---
Фрэнку ебаться не хотелось уже давно. То ли из-за того, что шлюшки вокруг все поголовно мерзотные, то ли из-за того, что мозги забиты лишь Восторгом. Были. Хочется ли Фрэнку присунуть кому-то сейчас? О, он ведь может, желающих хоть отбавляй. Женщины, мужчины — каждая сошка льнет к нему, пытаясь забраться под крыло и отхватить кусочек АДАМа в придачу с членом. Но когда вялый член Фрэнка, облизывает чей-то язык и его насильно пихают в чью-то глотку, кроме рвотных позывов у него не происходит ничего. Ни страсти, ни банальной эрекции. Однако, порой все равно ухает внизу живота. Особенно по утрам, когда член все-таки просыпается и требует хоть чего-то. Фонтейн лениво гладит его рукой, мол, успокаивайся, ложись, нечего тут светиться. Если не хочет по-хорошему, мягко, то приходится быть жестким. Доводить себя несколькими резкими толчками в кулак. Безэмоциональный выплеск. Никакая шлюшка, никакой развратный парень не поможет. А есть Джек. Джек Райан. Желтоглазый ублюдок, который добровольно может лечь под нож. И под тебя, кстати, тоже. Именно с этими мыслями, он и толкается в кулак по утрам. Знать, что этот монстр, готов пойти на это без приказа и какой-либо личной выгоды, почему-то, невероятно заводило. Перед глазами так и стояли желтые глаза и приоткрытые тонкие губы, мокрые от слюны и семени. Безэмоциональное подчинение. Иногда, ему правда хотелось сорваться утром с кровати, прийти в номер к Джеку, сесть на стул и расстегнув ширинку, хрипло простонать: отсоси мне, будь любезен. Джек бы уже засунул его член к себе в рот, когда он только протянул руку к ширинке. Он бы даже не успел сказать код. Это утро не исключение. Излюбленная фантазия, как хорошее порно, никогда не надоест. Фонтейн кусает губы и проводит ладонью по стволу, перезаряжает. Вверх, вниз, задержаться на головке…черт, да…вот так… Он закрывает глаза и раздвигает ноги пошире, чувствуя, как соскальзывает на пол шелковое одеяло. Ну и поебать. Член твердый, как кол, и требует разрядки, и плевать, насколько развратно выглядит Фонтейн на шлюшеской кровати с раздвинутыми ногами и припухшими от укусов губами. Главное — кончить. А сам процесс… Фантазия в голове будто оживает. Сосущий у него Джек. Слюна на его подбородке, желтые глаза, смотрящие на него неотрывно от процесса. Боже, он даже чувствует его горячий язык на своем члене… Стоп. Чувствует? Фонтейн распахивает глаза. И. Мать. Вашу. Это лицо между его ног. Этот горячий язык. Это все реально. — Какого хера, пацан? — хрипло стонет он, убирая руку с члена и чуть приподнимаясь на локтях, вглядываясь в желтые плошки, — Ты понимаешь, что делаешь? Он захлебывается внезапным стоном. Джек прошелся языком по яйцам. Херов сукин сын. Откуда он…? — Понимаю, — раздается шелест и язык следует по стволу, — видел, как делали это другие. И, похоже, не только видел, а запоминал. И хорошо, мать вашу, запоминал. Получается то у него неплохо. Лучше, чем у других. Нет… не лучше — подсказывает Атлас — приятнее. Он еще довольно неопытен. Но схватывает быстро. Фрэнку Фонтейну давно не было так хорошо. Черт, естественно, его фантазия ожила, но все же… — Иди к черту, пацан, — гордость берет свое, — проваливай, тебе здесь не рады… Титаническое усилие. Разум в отказ, но член только вперед, уже готов погрузиться в горячую глотку. — Разве? — отзывается Джек, игнорируя рычащий приказ босса, — По реакции твоего тела этого не видно. Ах, ты…! — С