...are made of this

Невысокими каблучками по набережной — звонкое «цок-цок», тонущее в гуле проезжающих мимо автомобилей и плеске воды в канале. Льняная юбка обнимает колени, спасая от поднявшегося ветра. Лёгкий палантин заботливо укутывает шею, не давая холоду пробраться к зябкой коже, скользнуть по ключице и схорониться в груди, чтобы позже прорасти надоедливым кашлем. Она взлетает по массивным ступеням — одна, вторая, четвёртая, минуя третью с выщебленной на ней ямкой, — с трудом открывает тяжёлую дверь, на ходу кивает сонной охраннице. — Здравствуйте, Мария Александровна! — слышится откуда-то справа. Мария Александровна задумчиво оборачивается на звук собственного имени и тепло улыбается: три девушки машут ей руками в знак приветствия. Знакомые лица, значит, её студентки, но вспомнить имена не представляется возможным. Она с лёгкой ухмылкой скользит взглядом по микроскопическим стаканчикам с кофе из автомата и прикладывает магнитную карточку-пропуск к турникету. — Доброе утро, — мягко приветствует она первокурсниц после одобрительного «пи-ик!». Металлическая планка поддаётся, пропуская преподавательницу внутрь корпуса, и с щелчком сменяется другой, но уже за спиной. Третий этаж встречает одурительно приятным ароматом кофе, а через два метра за поворотом обнаруживается и источник запаха. — Тебя узнаю по шагам, — тянет — сначала нараспев, потом в зевке — «источник». — И тебе доброго утра, — усмехается Мария Александровна, ничуть не удивившись встрече в тёмном коридоре утреннего вуза. — Тебе сегодня к третьей паре, ты в курсе? — Я принесла тебе кофе, — то ли игнорирует вопрос, то ли отвечает на него девушка. Оторвавшись от стены и распахнув глаза, до этого прикрытые в полудрёме, она внимательно наблюдает за ловкими руками, отыскивающими в аккуратной сумочке ключ и открывающими аудиторию. — Спасибо, — улыбается Мария. — Заходи. Небольшой рюкзак за несколько секунд перемещается с лавочки в коридоре на парту в кабинете. Рядом приземляется и его обладательница. Большой стакан с кофе водружается на кафедру. — Ни в какое сравнение с той бурдой из автомата внизу, — с наслаждением выдыхает преподавательница, избавляясь от пальто и пробуя обжигающий напиток. — Ты её пробовала? — давится кофе собеседница. — На безрыбье и рак рыба, — философски замечает Мария Александровна. — Ну-ну. Небо за окнами окрашивается в розовый цвет. Палантин с шеи скользит на плечи, облачая их собой и замирая так. Опершись о кафедру, она смотрит на кудрявые облака, на рыжеющее за ними солнце, на готически оголённые ветки деревьев, окружающих корпус. — О чём задумалась, Маресь? — Тихий голос разрезает утренний воздух, но не грубо, а абсолютно естественно. В меру звонко и в меру мягко. — Ну какая я тебе Мареся? — отмахивается она без тени обиды. — Самая обыкновенная. Задумчивая. А небо красивое, правда. С крыши видно ещё лучше. Мария делает ещё один глоток. Кофе согревает горло и тонкие пальцы, обхватывающие картонный стаканчик. — Вкусно. Очень. Спасибо, что пришла. Куда ты теперь? У меня лекция через двадцать минут. — Пойду домой, — пожимает плечами девушка. — Всё-таки мне к третьей паре, а не к первой, как тебе. И не вести, а просто сидеть на попе ровно и делать умное лицо. — Умному лицу не помешало бы ещё и слушать лектора, а в идеале — конспектировать, — усмехается преподавательница и качает головой: — Проспишь же, Линка! — Не просплю, — отзывается Лина и даже трясёт головой — для большей убедительности. Небо вспыхивает оранжевым. Из-за облаков наконец-то показывается позднее осеннее солнце. Девушка на ощупь находит рядом с собой полупустой рюкзак и потягивается, прикрывая рот ладошкой. — Ладно, не буду тебе мешать, мисс профессор, — лениво сползает с парты она. — Идите уже, мадам студент, — машет рукой Мария. — Увидимся вечером. — Увидимся, — салютует Лина, приоткрывая дверь. На неё сразу же устремляются как минимум четыре взгляда не ожидавших увидеть в аудитории кого-то, кроме преподавателя, студенток, разбиваются о сонный фырк и возвращаются в «исходное» положение: друг на друга и на аккуратные конспекты. Вузовский звонок больше похож на театральный, нежели школьный. Нестройный поток студентов быстро заполняет аудиторию под ласковым взором