***
В их мире не всегда есть начало, середина и конец. Иногда это просто длинный отрезок времени между ними. Пустое пространство среди мгновений, минут, месяцев, проведённых в ожидании. Призраки на кончиках пальцев Саске знакомы с ожиданием. Иногда это только начало, затем середина, и снова середина, и вновь середина и...***
— Хината! — обрадованно зовёт Наруто, и голос его звучит странно для Саске — не потому, что он не ожидал когда-нибудь снова увидеть Наруто счастливым. И не потому, что он не мог распознать радости в собственном голосе, если она вообще там бывала. Просто он не ожидал, что проживёт так долго, что однажды сам её услышит. Война — тяжёлая, абсурдная вещь. Саске был знаком с ней как никто другой. Но это делало его чужим — и для себя, и для всего мира. Но особенно — для всего, что он знал раньше. Или желал узнать в какой-то момент. Ему нравится мысль о том, что он услышал, как звучит счастье — пусть и всего однажды. Хината моргает, глядя на Узумаки, сидящего у барной стойки с полным ртом рамена. Её щёки розовеют. Саске напоминает себе, что некоторые вещи никогда не меняются. Наруто похлопывает по табурету рядом с собой, и Хината скромно присаживается. Она едва смотрит в сторону Саске. Впрочем, это не имеет значения, потому что он кладёт палочки на свою полупустую миску (или, может быть, она наполовину полна, он никогда не понимал, да и не стремился: миска есть миска, пустая есть пустая — даже когда полна), поднимается с места и собирается уходить. — Куда это ты? — спрашивает Наруто, глядя на друга. «Друг». Что за чёртова шутка, и звучит она как-то неправильно, потому что у Саске горечь во рту (уже давно) и никакого ответа ему в голову не приходит. — В другое место, — наконец отзывается он, плотно сжимая губы. Бросает взгляд на Хинату, но та смотрит лишь на свои руки, сложенные на коленях. Когда он отходит, Наруто всё ещё не теряет счастливой интонации в голосе, поворачиваясь к Хинате с пренебрежительным взмахом руки: — Не обращай на него внимания. Кстати, где ты пропадала? Саске думает, что некоторые вещи, возможно, всё-таки меняются.***
В какой-то момент путь Саске всё же проходит по её границам. Не нарочно. Достаточно легко это признать. Ведь Саске никогда по-настоящему не заботило чужое внимание, а в особенности — её. И, тем не менее, он получает его. Всё начинается с его постоянного присутствия в компании Наруто. Поначалу это было необходимым условием, с которым Учиха столкнулся по возвращению в Коноху. Вместе с невидимой печатью Хокаге возле шеи, усиленными патрулями АНБУ и общим чувством тревоги, охватывавшим деревню в его отсутствие. — Тебе очень больно? — однажды спрашивает Хината, наблюдая за тем, как он протягивает руку к тому месту, где шея переходит в плечо. Хьюга представляет, как проклятая печать разрастается прямо под кожей. Ей становится интересно ощущение зубов, прокалывающих кожу. Задумывается она всего на мгновение — достаточно долго, чтобы напомнить себе, что в этот раз виновник — не Орочимару, и Саске — не жертва. По крайней мере, не в известном ей смысле. Он даже не смотрит на неё. Как не смотрел и раньше. — Разве это имеет значение? — его рука соскальзывает на бок. Где-то дальше, на поле, Наруто тренируется с Сакурой, и тень над головой Хинаты сжимается всё больше и больше, не в силах противостоять палящему солнцу. Она лишь щурится в ответ на встречный вопрос Саске. Он наконец удостаивает её взглядом. Но вот в чём дело: Саске не видит так, как она, несмотря на преимущества шарингана. — Ты всё равно не можешь уменьшить мою боль, так зачем спрашивать? Хината запоздало осознаёт, что в своём вопросе обращалась скорее к Неджи, чем к Саске. Потому что она ни разу не спрашивала о печати, когда Неджи был ещё жив, и где-то в глубине души, видимо, всё ещё винит себя за это. Быть может, она всё ещё хочет исправить ошибку. Но мертвецам неведома боль, а потому вопрос утратил смысл. Вот она и пропускает своё сожаление через Саске, притворяясь, что вопрос действительно