чего ты вообще взял, что мне нравится, ха? — с издевкой смеется Фрэнк, а сам толкается членом в щеку парня, — Думаешь, ты особенный? Думаешь, я так и жду, что ты придешь и отсосешь мне? Взгляд желтых глаз, тоже искрится какой-то издевкой. Или это все больное воображение Фонтейна? — Не думаю, знаю. — Что блять? — Слышал свое имя на твоих губах. Ну, все — думает Атлас — терпеть уже нет сил. Ну, все — думает Фонтейн — он сам нарвался. — Сученыш, — хрипит Фрэнк, погружая член в податливую глотку. Джек действительно еще неопытен, но старания у него хватает. Сосет с запалом, причмокивает пошло и совершенно не сопротивляется, когда Фрэнк давит ему на затылок, стремясь прижать его губы прямо к лобковым волосам. Сука, сука, сука… сейчас, уже почти… Когда он изливается в его горло, то уже не сдерживает себя, рычит со стоном и подтягивает морщащегося от горького вкуса спермы Джека к себе, переворачивает рывком на живот и замирает. Он собирается это сделать? Что ж, тогда… — Пацан, будь так… — Не надо, — хриплый шелест, заставляет Фонтейна замолчать. Что парень сказал? Не надо? Это ему послышалось? — Если собираешься трахнуть меня, то делай это без фразы. Я хочу… хочу сам… хочу помнить… пожалуйста, Фонтейн… Фрэнк шипит от злости на этот надоедливый, скулящий голос, но кодовую фразу так и не решается произнести. Знает, что так будет лучше, сказать — будь любезен, позволь мне трахнуть тебя — и наслаждаться целым, бездумным подчинением, а потом, просто стереть парню память. И только он, будет помнить. Но теперь… Пусть — шепчет Атлас — это его выбор. Точно такой же, как и служить тебе. Позволь ему делать то, что он хочет. Хоть раз, позволь по-настоящему. — Хорошо, — хрипит Фонтейн у мальца за ухом, — но смотри мне… я с тобой нежничать не буду, усек? Мне плевать, что это у тебя в первый раз. — Знаю… — А ты у нас сильный парень, ха? — Фрэнк ставит Джека на четвереньки, и стаскивает с него брюки вместе с боксерами, — Это не то же самое, что быть сверху, пацан. Не то же самое, что ебать Тененбаум. — Я с ней не спал. — Что? — Фонтейн останавливается и недоуменно смеется, — Стоп, стоп, стоп. Ты что, ослушался приказа? Когда я посылал тебя убить ее, то сказал, что тебе следует с ней «поразвлечься» перед ее смертью. Я еще добавил — будь любезен? Как ты…? — О… так в этом был смысл… — А в чем еще он мог быть? — Я понял это по-другому. Я прострелил ей колени и смотрел, как она пытается уползти прочь, спасая свою шкуру. Мне казалось, это в твоем понимании — «поразвлечься». Секунда, две, три — и только тогда до Фрэнка доходит. Ну какой же он идиот! Отправил девственника с такой размытой фразой! Конечно же, он понял ее по другому! Он смеется, слюной от смеха заливая мокрую спину Джека. Ха, а если так подумать, то, как он понял его приказ, тоже довольно неплохо. О, хотелось бы ему в тот момент быть рядом и воочию наблюдать смерть этой стервы. — Так, — откашлявшись от смеха, произносит он, дотрагиваясь до уже вставшего члена Джека, — полностью девственен? Удивительно, учитывая, сколько сучек пыталось через тебя залезть ко мне в штаны. — Я не позволил им, — младший Райан податливо толкается в чужую руку. — Не говори, что ждал, пока я тебя возьму? — скалится Фонтейн, дотрагиваясь пальцами до входа парня, — Пацан, я же тебе говорил, я не… — Не Атлас, — ледяной шелест вперемешку со стоном, — и он мне не нужен… хотя должен признать, у него был приятный голос… — Ха. — Но ложусь я под Фонтейна, — Джек охотно принимает его пальцы, — и по собственной воле. Преданный ублюдок. Самоуверенный, преданный ублюдок. Верный пес. Надевший на себя ошейник по собственной воле. Самый большой куш, когда либо сорванный Фрэнком Фонтейном. — Раз так, тогда, будь… — хрипит Фрэнк, чуть ли не срываясь на классическое — будь любезен — но вовремя прикусывая свой язык, — расслабься, и отдайся полностью… — Как скажешь…---
