Проклятье

Осень 1993-го — Все началось в Египте, — ровно сказал Билл, обращаясь к пустому двору. — Тебе не кажется, что мы просто вляпались в проклятье фараона? Он стоял у окна, сцепив руки за спиной. На улице ветер, как Филч хогвартцев, гонял опавшую листву. На день рождения матери погода всегда выдавалась нелетной. Чарли не помнил, чтобы тридцатого октября они хоть раз играли в квиддич. Всегда приходилось сидеть дома. Раньше это не было проблемой. — Кажется, — согласился он, лишь бы что-то ответить. Билл не оборачивался, и ничто не мешало лапать его взглядом: плечи, узкие бедра, ягодицы под плотными джинсами, беспокойно стиснутые пальцы. Если подойти и обнять, прижаться вплотную, нос как раз попадет за ухо. Легкие заполнятся запахом волос и теплой кожи, ладони — стуком чужого сердца, и Чарли ненадолго вынырнет из дыры в пространстве, где пропал, как Алиса в Зазеркалье, еще с тех египетских дней. Рядом с Биллом он исчезал, переставал быть человеком, замещаясь концентрированным желанием — чистейшим, пошлейшим желанием быть с ним, получить его себе, в себя, переспать, трахнуться, выебать… Чарли не помнил, чтоб когда-нибудь кого-нибудь хотел с такой иссушающей жаждой. Билл был прав — это началось в Египте. И это не кончилось до сих пор. — Перестань. — Билл не менял позы. — Я чувствую твой взгляд. Это почти изнасилование. — Нет. — Чарли облизал губы. Челюсть ныла от напряжения, все тело ныло, требуя подойти и получить то, чего настойчиво требовало не один год вопреки здравому смыслу. — Потому что ты тоже хочешь. — Хочу, — не стал спорить Билл, и Чарли неожиданно понял, почему тот не поворачивается лицом. — Нужно что-то делать с этим. Не видеться — не вариант. — Не вариант, — неразборчиво согласился Чарли. Горло перехватило напрочь — от того, как Билл говорил, от звука голоса, от интонаций. Тогда, в Египте, в самом начале, Чарли счел это какой-то странной неопасной болезнью, повышенной возбудимостью, вызванной сменой климата или местной едой. В этом новом состоянии он видел брата таким, каким его не видел, возможно, никто, даже девушки, нередко провожавшие старшего из Уизли оценивающими взглядами. Это было странное и острое наслаждение — как любить вкус собственного пота или дрочить перед зеркалом в родительской спальне. Билл ни о чем не догадывался, и Чарли на правах младшего обнимал его за плечи, шутливо цеплял захватом шею, забывая себя от близости тела к телу, и смотрел — жадно, неостановимо и ненасытно. Сколько Билл ни прятался от солнца, белая кожа неровно порозовела на лбу, щеках и предплечьях, делая его уязвимей и смешней. Собранные в хвост волосы шевелились при каждом движении, цеплялись за заклепки на куртке, и Чарли выпутывал их, обещая отрезать подчистую, когда Билл уснет. Легкая горбинка на переносице, вылинявшее небо глаз, мелкий крап веснушек на плечах, уверенные пальцы, словно экономящие движения, слегка снисходительный тон в разговорах с младшими — Чарли тонул в Билле, и облизывался, и немного сходил с ума, и тащился от новизны ощущений, пока не стало слишком поздно. Он влип. Потом оказалось, что влипли оба. Чертов саркофаг, не стоило к нему прикасаться. Там ведь и надпись была, и ограждение. Но когда такие мелочи останавливали Уизли! — Билл… — Чарли, уйди, а? — Конечно, — пробормотал Чарли. — Конечно, я сейчас. Не мог он уйти. Его из этой комнаты, где воздух делился на двоих с Биллом, Левикорпусом не вытащили бы. — Чарли!.. Чарли абсолютно точно шел к двери, но очутился у Билла за спиной, как и хотел, стиснул плечи, вжался лбом между лопаток, набираясь сил, чтобы уже точно — исчезнуть. И замер — ни туда, ни сюда. Сердце требовательно стучало, грохот отдавался в опустевшей голове. Пальцы чуть разжались, поползли вниз, по плечам, по груди, заключая в объятие, как в пентаграмму, из которой нет выхода. Выходом