удивительно тонкой по сравнению с массивными столом и кафедрой преподавательницы. — Все заняли свои места? — спокойно уточняет она, когда гул стихает, а на партах появляются тетради и ручки. — Софья, — имя старосты вспоминается удивительно быстро, — составьте, пожалуйста, список отсутствующих. Я посмотрю после пары. — Хорошо, Мария Александровна, — кивает она и улыбается. Мария улыбается в ответ — одними уголками губ, но девушка видит. И — утыкается в список, не в силах согнать собственную улыбку и перестать сиять: всё-таки началось занятие. Мария Александровна рассказывает лекцию неторопливо, вдумчиво, ловит заинтересованные, увлечённые взгляды и тактично игнорирует тех, кто изо всех сил сдерживает зевок. Скандинавские мифы интересны многим, имена богов известны в том числе и благодаря массовой культуре — преподавательница прерывает свой рассказ и задаёт вопрос о вселенной Марвел. Молодой человек в кофте с символом Мстителей резко поднимает голову, которую ещё мгновение назад тщательно подпирал одной рукой, и натыкается на насмешливый взгляд профессора, направленный прямо на него, по всей видимости, уже какое-то время. Щёки студента заливает краска, и он робко тянет руку, чтобы ответить, но Мария моментально теряет к нему интерес и спрашивает его одногруппницу. Остаток лекции он слушает внимательнее, чем мог ожидать от самого себя. После пары к ней подходят пару человек, чтобы уточнить некоторые нюансы относительно семейных связей скандинавских божеств. Мария Александровна легко ведёт беседу, непринужденно шутит и изящным движением руки поправляет сползающий палантин. Рядом с кафедрой, уже не распространяя никакого аромата, сиротливо притаился большой стакан с остывшими остатками кофе. Дома Марию ждёт остывший чай, про который она благополучно забыла с утра, зачитавшись тоскливо-ироничным Довлатовым. Возможно, не лучшее чтение ранним утром, когда сон едва ли выветривается из головы; быть может, самое эффективное, чтобы взбодриться и понять, что не всё так плохо, как может показаться в шесть утра. Она меняет университетскую блузку на длинный пушистый свитер, а устойчивые лодочки — на шнурованные ботинки. Подмигивает своему отражению в высоком зеркале и поправляет растрепавшийся пучок. Сейчас в ней едва ли узнать обожаемого студентами (по большей части студентками) преподавателя, безукоризненно вовремя приходящего на занятия и удивительно мягко в своей твёрдости отчитывающего за опоздания и невыполненные задания. В полумраке прихожей блестят два иссиня-карих глаза и циферблат механических наручных часов, слишком больших на узком запястье, но от того не менее органичных во всём её образе. Минутная стрелка настенных часов с едва слышным стуком останавливается на двенадцати, стопятидесятиградусно отклоняясь от часовой. Звонко щёлкает дверной замок. В зале ресторана вилки и ножи весело звенят о тарелки, в тихие разговоры искусно вплетается ненавязчивое музыкальное сопровождение. Лина едва замечает подругу за огромным меню, скрывающим её добрую половину, и устремляется к ней, ловко лавируя между столиками. — Анна Викторовна сказала, что ты на её паре не появлялась, — вместо приветствия изгибает бровь Мария. В её голосе ни тени упрёка, а взгляд оценивающе скользит по узким плечам и талии, облачённым в струящееся изумрудное платье, вопреки обыкновенным джинсам и рубашкам. — Проспала, — пожимает плечами Алина, целуя её в подставленную щёку. — Чудесно выглядишь. — Как и ты. Девушка садится напротив и забирает из рук Марии меню, игнорируя точно такое же, но лежащее на столе. Та не возражает, с лёгкой улыбкой выпуская твёрдую обложку. — Есть здесь что-нибудь интересненькое? — спрашивает Алина, на мгновение отрываясь от изучения блюд и воззряясь на собеседницу. — Есть: тут восхитительная винная карта, — серьёзно кивает Мари, сдерживая рвущийся наружу смех. Ещё один ироничный взгляд исподлобья служит спусковым крючком — она смеётся, откидываясь на спинку кресла, и подзывает официанта. — Мне норвежского лосося, пожалуйста, — сверяется с меню она. Алина со скукой откладывает свою книжечку и дублирует заказ. — И... Ты ви́на посмотрела? — обращается она к подруге. — Доверюсь твоему вкусу, — подмигивает та. — ...