Белые ночи

Слэш
NC-17
Завершён
68
Размер:
5 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию
Награды от читателей:
68 Нравится 3 Отзывы 9 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста

Хоть убей, следа не видно; Сбились мы. Что делать нам! В поле бес нас водит, видно, Да кружит по сторонам. Сколько их! куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, Ведьму ль замуж выдают?

***

      Петр Степанович вскочил с мятой постели ровно в полночь. Он тяжело дышал, оглядываясь по сторонам, словно в попытке понять, где находится. Взгляд остановился на зажженной лампадке в противоположном углу комнаты, перед старой потертой иконой. Стоявшая рядом свеча отчего-то потухла, но фитиль еще тлел.       Верховенский встал, прошел до окна и обратно, снова сел на кровать. Как давно это продолжается и сколько еще будет его преследовать? Крики людей, жар огня, ласковый, зовущий в пекло голос.       — Всего один шаг, а там мы будем вместе. Вы же готовы броситься* за мной? Готовы?       Ни одна ночь не обходилась без его приглашения. Ни одна ночь не обходилась без всепожирающего пламени, если Пьер отказывался; а если соглашался, то десятки рук хватали его за ноги и тянули к себе под землю. Ни одну ночь он не спал дольше пары часов. Так ли все должно кончиться?       «Просто кошмары, — уверял себя Петр Степанович, пытаясь унять болезненную дрожь в теле, — всего лишь стресс. Из-за Ставрогина? Из-за…»       После известия о смерти отца Пьер не чувствовал ничего, кроме мимолетного торжества. Варвара Петровна же была в отчаянии, что стало понятно по пятнам от слез на тонкой бумаге, пришедшей рано по утру. Через несколько дней пришло еще одно письмо, от неё же, но на этот раз горевала уже не Ставрогина.       «Как он мог?! Этот слабый, злобный, высокомерный и глупый человек, бесчестный и хладнокровный, возвышенный, словно царь над своими подданными, — нет, словно Бог, — он был прекрасен в своем ужасном обличье. Может ли Бог оставить тех, кто в нем так нуждается, своих преданных рабов? И ради чего — какой-то девки, которая плевать на него хотела? Или потому, что испугался преследования? Нет, не может быть, он бы не испугался. Ничего не испугался. Даже повеситься…»       Пьер снова вскакивает, словно обожженный этой мыслью, и подходит к лампаде. Долго рассматривает, будто ждет чего-то, но в конце концов хватает ее, открывает окно и выкидывает на улицу. Раздается звук разбившегося стекла и чей-то пьяный стон вперемешку с лаем потревоженного пса.       — Аминь, — полушепотом вырывается у Верховенского. Где теперь этот поганый, всеми излюбленный Господь?       Резко повернув голову в сторону, Петр Степанович убирает прилипшую к вспотевшему лбу прядь, щурится. На улице намного светлее, чем в комнатенке, где он квартирует, глаза не успевают привыкнуть ко мраку. Белые ночи пришли к столице.       Блики света играют на маленькой иконе, и бывшему революционеру хочется сломать ее об коленку, выбросить куда-нибудь щепки. Или сжечь, — да, лучше было бы сжечь, — жаль только, что свеча уже не горит. Но и лампадки вполне хватило. На него будут косо смотреть жители, если пьянь кому-то растреплет. А этот поганый народ точно растреплет, даже зная, что ему не поверят.       Мещанин, сдающий комнату, набожен, неприветлив и подозрителен. С приезда Верховенского в это небольшое село под самым Петербургом, они сразу не понравились друг другу. Отчего-то, — сам не понимая, от чего именно, — Пьер увидел в сморщенном суровом старичке лицо Шатова. Вспухшее, залившееся фиолетовым оттенком, с дырой от пули во лбу. Странно даже не то, что воспоминания о Шатове болезненно отзывались в груди и заставляли хмуриться, а то, почему он являлся в этих воспоминаниях уже разбухшим трехдневным трупом.       Иногда студент снился ему. Во снах они с Иваном разговаривали. С пробуждением вся беседа забывалась, но неприятные ощущения оставались, а нередко и усиливались. Почему именно Шатов, эта никчемная деревенщина, даже после смерти доставляет столько хлопот?       Какая-то параноидальная удовлетворенная улыбка растягивается на устах, но тут же сходит, когда мутный взгляд встречается с другим — смеющимся и осознанным. Верховенский не помнил, как снова выглянул в окно и как долго так стоял, однако очнулся он только сейчас. И очнулся ли в самом деле? Не очередной ли это сон, из которого не выбраться?       «Да это призрак! — мелькает в мыслях, — Ээ, нет, какой к черту призрак? Совсем с ума схожу в этой душной комнатенке, так и в церковь скоро пойду с бабками молиться.»       Несколько раз протерев ладонями лицо, Петр Степанович замер, не решаясь снова посмотреть на улицу. Он так и застыл со скрепленными перед собой руками. Наконец он открыл глаза. К счастью, кроме странно глядящего на него пьяного мужика, чей стон раздался ранее, никого больше не оказалось.       «Точно растреплет».       Всё также не разжимая рук, Пьер умоляюще поглядел на икону, которую так страстно хотел осквернить. Он мог поклясться, что лик на ней ехидно смотрел в ответ.       — К черту.*