оказался Ступефай. Чарли хорошенько приложило об стену, выбив воздух из легких. Он сумел только моргнуть, когда хлопнула дверь. Выходя, Билл даже не взглянул на брата. Так и было нужно, Чарли это понимал. Но знал, что на месте Билла сдался бы. У Билла была железная воля, и если бы Чарли мог захотеть его еще больше, то сейчас захотел бы. Сползя на пол, он побился затылком о стену. Это еще ни разу не помогло, но ненадолго отвлекало, возвращая ясный взгляд на жизнь. На жизнь, которая после той поездки превратилась черт знает во что. 1994-й, лето 1995-го В Хогвартсе шел Турнир, и все говорили о нем, думали о нем, видели его во сне — все, кроме Чарли, которому снился Билл. В Румынии его почти отпустило — не совсем, но достаточно, чтобы объяснять случившееся в Египте солнечным ударом, временным помутнением рассудка или магией фараонов. Он не думал о Билле, собираясь на Турнир, и, увидев того издали, в окружении семьи, испытал чувство неожиданного и незаслуженного удара под ребра. Продышавшись, он подошел поздороваться. Билл выглядел как обычно, разговаривал как обычно, коротко обнял его, хлопнув по плечу и не заметив, что у Чарли отнялся язык. К счастью, он приехал не отдыхать, и возня с драконами заняла все то время, которое он мог бы проводить в мыслях о Билле, — и за это Чарли едва не возненавидел драконов. Он стоял у вольера, левитируя хвостороге мясные брикеты и увеличивая их в полете до нормального состояния, когда поймал спиной чей-то взгляд. Брикет упал мимо, хвосторога недовольно зашипела, Чарли цыкнул на нее и обернулся. — Привет, — сказал Билл. — Как дела? — Как на костре, — признался Чарли. Припекало со всех сторон. — А у тебя? Он хотел и боялся услышать «так же». — Так же, — сказал Билл. — Как думаешь, может, с этим пора что-то сделать? На одно сумасшедшее мгновение Чарли подумал, что Билл предлагает переспать. Да, немедленно откликнулось что-то внутри, и Чарли окатило холодом от этой нераздумывающей готовности. И тут же бросило в жар — от сознания того, как это могло бы быть. — Да, — ответил он с разоблачающей поспешностью. — С этим обязательно нужно что-то сделать. И для начала стоит хотя бы понять, что это вообще такое. — Думаю, мы подцепили это в Египте. — Сейчас Билл не предполагал, говорил уверенно — явно уже задавался этим вопросом, что-то читал, изучал. — Помнишь саркофаг, который мы открыли? Ты защемил палец крышкой до крови. Вполне возможно, кровь пробудила проклятье — такое лежит практически на каждом саркофаге, те, кто там захоронен, знали толк в магии. А способ, каким нас покарали за нарушение покоя мертвых, и так понятен. В общем, это я виноват — захотел заглянуть внутрь, мне и искать антидот. — Ну, меня ты следом тоже не под Империо тащил, — возразил Чарли. — Я сам за себя отвечаю. Но не буду против, если ты найдешь способ «отцепить» это от нас. «Подцепили» неприятно царапнуло — Билл говорил так, будто речь о болезни. Хотя так ведь оно и было. — Может, и не понадобится, — пожал плечами Билл, и Чарли в первую секунду снова понял его неправильно. — Может, проклятие выветрится со временем. Всякое бывает. В конце концов, не так уж часто мы видимся. Переживем. — Да, — сказал Чарли. — Да, наверное. Ему срочно требовалось в душ. От него воняло драконами. И еще отчаянием, в которое приводила мысль о том, что Билл ищет выход, пока Чарли мечтает его трахнуть. Он был беспомощен перед этим желанием, беспомощен настолько, что не имел сил даже стремиться избавиться от него. Когда их разделяли границы и континенты, было намного проще. Когда Билл оказывался рядом, Чарли переставал быть. Просто переставал. Это было очень, очень плохо. Когда Билл познакомился с Флер, стало еще хуже. Когда Билл подмигивал не ему, в Чарли ломались опоры, о существовании которых он даже не подозревал. Еще немного, и крыше грозила опасность