до чего не докопаюсь! Можешь даже дальше дружить со своей вышибалой. — Ты мне разрешаешь, да? Надо же, просто праздник какой-то! — распаляется злая мордашка. — А завтра что? Кулак? Табурет? Нож? Мне с тобой страшно… — А с этим не страшно? Да у него рожа такая, будто он людей на завтрак ест! — Слышь! — подаю голос. — Повежливее, будь добр. — А то что? Побьешь меня? — Случайно могу уронить. Ты все-таки выпил, а лестницы, когда ты бухой, знаешь, какие коварные? Оступился и полетел. — Я че-то не понял! Ты мне угрожаешь? — быкует Костик и, пытаясь встать, метит рукой в мое колено.       Естественно, я уворачиваюсь, а он летит дальше и попадает кулаком в бедро Олежки. Хватаю его за шкирку, руку за поясницу и мордой в стенку. — Слушай меня внимательно, Костик. Ща я тебя организую, и Костя у тебя целым только в имени останется. Вали отсюда и адрес этот забудь, понял? — и легонько скручиваю руку посильнее, пока Костик выть не начинает. — Понял? — Да понял я… Отпусти, блядь, уже! Ну победил ты, дебил! Забирай его, раз ты так в жопу давать любишь!       Вышвыриваю это тело из подъезда и по лицу Олежки понимаю, что никуда мы уже сегодня не пойдем. — Ты как? Че, может, за пивком тогда сгоняю? — А давай лучше за водкой? — стыдливо закусывает губу, будто слово «водка» нельзя упоминать всуе. — Какой ещё тебе нахрен водкой?!       Мнется в коридоре, шмыгая носом, курточку свою в руках уже в комочек смял. Кладу руку ему на плечо: — Олег, ну ты че? Харе сопли пускать! Не стоит он того! — Да я знаю… — А че тогда? — Слушай, коть, — заглядывает мне в глаза и сопит как-то совсем странно, — выражаясь твоим языком… Правда, почему мы еще не ебёмся? — В смысле?       Я даже забываю, как дышать: услышать, как он матерится, да еще и такие вещи спрашивает… С чего вообще такие мысли? Я к нему даже ласты не клеил, так, поглядывал на жопу иногда, на свисток его — это я рядом с ним плохо контролирую. — Я тебе не нравлюсь? — Ну ты, мля, нашел время яйца подкатывать, когда мы твоего бывшего ебаря только что за дверь выкинули. — Вообще-то, — он придвигается ко мне вплотную и кладет руки мне на задницу, от чего в моих трусах вдруг случается непроизвольное самовозгорание. — Это я был его ебарь.       Ну да, на тренях тебе вдалбывают на уровне подкорки, что корпус — слабое место у товарищей с моим ростом, но несмотря на мою подготовку Олежке оказалось так легко пройти мне в корпус, а оттуда — сразу в ноги, я стал какой-то вязкий, когда он вплотную подошел. Сук, че делать-то? Меня будто парализовало всего, а он с томной мордой по булкам моим шарит, прикарманивает, вдавливает меня в себя, я аж сам не замечаю, как уже спиной к стене прижался. — Олежка… Ты чего? — Хочу тебя, — читаю, как его губы это произносят, а в голове — белый шум и барабаны бьют.       И пахнет от него этим самым Жополем Голье или как его там… Я как нос утыкаю ему в ухо, так уже и оторваться не могу, а он все щемит меня в стену, и чую, как его единорожка мне прямо между ног упирается. Так, че мне там брат советовал? Потрогать? Ну что ж, кажется, я уже весь тронулся! Кладу свою ладонь на попку в белых штанишках. — Олежа, я это самое… За гомоеблю ваще не шарю. — Я знаю, коть. А ты расслабься, я все сам сделаю, — и как возьмёт и засосет меня своими губехами, я прямо там умереть готов.       И требовательно так, с толком, с расстановочкой. Тёлки, конечно, так не могут, им надо, чтобы я их, а тут — он меня. Я как дебил пасть раскрыл и подставляюсь, а руками уже вовсю его бампер исследую. Ниче так, блевать не тянет, даже наоборот, заводит не хуже бабы. — Пойдём на диванку, — мурлыкает Олежка, тянет меня за руку, и я еле успеваю разуться.       