и бутылочку Mateus Rose, пожалуйста. Это розовое вино, португальское, одно из моих любимых, — поясняет она для девушки. Официант делает пометку в блокноте, вежливо забирает у них меню и растворяется между столиков. Лина морщит лоб, вспоминая только что прочитанные описания в винной карте. — Это которое «цвета июльского закатного неба» и «на вкус, как первая влюблённость»? — прыскает смехом она. — Описания тут, конечно, феерические, — качает головой преподавательница. — В гробу я их видала, — неожиданно грубо отрезает девушка. — Нам Лиходеева однажды рассказывала, что ей какая-то студентка так вино описала в творческой работе. А потом пришла её тётка разбираться: почему деточке поставили низкий балл за рассказ, которым зачитываются её подруги? — Вот видишь: она просто не туда пошла с этим описанием, — усмехается Мари. — Нужно было сразу в ресторан устраиваться, меню им составлять — обрела бы признание широкой аудитории! — Ага, широкой в буквальном смысле, — закатывает глаза Алина. — Мы вообще-то тоже тут сидим и только что заказали это вино, — напоминает подруга. — Да ну тебя! Время течёт медленнее, чем на лекциях, — по крайней мере так кажется преподавательнице. Лина же уверена, что вечер в компании любимой подруги буквально ускользает сквозь её пальцы, высыпаясь в неизбежно надвигающуюся ночь. А за ней снова утро, универ, лекции, задания... Но уже без вечера с полуприкрытыми веками подруги, расслабленно откинувшейся на спинку кресла и поглаживающей кончиками пальцев тонкую ножку бокала. Её пальцы, робко выглядывающие из-под тёмно-бордовых рукавов свитера, кажутся неестественно тонкими, фарфоровыми даже при всей их невесомой мягкости. Укутанные в пушистую ткань, они жмутся друг к другу, расслабляясь только от прикосновения к прохладному стеклу бокала. Да и в целом поза Марии не кажется такой уж расслабленной: скрещенные под столом ноги (Лина не видит их, но замечает по лёгкому изгибу тонкого тела) выдают закрытость, а чрезмерная для такого текучего вечера серьёзность заставляет Алину незаметно сжать губы и осторожно коснуться руки подруги. — Марусь, у тебя всё хорошо? — тихо спрашивает она, ловя рассредоточенный взгляд. — Уж лучше тогда Мареся, — усмехается девушка, едва ощутимо вздрогнув и сделав глоток вина. А потом вдруг снова становится отстранённо-серьёзной: — Поехали ко мне? Надоело тут сидеть: столько людей... Лина слышит в голосе нотки надежды и в то же время сомнения и твёрдо кивает. — Твои соседки точно не будут ругаться, что ты поздно вернёшься? — уточняет Мария, склонив голову и внимательно всматриваясь в серые глаза напротив. — Я сегодня вообще вернулась только утром, так что всё в порядке, — заверяет её девушка. Мари сосредоточенно кивает. — Я расплачусь. — Тогда я в уборную. И только попробуй уйти без меня! Лёгкая улыбка сквозит в уголках губ, и Алина выдыхает. Вечерний, почти ночной Питер встречает порывистой прохладой. Лина ёжится, плотнее укутываясь в излюбленную толстовку, которую не захотела променять на пальто даже ради платья. На шею вдруг ложится знакомый палантин. Повернув голову, девушка видит перед собой искрящиеся от света фонарей, выпитого вина и далёких речных брызг глаза. — А как же ты? — приподнимает брови она, закутываясь носом в спасительное тепло. Нёбо ласкает родной, до смерти знакомый запах подруги, к которому примешивается едва уловимый аромат утреннего кофе и куда более неуловимый, но не менее привычный шлейф духов, который, кажется, однажды навсегда поселился во всех её платках, шарфах и палантинах. — А у меня свитер с горлом, — безапелляционно заявляет Мари, пряча руки в карманы пальто. — Не заболею и не умру. — Как будто я бы заболела и умерла, — хмурится Алина, но только поправляет свободные концы, чтобы они, заигравшись с ветром, не обнажили её шею. — Запросто заболела бы. Пойдём. Гулкость метро перемежается с перебежками от одной станции к другой, а потом — от подземки к дому. Узорчатая решётка забора — просто так не то что в дом, даже во двор не проникнешь! — пропускает их через неприметную калитку, а старенькая парадная глухим эхом впитывает в себя их шаги. Уже в квартире Мария первым делом тянет за тонкие шнурки, высвобождаясь из обуви, а Лина не с первого раза находит выключатель, чтобы коридор