***

      Прошло пару часов с пробуждения. Решив, что лучше всего будет подышать свежим воздухом, а не запирать себя в четырех стенах в таком состоянии, Петр Степанович вышел на прогулку. Вообще-то, у него были мысли вызвать врача, только где в этом захолустье такого найти? Посылать в Петербург слишком опасно, — Верховенского уже могли разыскивать и явиться в столицу он мог лишь инкогнито, а по фальшивым документам пошел бы по еще одной статье, — до соседних сёл добираться дольше, чем ждать второго прихода Христа. Да и какой в этом смысл, если тело все равно здорово? Никто не сможет залатать его душу, изъеденную за все эти годы червями.       После смерти Николая Всеволодовича Пьер оставил свою революционную деятельность. У него не опустились руки, нет, однако погас весь энтузиазм, словно и не было его. Ставрогин был пламенем, а Верховенский — фитилем. Что такое фитиль без пламени? Революционер без идеи? Человек без смысла существования? Пустышка и бездарность, подобие личности. Сломанная вещь, которая уже не способна выполнять все свои функции.       Было светло, как бывает ранним вечером, когда солнце только скрывается где-то за горизонтом. Однако сейчас солнца не было видно. Складывалось впечатление, словно бы все происходящее — нереально.       Верховенский, по правде сказать, и себя-то реальным не чувствовал. После сообщения о смерти Николая Ставрогина, он точно помешался. Мало ел, ведь всякий раз тошнило, а накатывающая тревожность довершала дело. Мало спал, потому что закрывая глаза, видел покачивающееся на веревке тело в мезонине. Мало стал походить на себя — ушли азарт, игривость и страсть. Остался только гнев, да и тот отдавал тупой болью. Порой доходило до того, что он тушил сигареты рукой, а однажды даже осознанно подставил руку под кипяток из самовара. Стоит ли говорить, что только в этих случаях Пьер возвращался в реальность, осознав, что он всё еще жив?       Идея о самоубийстве не казалась более абсурдной. Вспомнился Кириллов и его речи о человеке и Боге.       Подул ветер, нагоняя пыли. Она кружила под ногами Петра Степановича хороводами, врывалась под одежду, иногда болезненно хлестала по лицу, все норовя попасть в глаза. А ветер дул и дул. На секунду показалось, словно он хотел что-то сказать.       — Мне нечего тебе говорить, — пробормотал Кириллов.       Верховенский вздрогнул и боязливо оглянулся по сторонам. Никого не было. Тогда он нахмурился и хотел что-то крикнуть, чтобы напугать шутников, которые, по его мнению, просто скрываются в тумане и разыгрывают его. Однако передумал, внушив себе, что никого действительно нет, ему показалось, а показалось потому, что только что подумал о Кириллове. Стресс, просто стресс. Или это от холода? Неважно, главное идти, быстрее идти.       Очередная волна тревоги накатывала. Она была еще где-то далеко, но уже набирала силу, и в скором времени* могла обрушиться. Почему-то «приливы» стали неконтролируемы в последнее время. Они преследовали Петрушу, когда тот был еще студентом, хотя и быстро проходили. Сейчас же держать все под контролем стало просто невыносимо. Собственный разум не слушался, все рушилось, точно не он управляет своей судьбой*, а какой-нибудь…       «Бог?»       …нет, это безумие, самое настоящее безумие. Быстрее идти, еще быстрее идти.       