что-то значит. Печати — это как двери, понимает Хината. На стыке шеи и плеча Саске остаётся закрытым. Орочимару — с одной стороны, Коноха — с другой. Где-то посередине — сам Учиха. Хината помнит глаза мёртвого Неджи: пустые, бледно-молочные радужки. Блеск пота на его проклятой печати клана Хьюга, когда протектор соскользнул со лба. Его рот приоткрывается, будто Неджи хочет что-то сказать, но наружу лишь вытекает струйка крови. Клан Хьюга — это дом закрытых дверей. А Хината стоит с другой стороны, крепко сжимая пальцами дверную ручку, и всё время чего-то ждёт. Саске медленно возвращается рукой к шее, застыв на месте от нахлынувших воспоминаний.***
Легче видеть недостатки друг в друге, чем в самих себе. Никто из них не любил зеркала.***
На первой миссии Саске его шаринган всё ещё находится под действием печати. Хокаге держит Учиху на коротком поводке, но тот слишком устал, чтобы беспокоиться об этом. Всё, что ему нужно. Оно гнёт и ломает все вещи. Даже доверие. Хината получает кунай в бедро, когда неожиданно заслоняет собой Саске: глупо, потому что даже без шарингана он достаточно быстр, чтобы уклониться. — Какого чёрта, Хьюга? — восклицает он, наблюдая за тем, как Наруто перевязывает ей ногу по окончании боя. Саске задаётся вопросом, не задерживается ли прикосновение Узумаки слишком долго, не наклоняет ли Хината голову слишком низко. Может, Учиха просто зацикливается на том, что не заслуживает внимания? Как он уже зациклился на ярком контрасте красной крови, текущей вдоль бледного бедра, или на резком выдохе Хинаты, сорвавшемся с её губ, когда Наруто затянул повязку потуже. Или на тяжёлом занавесе её волос, когда она склонилась над раной. — У каждого из нас... есть своя миссия, — загадочно отвечает она. Саске осуждающе щурит глаза. Потому что если её миссией был он — если Хокаге в самом деле отправил эту слабую, нерешительную, похожую на призрака Хьюгу присматривать за ним — то этот грёбаный мир действительно обречён. Но... Она глядит на него снизу вверх, и проблеск сомнений мелькает в её неподвижных глазах, белых, словно кость (белых, словно кость, потому что сирень — это ложь, игра света — нет там ничего, кроме затвердевшей полой оболочки). Саске тяжело сглатывает, и Хината отворачивается, глядя на траву. Она берёт предложенную руку Наруто в свою и больше не смотрит на Учиху. Саске подозревает — хотя правду он узнает лишь много лет спустя (и даже тогда он практически вытянет ответ из Хинаты, опаляя дыханием ложбинку на её шее)... ...Он подозревает, что это не было заданием.***
Хината размышляет об одной истории. Той, что про волка и журавля. После обеда у волка застряла кость в горле, и он пошёл к журавлю, пообещав ему щедрую награду, если тот вытащит кость. Журавль, конечно, не решался сунуть свою длинную шею и голову в волчью пасть, но в конце концов уступил. А когда кость была вытащена и волк пошёл прочь, журавль остановил его с вопросом: «А как же моя награда?» Волк ухмыльнулся, сверкнув зубами в угрожающем обещании: «Разве недостаточно того, что я не сомкнул челюсти на твоей прелестной шейке? Разве недостаточно того, что тебе оставлена жизнь?» Взгляд Хинаты скользит вдоль ключицы Саске, опускаясь на рану. Его окровавленная рубашка свисает с плеча. Она не ирьёнин, но Сакура всё ещё без сознания, а слабый зелёный цвет, искрящийся на кончиках пальцев Хинаты, не достигает нужного оттенка. Он становится то более резким, то слишком приглушённым. Саске остро ощущает недостаток её опыта. Он слегка вздрагивает в ответ на вспышки свечения, но в остальном никак не показывает боли. Волосы Хинаты спадают на лицо, заслоняя обзор. Она раздражённо фыркает, вздувшиеся вены вокруг глаз пульсируют от напряжения. В тот самый миг, когда она собирается крутануть шеей в надежде откинуть волосы, Саске поднимает руку, чтобы убрать пряди с её плеча. Его пальцы касаются шеи и задерживаются там, рука зависает над плечом. Саске сталкивается с пристальным взглядом белых, словно журавлиные перья, глаз Хинаты. Она ловит