Этот город тонет. И он это знает. Фонтейн никогда не был сентименталистом. Его не особо волновали чужие чувства, красота природы, жалобные истории и прочая, прочая чушь. Если это не помогает выжить, то на кой черт это все? Если это не помогает подняться вверх, то зачем это все? Но сейчас, он падает вниз. И сейчас, он умирает. Так что он может позволить себе пожалеть этот город, захлебывающийся в воде и крови. Какой потенциал пропадает зря… Если бы он взял этот город раньше, когда он процветал, а не прибрал бы эти ржавые остатки, то, возможно, все было бы по-другому. А теперь… Его люди уже пожирают сами себя. Остатки людей, точнее. Сам он еще питается какой-никакой едой, но только он сам. Ах, да, и желтоглазый выродок. Ему перепадают объедки с его стола. Большинство отсеков уже затопило. Без рабочих рук, топит все. Когда Форт Веселый уже был по горло в воде, повесился Коэн. А до этого, до последнего, он завывал что-то по радио, от чего у всех вяли уши. Вот вам и маэстро. Джек тогда спрашивал — можно ли пойти и грохнуть его? Ты же этого хочешь? Он-то хотел. Только вот пацана, все равно не стал отпускать туда. К черту — сказал он тогда, закрывая подушкой уши — он скоро сам утопится. И был прав. А потом, был массовый геноцид. Народ требовал еды. А Фонтейн требовал тишины. И послал Джека устранить неполадки. Бах, бах, бах. Дерется выродок, как несколько Больших Папочек вместе взятых. И свитер у него, теперь красный. А заявился он тогда такой… Фрэнку понравилось брать его, вдыхая въевшийся в кожу мальца запах крови. Ебучее безумие… кто из вас сошел с ума? Ты или он? Оба — мрачно изрекает Атлас. Оба — с усмешкой соглашается Фонтейн. Город тонет. И ему самому, не долго осталось. — Мы еще можем уплыть, — с кровати раздается сонный голос Джека, и Фрэнк поворачивает к нему голову. Пацан курит. На шее синяки от удушающих пальцев Фонтейна, на груди укусы от острых зубов Фонтейна, на лице порезы от ржавого ножа Фонтейна. И красный засос на ключице от Атласа. — Нет пацан, никаких уплыть, — хохочет Фрэнк, вырывая из рук пацана сигарету и прижимая ее к стеклу, головой кивает на то, что за ним, на толщу воды, — мы с тобой окажемся там, усек? Мы, блять, будем держаться за этот гадюшник до последнего, иначе все, что я проделал, было бессмысленным. Желтые глаза смотрят на то, что за ним. На толщу воды. Холодный взгляд теплых глаз. Взгляд, говорящий — я знаю, к чему все идет, мне это не нравится, но я ничего не могу сделать. Опять двадцать пять. — Мы тонем, Фрэнк, — о, он не так часто зовет его по имени, только когда чрезвычайно серьезен, — это правда то, чего ты хочешь? Да — Атлас просто не видит другого выхода, он слишком много крови пролил для этого. Да — Фонтейн просто не видит другого выхода, он не может перешагнуть через свою гордость, не может признать, что он не прав. — Да, — Фрэнк скалит зубы и нависнув над Джеком, вновь сдавливает пальцами его шею, — и будь так любезен, заткнись уже и приготовься к следующему раунду. И тот уже готов. И даже без кодовой фразы.---