Толкает меня, сам рядом плюхается и как давай мне хер через джинсы наминать, у меня аж внутри все давление резко подскочило — никто из парней его ж еще не трогал. А сам такой вроде и борзый, и ласковый, шарит по моему лицу своими губехами, уши мне все облизал. Сижу и не знаю, куда мне руки деть-то? Вот сюда? Кладу одну ему на колено: такие плотные бицухи, жать приятно, коленки у него крепкие, веду дальше, к животу, и когда под футболку залезаю, Олежик как застонет, я аж поперхнулся: — Т-ты чего это? — Котик, я так давно этого хотел, чтобы ты меня потрогал, — и прижимается своим свистком ко мне.       Целую его и охреневаю: сладкий, горячий, деловой язык у него какой. Сук, у меня аж слезы наворачиваются, приходится глаза закрыть, а то распидорасит меня сейчас от эмоций. Даже не успеваю заметить, как я уже без футболки, а чегой-то он все еще в ней? Я один, что ли, тут как пидор с голыми сосочками сидеть должен? Тяну его тряпки за край, раздевается. А потом заваливает меня на спину, раз — и уже животом мне по херу елозит, спускается губами по шее, у меня мурашки к яйцам бегут, а Олежка тем временем до моих сосков добирается. И тут меня простреливает что-то, и хер в джинсах уже страдает. — Блять! Олежка, что ж это делается-то, а! — стонаю я сквозь слезы, а самому так хочется большего, хочется, чтобы он вообще всё с меня снял.       Будто у него там сканер помимо члена стоит, потому что стоит мне подумать, как джинсы с меня улетучиваются просто на раз-два. Пальцы его на моих сосках, а рот уже сквозь плавки мой стояк покусывает. — Хочешь меня, коть? — Хочу-у…       Не знал я, что он такой специалист по минету. Представлять-то представлял, иногда, когда на пельменях его залипал, но чтоб в реале это настолько крышесносно было — представить такое невозможно. Будто он прям знает, где именно своим блядским языком провести, чтобы меня так выгнуло. Кончил я, короче, минуты за две. Стыдобища, бля. Ну сливаться-то не по-пацански, короче, я его хер достал, а там елда будь здоров. И подрочил ему, как себе, что он тоже долго не держался, кончил мне на живот, прямо поверх моей спермы. А я в шоке его член всё сжимаю и глаз от головки оторвать не могу: щас бы в рот его, облизать всего… Бля, ну что за мысли, пиздец! Лежу на диване в ахуе, а Олежка рядом на полу уже сидит, волосы мне гладит и щеки целует, приговаривая, как я ему нравлюсь. А потом как ни в чем ни бывало такой: — Ну что, коть, теперь можно и за пивом!       Второй раз он меня уже конкретно заебал. У меня родаки на неделю на дачу умотали, и я пати на хате решил устроить. Да только в последний момент стало влом остальных звать, в итоге Олежка приезжает и такой растерянный, мол, а где все-то? Я ему говорю, сегодня, типа ты один за всех. И ему башню будто сорвало. Улыбочка сползает, глаза оленьи свои в меня вперивает и зажимает прямо в коридоре. А когда он меня под ноги подхватил, закинул на себя сверху и к стене прижал, я чуть с ума не сошел. Кидаюсь на него сам будто пьяный, целую, по лицу глажу и никак надышаться не могу, а он смеется, счастливый такой, что мне еще больше только хочется. Хочется, чтобы он уже не смеялся, а рожу свою кривил от удовольствия.       