его ухмылку на самых кончиках губ, остро изогнутых вверх. Хината приоткрывает рот, будто намереваясь что-то сказать или вдохнуть (кажется, она забыла, как это делается), или просто попробовать воздух на вкус. Она неуверенно скользит языком по пересохшим губам, когда взор вновь устремляется вниз, к ключице Саске. Она скорее чувствует, чем видит его дыхание, потому что смотреть — по крайней мере, бьякуганом — уже перестала. Хотя видеть (не так, как умеют все Хьюги) Хината не прекращает никогда, и теперь начинает удивляться... Не жди награды за служение нечестивым. Так всегда заканчивалась эта сказка. Хината нагибает длинную белую шею, чтобы получше разглядеть его рану, кость в её руке. Если ему полагается защёлкнуть челюсти, она вряд ли станет возражать.***
Вот в чём дело: для Саске она красива. Но иначе, чем все остальные Хьюга. У них своя красота. Ей не обделена Ханаби. Она была у Неджи. Это строгая, точёная красота, которой можно обжечься, если подойдёшь слишком близко. Хината — другая. Красота Хинаты кроется в мозолях между костяшками пальцев, в том, как она наливает себе чай за столом в последнюю очередь, в том, как солнечный свет словно сворачивается в кокон, пойманный в ловушку сгибом её локтя. Небрежная грация, столь же чувственная, сколь и вежливая. Однажды Саске пригвождает её к дереву во время спарринга; их кунаи скрежещут друг о друга, пока Хината изо всех сил старается сдержать его напор. Это происходит, когда Хината заворачивает ногу ему за колено, пытаясь вывести из равновесия. Но Саске реагирует молниеносно, толкая её спиной к коре своим тяжёлым плечом. Она стискивает зубы: приглушённый крик боли застревает в горле. Нахмурив брови, Хината смотрит на Саске снизу вверх, а затем застывает на месте. Он наблюдает за тем, как меняется её лицо. Расцвет осознания вспыхивает под её кожей, и, не успев задуматься над своим движением, Саске отстраняется от Хинаты. То, что делает её красивой, также делает её и опасной. И Саске думает, что в этом кроется какой-то урок, но он зашёл слишком далеко, чтобы усвоить его. И уроки всё равно никогда не были его приоритетом (Какаши подтвердит). Ибо то, что нельзя заклеймить на его плоти, не стоило того, чтобы на нём зацикливаться. Быть может, поэтому проклятые печати и проклятые глаза — это всё, что у него осталось. В конце концов, он был упрямым учеником. Имеет больше смысла сказать, что Хината Хьюга прекрасна, чем сказать, что Саске Учиха усвоил урок. Да и вообще, какой урок? Он никогда толком не узнает — потому что затем её плечи опускаются, будто в знак поражения (но всё же не окончательного поражения, ибо её телу не знакомо такое понятие, и Саске уверен, что она скорее сломалась бы, чем когда-либо призналась в этом) — и ощущается что-то... Что-то податливое и тихое. — У тебя глаза твоего брата, — говорит Хината. Какого чёрта? Саске отступает от неё. Откуда она могла узнать? Откуда она знает? (Однажды, уже в будущем, она скажет ему, что всегда знала, даже не видя, потому что эта способность свойственна всем Хьюга и Хината в ней преуспела больше всех. И даже будь она слепой, глухой и немой, она была бы глупа, если бы не увидела. Потому что мёртвые не чувствуют боли, но вот он Саске, живой — перед ней). Его глаза горят алым, и теперь она уверена. — Вот почему ты вернулся. Саске не отвечает ей. Вместо этого он резко приставляет к горлу Хинаты кунай, но успокаивается, видя полное отсутствие сопротивления. Руки Хинаты висят по бокам, черты лица смягчаются. — Ты живёшь ради него. Такая глупая идея — произнести это вслух. И он не может потребовать у неё забрать свои слова обратно, потому что это правда. Это грёбаное книжное клише, но всё же правда. Вплоть до спокойных, залитых кровью глаз, вплоть до незаметного, покорного «пути шиноби», которому он поклялся следовать, едва переступив через ворота деревни. Потому что Учиха Саске мёртв. И, конечно, то же самое можно сказать об Учиха Итачи. Но спросите Саске, кто из них заслуживает жизни. Ответ очевиден. Потому что он никогда не планировал возвращаться сам. Он уже признал своё имя потерянным, уже смирился с ничем не примечательной, во многом не реализованной жизнью — но, тем не менее, жизнью (ведь сердце бьётся, лёгкие дышат, кровь бежит по венам — что-то ещё осталось от жизни — и этим он обязан Итачи). Потому что он уже свыкся с серым однообразием существования павшего Учиха. Он смотрит на Хинату, задыхаясь от боли. Хуже всего то, что он до сих пор лжёт самому себе.***