рухнуть. Билл выглядел вполне довольным жизнью: похоже, чары вейлы перебили действие проклятья. Когда Чарли не думал о том, как мог бы отсасывать Биллу, запуская в него пальцы, или подставляться ему где-нибудь под трибуной, пока над головой орут болельщики Турнира, он представлял, как скармливает Делакур железнобрюху. Это тоже заводило. Его заводило все, что хоть как-то было связано с Биллом. Он ждал окончания Турнира и надеялся, что не сойдет с ума раньше. К концу Турнира сумасшествие стало тотальным: казалось, крыша всей страны лишилась опор. Из уст в уста передавались «самые точные» сведения, взгляды жадно приникали к страницам газет, где страхи искажались, преувеличивались и окружались клеткой из официальных формулировок. Люди прятали испуг за растерянностью, а растерянность — за самоуверенностью. Чарли жил в двух мирах одновременно, и в обоих было страшно. Он не знал, что случится с Англией, если Волдеморт действительно вернулся. И не знал, что случится с ним самим, когда Билл будет далеко. — Дядя Фабиан и дядя Гидеон, — громко ни с того ни сего сказала мать за завтраком. — Вы могли бы их так называть. Они сделали все, что могли, чтобы этого не произошло. Но это опять происходит… — Мам, — выдохнул Чарли и глянул на Билла, прося о поддержке. Тот пересел поближе и заговорил об изменившемся времени и новых условиях. Чарли не слушал его. Уши будто ватой заложило. Он дождался Билла в школьном дворе. Здесь было пусто — часть школьников разъехалась по домам, остальные предпочитали берег озера, где мир все еще выглядел незыблемым. — А вдруг с тобой что-нибудь случится? — сказал он, когда Билл сел рядом. — Только идиот решится на захват Гринготтса. — А кто сказал, что Волдеморт нормальный? — Чарли вертел в руках шоколадный кекс. Сладкое не лезло в горло. — У банка надежная охрана. Никто не сможет проникнуть к сейфам. — Вот именно. Поэтому они перебьют тех, кто наверху. — Перестань. — Билл отобрал кекс, куснул. — Со мной все будет в порядке. Он небрежно жевал и, кажется, был абсолютно уверен, что с ним ничего не случится. Он нихрена не понимал, что от Чарли без него ничего не останется. И объяснить это не было никакой возможности. Чарли люто позавидовал братьям Прюэттам, погибшим в один день. — Когда ты возвращаешься в Румынию? — спросил Билл. — Завтра. — Чарли спрятал ладони под себя. Руки дрожали. Он не думал, что Билл ждет его отъезда. — А что? — Там безопаснее, — сказал Билл, двумя словами разрушая все, что нагородил до этого. Чарли со всхлипом втянул вкусный сухой воздух. — Что с тобой? — нахмурился Билл. — Ничего. — Чарли уже увидел и голубоватые круги под глазами, и обкусанные ногти, и мгновенный жадный взгляд. — Я думал, вейловские чары тебя совсем затянули. — Фараон, похоже, на магах не экономил. — Билл вытер крошки с пальцев, опустил ладонь на скамью, в дюйме от руки Чарли. Тот выдохнул и решительно придвинул свою вплотную. Так было лучше — и невыносимо мало. — С этим надо что-то делать, — повторил он, как будто слова могли их остановить. И ткнулся горящим лбом в джинсовое плечо, как в последнюю опору рассыпающегося мира. — Би-и-илл… Стон был откровеннее любой пошлой просьбы. Еще секунду Чарли надеялся и боялся, что самоконтроль Билла устоит, а потом дорвался. Они целовались, будто вовсе друг друга не знали, и на узнавание им было отведено всего ничего — жалкие крохи из бесконечного времени. Когда Билл отстранил его — ладонью в грудь, отодвигая с усилием, как магнит от магнита, — Чарли потянулся обратно. В глазах Билла что-то мелькнуло, что-то, позволившее Чарли думать, что это передышка, а не конец. Однако тот поднялся, хотел заговорить, но передумал, развернулся и быстро направился к школе. Чарли остался, пылающий как костер в ночи, не чувствуя ничего, кроме желания вернуть Билла. Теперь он понимал, насколько тот прав, избегая