Наконец, задыхаясь и ругаясь на всё на свете, Петр Степанович сбавил темп. Он шел, даже как-то прихрамывая, пока не заметил впереди фигуру, идущую навстречу. Туман всё сгущался, а из-за сумерек разглядеть путника становилось еще сложнее. Это мог оказаться какой-нибудь разбойник, поджидавший жертву, поэтому Верховенский нащупал во внутреннем кармане пиджака револьвер (по какой-то причине он перестал расставаться с оружием) и был готов достать его в случае надобности. Странная, наверное, у него была поза — будто он вор какой и прячет украденное.       А силуэт тем временем остановился. Его поза была больно вызывающая, он словно ждал, пока Пьер первый подойдет ближе, измученный любопытством. Что-то казалось Верховенскому знакомым в этом неизвестном, он и вправду хотел подойти и даже начать разговор, — как в былые времена, — но теперь в его голове повторялась лишь одна мысль: «Никогда не говори с незнакомцами.* В положении политического преступника это слишком рискованно».       — Нет, Петр Степанович, ты даже не преступник. Ты поганая человечья вошь, — вот я тебя за кого почитаю.       «Федька?!»       Мир потерял былые очертания. Пьер упал на колени, хватаясь за голову, словно его ударили чем-то очень тяжелым. Он запустил обе руки в волосы и протяжно застонал, склоняясь к земле, не помня себя.       — Я же убил тебя, — бормотал он, — убил, убил… Зачем ты пришел?       — В самом деле убили? — отозвался кто-то другой, чей голос был неизменно ласковый и насмешливый. Он был ближе, звучал четче настолько, что казалось, — подними голову и увидишь перед собой обладателя.       — Ставрогин! — резко отдернув руки от головы, но не разжимая кулаков, Верховенский выдернул несколько прядей и поднял взгляд на дорогу. Никого не было. Озираясь, будто бы все еще чуя рядом с собой кого-то, Пьер наконец поднялся. Он крутился на одном месте, всё не понимая, откуда пришел и куда должен идти дальше, пока не услышал смешок над самым ухом:       — Так это вы серьезно на меня рассчитывали?       И Верховенским овладел гнев. Развернувшись с желанием тотчас же схватить своего мучителя за лацканы пиджака, он никого не застал рядом. Вдали мелькнула тень (или показалось?..), ставшая единственным ориентиром в уже полностью застилавшем местность молочно-белом тумане. Точно напуганный самой мыслью снова потерять из виду проклятого Ставрогина, Верховенский понесся вслед за удаляющейся фигурой. Он бежал, а в голове все еще был вихрь мыслей.       Вспомнилась Лизавета Николаевна, покидающая порог ставрогинского дома. Вспомнилось, как она сменила тон, осознав, что «позаботиться» о ней решил совсем не Алексей Егорыч. Петру Степановичу пришлось гнаться за ней, как сейчас он гонится за призраком прошлого, в надежде на какую-то выгоду, на ответы, на решение своих проблем. В итоге они оба мертвы, и всё это из-за него — из-за Пьера. А ведь когда-то он был совсем другим, когда-то и на его руках не было крови. Эмоциональный, с жаром говоривший о справедливости и счастье, тот мальчик стал первой жертвой «нового» Петра. И «новый» ненавидел убитого — слабого, наивного, живущего в своем придуманном мире без насилия и несчастий. Жизнь их обоих состоит из одной лишь боли, и если первый страстно желал бороться, то второй сам же ее бесконечно создает и глотает, как битое стекло.       — Остановитесь. — Верховенский тут же подчиняется, не до конца понимая, где находится и с кем говорит. Он бежал? Когда успел остановиться? Ноги так гудят и дышать тяжело… Ему было также тяжело во время ссор с отцом, еще в Петербурге, в студенчестве, когда тот выказывал все свое разочарование и презрение, а Петруше приходилось захлебываться в слезах. — Вы уже там, где надо, дальше не нужно.       — Ставрогин? Как ты только… Посмел явиться сюда после того, что сделал?! — вскрикнул Петр Степанович, позабыв об этикете и том, что мертвые не разговаривают. — Ты оставил меня одного среди шакалов, им на растерзание! А, улыбаешься, тебе весело. Думаешь, мне нравилось быть твоим шутом? Нет, я лгал, черт тебя дери, только чтоб оставить тебя подле себя. Только чтобы ты веселился и не лез в петлю раньше времени, а ты…       Ноги снова подкосились, однако Верховенский устоял. Он смотрел на размытое темное пятно, которое еще несколько секунд назад было Николаем, и понимал, что пришло время новой «волны». Зря он не остался дома или сразу не застрелился. Неосознанно выхватив револьвер из кармана, Петр Степанович попытался прицелиться в большое темное пятно. От него отделилось еще несколько: разных цветов и размеров. Часто моргая, Пьер попытался сфокусировать свое внимание на каждом из них.       «Нет! Это неправда, так не бывает, так не должно быть!»       Тени убитых им людей кружили вокруг, как демоны. Кто-то плакал, кто-то ругался, и лишь один из них стоял, наблюдая за происходящим. Николай Ставрогин, — или то, что надело его личину, — кажется, ждал, пока Верховенский снова не упадет на колени и не попросит прекратить это, пока не расплачется и не начнет креститься, пока не помолит о пощаде. Но Верховенский был слишком напуган, чтобы помнить о своем идоле, и лишь крутился, словно собака, бегающая за своим хвостом, чтобы уследить за мелькающими лицами.       Со всех сторон ощущалась смертельная опасность, точно в этот самый момент Петр Степанович тонет в каком-нибудь бездонном пруду; вор пробрался к нему в дом посреди ночи и в темноте напал, прижав нож к горлу; навязчивая мысль о самоубийстве высасывает все силы и подталкивает нажать на курок; его лишили чего-то важного, украли, уничтожили только недавно обретенный свет, и теперь сам он бросается на поиски в холодную пасть тьмы; чувство вины разъедает изнутри, ведет к обрыву; что-то душит, не давая даже мимолетной передышки.*       — Хватит, хватит, ХВАТИТ! — кричал Верховенский, плача и кидаясь из стороны в сторону, желая выбраться из кольца, в которое его заключили мстительные души. Он уже не интересовался, где реальность, а где кошмарный сон, ведь хотелось, чтоб только это все закончилось. Даже если это означало… — Я не хочу умирать! — в последний раз раздался рев Петра Степановича.       Под звон церковных колоколов все закончилось. Наступило утро, прошел туман, что держался пару часов, и стало тихо. Последнее, что видел Петруша — серое небо над головой. Последнее, что слышал — ужасно громкий звук нескольких благовестников*. Последнее, что чувствовал — холодную землю, на которой лежал, истекая удивительно горячей кровью, а еще пульсирующую боль от удара затылком о булыжник во время падения. Он понимал, что умирает, и понимал, как оказался беспомощен. Теперь он знал, каково было Кириллову. Теперь он знал, каково было Шатову или Лизе. Какого было Ставрогину, некогда казавшемуся царем и Богом, идеальным правителем мира и самым драгоценным, что только было в жизни Петруши.

В этот раз он не спросил, готов ли Верховенский уйти с ним. В этот раз он забрал его сам.

Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.