По правде говоря, все они давятся костями, некоторые из них — своими собственными.***
— Что-то есть? — спрашивает Наруто, лёжа рядом с ней лицом к лицу на футонах. Бьякуган Хинаты исчезает, вены под глазами сглаживаются, когда она моргает, чтобы вернуться в настоящее. — Всё чисто. Наруто выдыхает с облегчением, впервые с начала их миссии. От уязвимого трепета его закрывающихся век у Хинаты сжимается сердце. Она неосознанно убирает волосы с его лба прежде, чем успевает остановить себя, и в тишине между ними Наруто ловит её запястье. Позади неё беззвучно спит Саске. Ночь прохладна и свежа. Нежный стук большого пальца Наруто по точке пульса побуждает Хинату неуверенно отдёрнуть руку. Наруто открывает глаза, и их взгляды встречаются. Проблема любви в том, что она никогда не приходит к тебе, когда ты к этому готов. Возможно, это настоящее проклятие Хинаты. Вечное состояние неподготовленности. — Хината, — его голос низкий и хриплый. Она крепче прижимает к себе простыню. — Прости, — поспешно шепчет она, и где-то внутри нарастает напряжённая дрожь воспоминаний. Это кажется знакомым. Знакомым во всех неверных смыслах, но всё же — этот момент ей достаточно близок. — Всё в порядке, — заверяет Наруто, сжимая губы в тонкую линию. Он моргает, внимательно смотрит на неё в темноте, а затем придвигается ближе. Всё приближается. Ось их мира, далёкий горизонт за холмами, неизбежный рассвет за их спинами. Всё так внезапно, мгновенно и неутолимо. Она должна поцеловать его, Хината это понимает. Она должна, она могла бы — и не станет. — Хината, я... — Нам стоит немного поспать, — она отворачивается. На несколько мгновений Наруто замирает, глядя ей в спину. Затем вздыхает и засыпает. Хината понимает, что Саске не спал всё это время. Понимает, потому что он смотрит на неё, когда она поворачивается. Она понимает, что должна поцеловать его, и она могла бы... Но не делает этого.***
— Ты любишь его, не так ли? — спрашивает Саске, вращая кунай на костяшках пальцев — они сгибаются в сознательном усилии удержать кунай в воздухе. Мгновение Хината колеблется, раздумывая над ответом, но на самом деле, о чём тут думать? Они оба знают правду, и правда редко бывает чем-то общеизвестным, но это... это они знают. Просто невозможно не знать. — Любить Наруто — легко, — её уклонение от ответа так же убийственно, как и молчание. Но почему-то даже хуже. — Быть любимой Наруто — легко, — он поправляет, или добавляет, или, возможно, просто говорит, потому что может, потому что ему это хорошо известно. И он не уверен, относится этот комментарий к Хинате или к самому Наруто, и какой из вариантов может ранить сильнее. Ведь если быть любимой Наруто легко, то почему для неё — нет? Или, если его любовь такая дешёвая, то почему вообще имело значение, получила ли её Хината? Потому что даже Саске чувствовал то же самое, и он не был уверен, что хочет этого. Правда ведь не хочет. (На самом деле хотел, но она никогда об этом не узнает, и он тоже этого не поймёт, по крайней мере, сознательно). Хината улыбается — неуверенно, трепетно — опускает глаза. — Полагаю, ты прав. Он не хочет быть правым. Боже, он не хочет. Саске никогда не знал «лёгкой» любви.***