близких контактов. Если бы между ними произошло хоть что-то, кроме этих бешеных поцелуев, Чарли не смог бы уехать. Да что там — он и на шаг от Билла не отошел бы, наплевав на всех и вся, и это обязательно плохо кончилось бы. И зачем только они полезли в тот саркофаг?.. Ла-Манш действительно помогал. Как пластырь, ненадежно закрывающий воспаленное, дергающееся от прикосновений место ожога. Июль 1997-го, май 1998-го — Что-нибудь поменялось? — спросил Чарли. После произошедшего у них все не находилось времени поговорить. Белесые шрамы пиявками исчерчивали щеку Билла. Чарли знал, что их роман с Флер в разгаре, что близка дата свадьбы, что скрытое сопротивление семьи пало после вспышки Флер в Больничном крыле. Сам он подумать не мог об отношениях с кем-то, кто бы не был Биллом. Билл, выходит, мог. Может, теперь египетскому колдовству противостоит кровь оборотня? Проклятье на проклятье — чья возьмет? — Нет, — односложно ответил Билл, и каким-то образом все сразу стало ясно: и что он по-прежнему под воздействием проклятья, и что борется с ним изо всех сил. И что просит Чарли не мешать, потому что сил едва хватает. Чарли постарался не мешать. Билл был его братом и выжил для того, чтобы быть счастливым. Чарли надеялся, что он будет счастлив с Флер. Потом был девяносто восьмой, и Хогвартс, и битва. И дикая, постыдная, несмываемая, как вина, радость, что погиб Фред, а не Билл. Чарли никогда еще не чувствовал себя таким дерьмом. Таким счастливым дерьмом. Они сидели на крыльце Норы, передавали из рук в руки бутылку пива, и Билл говорил немыслимые вещи. — Я могу хотеть ее, могу трахать — она ведь вейла. Потом, когда она засыпает, я лежу с открытыми глазами и думаю, что через каминную сеть могу добраться до тебя за полчаса. Бухарестский порт-ключ пришлось выбросить, слишком уж большой соблазн. Ты понимаешь, что никто из нас, из всех нас, этого не заслужил? Это случайность, проклятье. — Понимаю. Это то, что мешает нам жить. Чарли врал, не задумываясь, сходу угадывая, какой ответ придется по душе Биллу. Он все еще желал тому счастья — больше, чем когда-либо, — и не собирался вываливать свою правду. Что ему уже не мешает этот сумасшедший голод, который стал частью его самого, потеснив даже драконов. Что он хочет Билла все так же — и немного иначе, не только в постели, но и в жизни. Что он не хочет ничего прекращать, даже если это доведет его до мозолей на руках и раннего инфаркта. Чарли не понимал, почему так произошло, почему для Билла проклятие действительно стало проклятием, а для него трансформировалось в чудовищный симбиоз с благословлением. В общем, об этом никому не стоило знать. И с этим по-прежнему нужно было что-то делать. Наверное. Чарли уже ни в чем не был уверен. Разве что в своем желании быть с Биллом — ровно обратном тому, чего Билл ждал от него. — Я все равно найду способ это исправить. — Я знаю. — Вот тут Чарли не врал. Родившаяся вместе с ним вера во всемогущество старшего брата, как оказалось, не задохнулась под весом лет и наглядных демонстраций ее несостоятельности. Билл всегда мог добиться того, чего хотел. И всегда мог отличить то, чего хочет он сам, от того, чего его заставляют хотеть обстоятельства. А вот Чарли, похоже, запутался. После, узнавая в Румынии домашние новости, он часто слышал, что у Билла с Флер все хорошо. Чарли пропускал такие замечания мимо ушей, чтобы вспомнить в самый неподходящий момент, когда фраза втыкалась в будничное течение минут, как нож в спину. «Все хорошо», — мысленно повторял он, рисуя картины чужой счастливой жизни — больше счастья, еще больше, до гротеска, до сладкой патоки, от которой першило в горле. Он вспоминал лицо Билла, когда тот настаивал, что надо «исправить», «прекратить», — а потом его же, говорящего «я думаю, что могу добраться до тебя за полчаса», и первые, еще безболезненные