Музей, самая высокая точка в Восторге. Последнее место, куда еще не добралась вода. Брать Джека здесь, на спасительном островке, кажется Фонтейну наивысшим приступом его безумия. Невероятно возбуждающим, тем не менее. Он кончает с животным рыком и языком Джека в своем рту. Пацан хрипло дышит, когда разрывается их поцелуй и Фрэнк чувствует, как тот содрогается от оргазма. — Кончил, малец? — ухмыляется Фонтейн, слезая с парня, — Только посмотри на себя, чертово животное, какой у тебя вид…ха-ха-ха… Джек стирает слюну со своего подбородка и ледяной взгляд желтых глаз, на мгновение, смягчается. Фрэнк не так давно научился хоть как-то читать его эмоции на, казалось бы, вечно каменном выражении лица. Джек умел и злиться, и радоваться, получать удовольствие, недоумевать и даже… Черт, вот такое проявление эмоций Фонтейна жутко бесило. Печаль и тоска на смазливом юношеском лице, смотрелись как-то глупо и по-детски. Особенно для человека, собственноручно положившего кучу народу. Ну-ну — успокаивал Атлас — он же и впрямь еще ребенок. Ха-ха — саркастично думал Фонтейн — этот ребенок, чистое ублюдское отродье. Джек уже не предлагал им уплыть, не начинал разговор по поводу батисферы, но он часто глядел за стекло, на толщу воды и шумно вздыхал. Обреченно. А потом смотрел на Фрэнка… как пес, на умирающего хозяина. Мы еще можем спастись. Выплыть на поверхность. Ни.За.Что. — Ты только посмотри, — присвистывает Фонтейн, глядя за стекло на мерцающие огоньки затопленных зданий, — еще горят — ха-ха-ха! — или, точнее, догорают? Уже скоро, пацан, вода дойдет и до сюда. Малец не отвечает, только натягивает на себя одежду, тут прохладно, все-таки. А Фрэнк, не мигая смотрит на толщу воды, на рыб и медуз, и до него слабо, но доходит. Его кончина, скоро наступит. Их кончина. Они последние, кто остались. А ведь ты хотел убить его сразу, после передачи ключа, почему ты все же сохранил ему жизнь? Твой туз в рукаве… Он привел тебя к этому. А что ты дал ему взамен? Атлас вздыхает на задворках сознания. Что я дал ему? Я дал ему все, о чем он только мог пожелать! Пацан отхватил и месть, и власть, и — черт — даже меня! Для этого пса, высшей наградой было служить мне. Фонтейн смеется. О, да, Джек ведь сам выбрал его сторону. Его. Фрэнка Фонтейна. И все же…это то, чего ты желаешь? Умереть рядом с ним? Фонтейн знает, что поехал кукухой, раз разговаривает со своей вымышленной проекцией. Атлас. Идеальный, хороший парень. В меру жестокий, в меру справедливый. Каким он мог бы стать. Каким он должен был стать. Но чертов Восторг…город надежды, похоронил это в нем окончательно. Он все еще может… Ты должен дать ему выбор. Как Атлас. В последний раз. Пацану не нужен Атлас. Он же сам… Но тем не менее, до того, как он понял, кто ты есть, он был готов помочь и ему. Дай ему эту возможность. Возможность выбора. Дай ему Атласа. Фрэнк смеется от собственного голоса. Ах, этот приторный ирландский акцент… ну, он и в самом деле у него неплох. Пацану же нравилось, верно? — Эй, парень, — он разворачивается к нему и усмехается, натыкаясь взглядом на удивленные желтые плошки, — надо поговорить. Джек и правда шокирован, его тело реагирует на этот сладкий голос. Реагирует бурно. Даже отсюда видно, как на его руках поднялись волоски и появились мурашки. Ностальгия, не