Он особенно жесток на этой тренировке. Хината перелетает с ветки на ветку, кунаи снова и снова просвистывают на расстоянии волоска от её тела. Потрескивание чакры Саске ощущается в воздухе между ними даже с дальнего расстояния, и Хината задаётся вопросом, не легче ли упасть. Упасть и позволить ему выиграть на этот раз. И все разы после. Или, быть может, только в этот момент — когда дерево рядом с ней раскалывается на две ровные части под напором его катаны — ничего подобного Хината не видела раньше (по крайней мере, на практике, ведь она не настолько глупа, чтобы думать, что видела пределы его способностей, и не настолько надменна, чтобы думать, что он захочет показать их ей. Потому что... Кто она на самом деле? Кем она была для него?) В глазах Хинаты вспыхивает бьякуган, оживают вены под кожей, всё вокруг внезапно становится ясным, точным и пронизанным чакрой. Мелькают сине-белые импульсы, окружающие её так же, как и её врага — врага за её спиной — и она поворачивается, выставляя ладони вперёд. В Мягком кулаке Хьюга никогда не было ничего мягкого, но Хината никогда и не притворялась такой. Прежде, чем она успевает ударить, катана Саске рассекает ей плечо, затем — другое. У Хинаты вырывается крик боли, она поворачивается, чтобы уцепиться за другую ветку, одной рукой удерживая свой вес, а другой вынимая кунай из сумки. Мгновение — и остриё катаны царапает кунай, когда он снова нападает. Его глаза уже налились красным, как и ожидалось. Оттолкнув его, она тут же применяет мягкую, как пёрышко, ладонь, направленную на его ребро, — оглушительная волна нитей чакры пронизывает воздух, и на короткий миг это опьяняет. На сотую долю секунды, когда он вдыхает жгучий аромат, почти касаясь ртом её плеча. Затем её локти смыкаются, и под тяжестью собственного веса они вместе летят вниз сквозь ветви деревьев. Падение оказывается тяжелее, чем ожидалось. Хината распластывается спиной по укрытой мхом земле, раскидав руки в стороны. Они лежат, тяжело дыша, много долгих мгновений — много долгих мгновений, которые могли бы стать началом или концом всего этого. Хината не совсем уверена. Её не заботит то, честна ли она с собой. Когда она наконец берёт себя в руки, тело Саске всё ещё прижимает её к лесной подстилке, её грудь всё ещё вздымается от напряжения, его нависшие тёмные пряди заслоняют ей обзор, и когда он наконец поднимает на неё глаза, когда его кроваво-красные глаза встречаются с её собственными, белыми, словно кость... Она понимает, что не глаза Итачи смотрят на неё. Бледнея, красный превращается в тусклый чёрный. Чёрный, как зияющее в стволе дерева лесное дупло, которое они оставили позади себя. Хината вдруг цепляется за Саске, пальцы хватаются за его ворот, между ними всё ещё зажат её кунай. Руки Саске, которыми он упирается в землю по бокам её тела, подрагивают под тяжестью его веса. Взгляд мечется к порезам на её плечах. Хината открывает было рот, но он нарушает молчание первым, и ей это кажется ошибкой, потому что... — Я не Наруто, — он тяжело дышит, вдавливая пальцы в грязь, и голос его звучит обвиняюще. Хината знает это — знала — с самого начала. Но это не кажется настолько ясным до тех пор, пока запах Саске, тонкий, как аромат сгоревшей лампочки или мокрого тротуара, не проникает ей под кожу, оставаясь там. Много позже она обнаружит, что он никогда не вымоется по-настоящему. Хината собирается прохрипеть в ответ: «Я знаю», когда Саске опускается ниже, роняя голову ей на живот, всё ещё наклоняясь над ней, перед ней, вокруг неё. Она тонет в нём. — Я не Наруто, — он шепчет вновь, уже мягче. На этот раз с нежной нерешительностью человека, который, возможно, желает, чтобы было иначе. Хината никогда не слышала голос, звучащий столь же трагично.***
За началом следует середина, затем снова середина, и вновь середина... Саске так устал жить для призраков.***