Непонятки начались, когда он меня в ванную потянул. Я думаю, ну класс, в ванной секса у меня еще не было, ща все будет. А это нечто меня запихивает под душ, невинными зенками своими хлопая, и говорит такой: — Надо попку тебе подготовить, Егор. Коть, повернись ко мне спинкой. — В смысле, подготовить? Я не понял, я че, типа снизу, что ли? — А ты разве не хочешь? — дует свои губки, держа в руках шланг от душа. — Тебя хочу, базара нет.       А он мне ласково по члену ладошкой проводит и улыбается: — Не волнуйся, коть, я буду нежным с тобой и с твоей попкой, — и как лизнет мне головку, что я уже на все согласен.       Еще весной я орал на брата, типа какого хера, два мужика друг с другом — это мерзко! Но когда с тобой такой четкий и заботливый, как Олежик, то чердак течет уже по другой причине. Когда тебе прямым контекстом говорят, какой ты охуенный, без вот этих вот намёкиваний бабьих, и нагло вторгаются пальцами в зад, будто ты чей-то, и он с тобой чё хочет творит, но при этом заботливо, мягко, типа я его мусипуська… А потом берет мои булки руками растягивает и языком там проходится. Я едва сознание не потерял. Потом, правда, взял себя в руки и помог себе спереди, пока мой единорожка сзади медленно входил, мокрый весь, а сам даже футболку не снял, прямо в ней в душ запрыгнул, вот же долбоебина. Записался, бля, я с ним в голубую команду.       Короче, напротив секса в душе я галочку могу смело ставить, потому что Олежка не удержался и засадил мне прямо там. Надеюсь, соседи не слышали, как я стонал, а если слышали, ну и хер с ними. Мне вообще после этого похуй стало, че там кто про нас с Олежиком подумает. А если и вякнет, я пару извилин всегда поправить могу. Потому что заботой такой дорожить надо. Да че там дорожить — беречь! И встречать его после работы, дебилов-то вокруг полно. А через месяцок я сам не заметил, как в тусовку влился. Смешные там все такие, кисы да зайки. Я первый раз когда парик надел, тоже долго над собой угорал. По приколу мы с Олежкой на вечеринку к ним в бабских нарядах заявились. И в них же потом в туалете потрахались. Я отлить зашел, а он меня как затолкает в кабинку, я аж флешбеки с себя самого словил и сразу понял, че ему надо. Развернул меня к себе спиной и принялся разрабатывать, только пальцев в этот раз, кажись, побольше добавил. Сколько у него их там, десять, что ли? Смазку даже специальную купил, чтобы очко расслабилось и его хер лучше входил. Я ему говорю, мол, Олеж, я на тебя смотреть хочу, а не на стену с унитазом. Короче, насмотрелся. Пришлось верхом на нем прыгать, пока он сам на унитазе сидел. Целоваться только не стали — косметика все ж, хуле. Поэтому я все это время на его размалеванное лицо смотрел и уже даже не понимал, кто передо мной: мужик или баба. Просто Олежка, такой вот он, какой есть. И я не ожидал, разревелся потом прямо в сортире, а он меня по голове гладит и приговаривает: — Ну что ты, котя, впечатлительный ты мой. Ну хорошо же было!       А я ему возьми да ляпни: — Олежик, да я просто представить, бля, не мог, что когда-нибудь буду вот так сильно мужика любить, аж до дрожи в коленках!       И тут уже смотрю, у Олежки тоже слезки текут, прям как тогда, в день нашего знакомства. Короче, не получилось у нас дальше в баре потусить: макияж мы размазали так, что ни одна палетка в гримерке не справилась, пришлось все смывать и домой ехать, продолжать наш марафон любви. И теперь, стоит мне с ним наедине где-нибудь зависнуть, я как дебил улыбаюсь, когда думаю, типа непорядок, че эт мы еще не ебемся? И сам лезу к нему куда получится, а он хихикает и губехи свои страстно закусывает, единорожка моя любимая, блядь.