перестал напоминать портал в ад. — Давно же ты не была у меня, — ухмыляется хозяйка квартиры, когда свет всё-таки вырывается наружу, в одну секунду обрушиваясь на них. Высокое зеркало любезно демонстрирует согнувшуюся к ботинкам Мари и скорчившую забавную рожицу Лину. — Давненько, — соглашается та, разматывая спасительный палантин и протягивая его владелице. Она молча принимает его и откладывает на тумбу рядом с... бутылкой? — Подожди, ты забрала вино из ресторана? Там же оставалось всего ничего... — Я ещё не закончила, — отрезает Мария, заботливо расправляя на плечиках пальто и забирая у подруги толстовку. — К тому же с вином мне хочется сигарету, а там нельзя курить. — И давно ты куришь? — осторожно уточняет девушка. Внезапное откровение перечёркивает все нравоучения преподавательницы о вреде курения, которыми она щедро пичкала подругу последние два года — с тех пор, как однажды увидела её в компании дымящих на весь двор первокурсников. И пусть Алина ни тогда, ни в любой другой раз на сигарету не прельстилась, периодические лекции Мари ей обеспечивала исправно. Чтоб неповадно было. Причём с последней прошло не так много времени: что-то около... — Около месяца, — тихо выдыхает девушка, на мгновение прикрывая глаза и ссутуливаясь. — И ничего мне не сказала, — грустно улыбается Лина, приобнимая её за опущенные плечи. — Пошли мыть руки, а потом на кухню. — Лучше в комнату, — возражает Мария. — Всё равно есть не будем. — Как скажешь. Распахнутая дверь балкона пропускает в комнату звуки ночного города: сигналящие кому-то машины, приглушённые расстоянием вскрики людей — молодых, счастливых и абсолютно бесстрашных, скрип качелей во дворе, — и тусклый свет уличных фонарей. В спальне Лина и не пытается отыскать выключатель: такого освещения им хватает, — поэтому, забравшись на кровать и обхватив острые, выступающие из-под короткого платья колени, молча смотрит то через окна маленького застеклённого балкончика на звёзды, то на подругу, которая, совсем не чувствуя холода, наконец раскрывается, раскидывает руки, попеременно поднося к лицу то одну, то другую, чередуя пузатую бутылку с остатками розового вина и тонкую сигарету. Прозрачная пепельница стоит тут же, на кровати; серые хлопья падают на неё с поразительной частотой. Алина любовалась курящими девушками. Раньше. Но эта эстетика надломленного трагизма, богемной красоты, оказывается, уместна в объективе Ренаты Литвиновой, но никак не в реальной жизни; сейчас, глядя на подругу, на своего родного человека, ближе которого уже много лет никого нет, Лина чувствует лишь колющую, по царапине калечущую сердце боль. Потому что нет никакой романтики, нет никакой эстетики в том, что человек впускает в себя этот тонкий яд, якобы приносящий облегчение мозгу и наносящий удар чуть ниже. Нет ничего красивого в молчаливом забытье любимого оптимиста, неисправимой девушки-улыбки, способной очаровать одним искристым взглядом, одним взмахом изящной руки. И нет ничего спасительного в вязком дыме, повисающем под потолком и медленно расползающемся по комнате. Алина не кашляет лишь потому, что все эти два года была пассивным курильщиком бесчисленное количество раз. Но ещё ни разу табачный дым не вызывал у неё пощипывание где-то в уголках глаз. Выкурив одну сигарету и наполовину прикончив остатки вина, Мари тянется за второй, но на мгновение замирает, не закрывая пачку: — Ты будешь? — Я не курю, — качает головой Ли, — как ты и хотела. — Ты молодец. Прости, что я тебя... донимала нравоучениями. — Губы Марии кривятся в улыбке, и она вновь закуривает, выпуская струйку дыма в сторону балкона. — Ты была права, так что не извиняйся. — Всё равно прости. Аль, прошу тебя. Лина прикрывает глаза. Её ноздри раздуваются, втягивая воздух — не важно, свежий, из окна, или дымный, со стороны подруги. Где-то внизу живота поднимается неприятный червячок, требующий прекратить всё это немедленно. Аля не может простить. Потому что для этого сначала нужно обидеться. — Мареся, Мар, посмотри на меня, пожалуйста, — просит она, забирая у дрожащей — от холода ли? — девушки бутылку, в один глоток допивает остаток и отставляет её на пол. Мария слегка ободряется, выпрямляет спину и смотрит. Смотрит-смотрит-смотрит в ответ на непонимающий, вопросительный, изучающий взгляд Лины. — Я тебя прощаю, хорошо? Я тебя прощаю. А теперь можешь перестать курить. И она неожиданно слушается. Несмотря на то, что причина, по которой комната наполнялась дымом, не в Але. Несмотря на то, что она уже не маленькая и может сама решать. Несмотря на то, что она преподавательница, а просит её об этом пусть не её, но всё-таки студентка. Мария тушит наполовину не выкуренную сигарету и спускает пепельницу на пол, рядом с бутылкой. И снова смотрит — доверчиво, но тоже изучающе. Почти с любопытством. — Умница, — пробует улыбнуться Алина. У Мари получается лучше. — Твоя эмпатия когда-нибудь тебя сгубит, не думала? — усмехается она. — Зато, быть может, спасёт кого-нибудь ещё. Тебя, например. — От чего меня спасать? — Это лучше ты мне расскажи. Мария не отвечает, лишь поворачивает голову на балкон, к застеклённым звёздам, — а Лина и не ждёт ответа. Она ждёт, когда дым покинет комнату, чтобы можно было закрыть дверь на балкон, и даже неловко машет руками, надеясь выгнать серое облачко побыстрее, но это едва ли эффективно. Мари берёт её за руку. Аля обнимает холодные пальцы и, не выдержав, притягивает их к губам, согревает дыханием, краем глаза цепляя благодарную улыбку. Через несколько минут дым рассасывается сам собой. Поток холодного воздуха упирается в дверь и остаётся на балконе. Маша выглядит уставшей, даже сонной, и только лихорадочный блеск глаз выдаёт напряжённую работу мозга. Подождав, когда в комнате потеплеет, Лина сжимает края свитера, тянет его вверх, освобождая верхнюю часть тела подруги, и отбрасывает его на стул, притаившийся у шкафа. Мария слегка ёжится, скользит руками по бледной коже, и Алина ахает, заметив под грудью, прикрытой тёмным топом, и на животе белые полосы. — Мареся, девочка моя, — едва может проговорить она, встретившись с виноватым и немного смущённым взглядом тёмных глаз. Лина протягивает руку, касается заживших, но всё ещё ярко проступающих на коже шрамов, ласково ведёт вниз, к талии, и замирает, касаясь пальцами кожи над юбкой. — Маш, ты очень красивая, ты слышишь меня? — Мутный взгляд напротив свидетельствует, что произнесённые слова пробиваются к ней сквозь плотную стену, так что Аля решает немного поменять способ донесения информации. Она помогает подруге освободиться от юбки и колготок, отгибает угол одеяла и усаживает её обратно. — Мареся, посмотри, ты же невероятно красивая, ты прекрасна! — Алина оглаживает подрагивающие плечи, снова минует топ и кладёт ладони на рёбра. — Ты изумительная. Неужели ты не видишь? Тепло её тела обжигает ладони, и Лина скользит к спине, притягивая подругу ближе. Мария утыкается ей в шею, позволяя себя обнять, сворачивается в клубочек в её руках — молча, не произнося ни слова, но безоговорочно доверяя и доверяясь. Аля одной рукой избавляет её от резинки — пшеничные пряди падают на голую спину, свободно рассыпаются по коже и щекочут вторую руку. Отстранившись — всего на минутку, чтобы самой стянуть платье и капронки, — Лина вновь притягивает к себе Машу, вместе с ней ложится на подушки, ни на секунду больше не выпуская её из рук, поправляет одеяло и чувствует, что обнимающие её руки сжались крепче. Успокаивающе целует в макушку: «я здесь, я не уйду», — и наконец-то искренне улыбается, когда через пару секунд возни где-то под подбородком получает быстрый поцелуй в щёку. — У тебя завтра есть лекции? — шепчет Аля, когда Мари снова устраивается у неё на груди. — Нет, выходная, — доносится едва слышно. — Я отключу будильник, когда буду уходить. — Спасибо, Аль. Спасибо тебе. — Спи, чудо, — фыркает Алина ей в волосы и добавляет уже совсем неслышно: — Пожалуйста. Утром Маша обнаруживает на кухонном столе телефон на зарядке и записку: «Джинсы и свитер вернуть не обещаю, но постараюсь. Жди после трёх и не кури много. Целую, Аля», — а в холодильнике — бутылку минералки и огромный йогурт «Чудо», который точно не покупала, когда в последний раз ходила в магазин. Бутылка тут же прикладывается ко лбу, а губы, несмотря на боль в голове, расплываются в улыбке. «А говорят, чудес не бывает», — пишет она, открыв мессенджер, чтобы уже через пару минут получить ответ: «А чудесам, между прочим, обидно, когда в них не верят!»