Печать у основания его позвоночника давно исчезла, но даже с возможностью вновь использовать шаринган во всю мощь он не может распознать её эмоции. — Иногда я скучаю по Неджи, — говорит Хината сквозь жар костра, и Саске, возможно, следует удивиться, но на самом деле это не удивительно. Она скучает по многому, что было до войны. Неджи не мог стать исключением. Он тоже помнит Неджи. Наверное, не так ярко и точно, как некоторые вещи — такие, как вздохи Какаши, окровавленная челюсть Наруто и слабый отблеск света в розовых волосах Сакуры, когда она не замечала, что он смотрит. А он смотрел всегда. Запечатывал каждую их деталь в недра своего мозга. Даже если бы у него отняли глаза, некоторые вещи он видел бы всегда, зажигая их отпечаток на обратной стороне века. Обжигающее напоминание о том, что значит быть Саске Учиха. Или, по крайней мере, о том, что значил Саске Учиха для них. Он не совсем понимает, что это значит для него в наши дни. — Я скучаю по Итачи, — шепчет Саске костру, а может быть, и ей, или даже мёртвым (они всегда слушают). Это не полная ложь. Но в то же время и не вся правда. Саске думает, что Хината, наверное, это знает. Потому что он стал до смущения легко читаемым для неё. Саске понимает: независимо от того, говорит он или нет, его настроение хорошо ощущается, такое же явное и очевидное, как блеск пота на её лбу. Хината моргает болезненно белыми глазами, глядя на него из-под тёмной чёлки. А затем придвигается ближе, шаркая по песку, пока не оказывается на коленях прямо перед ним. Огонь потрескивает в неподвижном воздухе, рука Хинаты опускается на колено Саске. — Я знаю, — едва слышно произносит она. Хотя на самом деле — нет. Она никогда по-настоящему не узнает (даже когда узнает — потому что он говорит ей, что ночные кошмары — что-то большее, чем крючки в его разуме, и единственное, что не даёт ему провалиться в сон, — это ровный стук её пальцев по его ключице и её дыхание над его ухом. Он говорит ей это, когда тени держат ночь у изножья их постели). Она никогда не узнает по-настоящему. Но мысль в любом случае хорошая, с этим Саске согласен. Он думает, что в этом что-то есть, раз он не убирает руку Хинаты со своего колена.***
Это легко, наконец осознаёт Хината, когда действительно принимает решение. Это легчайшая вещь в мире. — Я хочу тебя, Саске, — говорит она, скромно сложив руки на коленях, глядя на него немигающим взором. Её спина идеально прямая, у неё есть эта точёная красота Хьюга, и сейчас она ещё более пугающе ощутима. Потому что сочетается с мозолистой кожей меж костяшками пальцев, и тем, как она наливает ему чай прежде, чем налить себе, и тем, как собирается свет на сгибах её локтей, когда она выжидающе опускается перед ним на колени. Рука Саске взметается, мгновенно опрокидывая стол, и чашки с чаем грохочут по полу рядом с ними. Он подползает к Хинате, одной рукой угрожающе сжимает волосы на затылке, а другой берёт за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. — Я эгоистичен, Хьюга. Ты лучше всех должна это знать, — рычит он ей прямо в губы. Хината шумно сглатывает, скользит руками по его талии, нерешительно останавливает их на его бёдрах. Пальцы Саске сжимаются в её волосах, он прижимается к ней ближе и отпускает её подбородок, чтобы проникнуть рукой под край кимоно и взяться за её бедро. Он считает это угрозой, Хината уверена, но воспринимает его слова скорее как просьбу. Ведь она уже знает, что он не Наруто. Она знает, что он не делится. И, более того, уже знает — даже если он пока не знает сам... ...она так же эгоистична, как и он. — Тебе очень больно? — вопрошающе шепчет Хината. Пустое воспоминание о прошлом. О времени, когда печати были дверьми и Хината всю жизнь проводила в ожидании. Глаза Саске неуверенно вспыхивают — ещё недостаточно алые, не совсем, но почти. Он в предвкушении облизывает губы. — В ближайшее время не будет, — произносит Хината, не дожидаясь ответа. Затем наклоняется к нему, прижимаясь губами к губам, впиваясь пальцами в его рёбра. Неуверенно скользит языком по его нижней губе, и Саске, продолжая держать Хинату за бедро, тянет её вперёд, к себе на колени. Когда он приоткрывает рот ей навстречу, его собственный стон отчаяния теряется на её языке. В конце концов, она оказывается права. Он не чувствует боли совсем — хотя думал иначе. Иногда его глаза кроваво-красные. Её же всегда остаются белыми, словно кость.***
Клан Хьюга по-прежнему остаётся домом с закрытыми дверями. Но Хината никогда не обещала оставаться Хьюгой.