иначе. — Ты… почему…? — Мало времени, парень, — о, эта интонация, прямо как тогда, как с историей про Мойру и Патрика, — лучше ответь мне, ты еще хочешь свалить отсюда? Уплыть с этого ужасного места, вернуться наверх? Джек смотрит сквозь него. О, теперь, он ищет Фонтейна. Не сейчас пацан, погоди. — Хочешь же, да? Отвечай. Повинуется… да, повинуется, кивает головой. Хочет, естественно. Он ведь и тебе предлагал. Но… Черта с два я брошу то, что принадлежит мне. Именно, Фонтейн не бросает свое добро. — Батисфера тут, парень, я подогнал ее, — Атлас кивает головой в левое крыло, — залезай в нее и плыви. — За…лезай? Залезай? — парень поднимается и неуверенно топчется на месте, — Постой, почему ты говоришь так…? — Я не поплыву, пацан, — рявкает Фонтейн, — мы же уже это проходили, верно? Не тупи и проваливай, пока я не передумал и не размозжил тебе мозги об эту сраную батисферу. Не холодный… взгляд желтых глаз, впервые, не ледяное пламя. В них самый настоящий страх. Страх за умирающего хозяина. Как глупо. До сих пор цепляется за эту чертову привязку. — Нет… — Что ты сказал? — не то Атлас, не то Фрэнк. Оба. — Я не пойду один, не смогу. Джек поднимает на него свой взгляд. Смотрит уверенно. Именно на него. — Это не то, чего ты хочешь, — шелест на грани истерики, — это то, чего хочет он. Он… Это про Атласа, конечно. Вот только малец, походу не догоняет, что Атлас и Фонтейн один и тот же… — Нет, парень, — хохочет Фрэнк с ирландским акцентом, — это ты не понимаешь, чего я хочу. Он гордо вздергивает подбородок, как и в тот день, когда впервые начал конфронтацию с Эндрю Райаном. — И навряд ли поймешь… А теперь… будь так любезен, садись в батисферу, поднимайся наверх, и не вздумай возвращаться. Страх. Боль. Приказ. Все это перекашивает лицо парня и ноги сами начинают нести его к батисфере. Медленно (сопротивляется, упырь), но верно. — Нет…нет! Черт…! Фрэнк! Хватит! — рычит, аки преданный пес, — Ты не понимаешь, что делаешь! — О, пацан, поверь, — усмехается мужчина, — еще как понимаю… — Зачем?! Я не понимаю, зачем?! — они равняются и парень изо всех сил пытается задержаться на месте, — Ты должен был убить меня! Зачем отпускать?! Ха… зачем, да? Ты же мой туз в рукаве, парень, должен был уже понять, сколь многое я в тебя вложил. И дать алмазу сгнить здесь? Ну уж нет. — Прощай, пацан, — смеется он, провожая взглядом излюбленный, уже красный, свитер, — помнишь же, да? Ты рожден для подвига, парень… так что будь любезен, выберись из этого ада и покажи всем наверху, чего стоил Фрэнк Фонтейн! И чего стоишь ты… Джек. — Фр… Фрэнк, стой! Отмени! Отмени свой — …! Конец всего утопает в батисфере, уплывающей на поверхность. А его личный, персональный конец, наступит через пару дней, когда вода доберется до этой точки и скроет его с головой. Фрэнк падает на еще теплый, от тела Джека, кафель, и заливисто хохочет. Единоличный правитель Восторга! Мокрые деньги, гниющие женщины и тонны АДАМа! Все, о чем только можно было мечтать! А Джек… Атлас усмехается на задворках сознания и исчезает. Остается только Фрэнк Фонтейн. Восторг мой, парень. Уж не думал ли ты, что я захочу делить его с тобой? Ха, размечтался… Ах, Восторг… город, где художник не боится цензора, где великое не ограничено малым, где ученого не стесняет ханжеская мораль… Восторг теперь стал моим городом… А тебе, Джек, стоит найти свой. Это тебе последний дружеский совет от старины Фрэнка Фонтейна.