дни египетского сумасшествия, и поцелуй в хогвартском дворе. Моральные самоистязания закономерно заканчивались самоистязаниями физическими: монотонной ожесточенной дрочкой. Он скрючивался на боку, вглядывался пустыми глазами в ночь и без всякого удовольствия выплескивался на несвежую простыню. Но без этого было хуже. Осень 1998-го — Надо поговорить, — сказал Билл, и Чарли обрадовался так, как не радовался в детстве рождеству, — просто из-за того, что Билл окажется рядом. Камины были отличной вещью, но ему хотелось Билла целиком. Хотя бы просто увидеть. Впрочем, их последние встречи отличались непредсказуемостью. — Найди свободные полчаса и камин, где нам никто не помешает. — Билл будто понял, о чем думает Чарли. Может, и вправду понял. Чарли бы не удивился. Это он никогда не мог угадать мыслей брата. Когда-то и не хотелось, а вот сейчас не помешало бы. Но с легилименцией у него было плохо. — Хорошо, — кивнул он. Интересно, реально ли взять в рот через камин? Кто-нибудь пробовал такое? Наверняка да. Просто подойти, расстегнуть джинсы, опуститься на колени и посмотреть, как губы Билла обхватят член. И толкаться в его рот, насколько позволит каминная арка, об которую Чарли непременно стукнулся бы лбом, да и черт с ним. И тянуться к нему, неловко прогибаясь в спине. И спустить не столько от физического кайфа, сколько от понимания того, что это — Билл. А потом поцеловать глубоко и жадно, будто не кончил только что, а едва завелся. Целоваться с головой, висящей в камине, — бред, конечно, но не в их ситуации. Их ситуация сама по себе бред. И, похоже, Билл нашел способ ее вылечить. Забавно. Чарли в принципе не мог представить, что это кончится. Как раньше не смог бы представить, что такое может начаться. Так или иначе, через два часа он был на связи. Билл не заставил себя ждать. — …Мощная древняя магия. — Билл рассказывал отрывисто, сухо, как будто с недовольством или через силу. — Пришлось обратиться к гоблинам. Они помогли. Но цена… — Он сжал губы. — Что ты им отдал? — вскинулся Чарли. Он примерно представлял гоблинские расценки. — Ничего. — Билл! — Я ценный сотрудник. Просто обратился к коллегам из каирского отделения. Они сказали, что уже сталкивались с таким. Что есть способ снять проклятье. Нужно будет провести один ритуал, а для этого купить один артефакт. — Билл!.. — За обычные галлеоны. Никакого долга жизни, Нерушимых обетов и магии. Чарли, включи голову! Гоблинам не нужно все это. В большинстве случаев их действительно устраивает золото. Чарли верил ему и не верил. Билл недоговаривал — и это было чертовски ощутимо. А Билл недоговаривал редко. — Не тяни, — попросил Чарли. — Ты же все равно собирался рассказать. Что, нужно кого-то убить? Билл не улыбнулся, и Чарли стало страшно. — Ну, почти, — наконец открыл рот Билл. — Проклятие перестанет действовать, если одного из нас не станет. Нет, никто не умрет… физически. Но личность перестанет существовать. Артефакт заменит ее на другую. Вернее, сотрет все личностные черты, оставив базу — основные умения, черты характера, склонности. И наложит поверх что-то случайное. Это не будет выглядеть полной амнезией, всего лишь частичной. Наиболее щадящий метод, как мне сказали. Он как будто читал спецификацию. Чарли хотел бы уметь так владеть собой. Но не умел и боялся, что сорвется в глупую истерику с уговорами ничего не делать и заверениями, что все и так утрясется. Не утрясется же. — Холерик не станет флегматиком, а экстраверт — интровертом. Игрока в квиддич все так же будет тянуть к спорту, а мелкого хулигана — на пакости, наверное. Тут уже сложнее. Но главное ты понял, верно? — Понял. — Чарли понял далеко не все, а до главного Билл так и не добрался. — А как же семья, друзья… мир вообще? Они будут иметь дело с той новой личностью? Он хотел задать другой вопрос, но что-то мешало. В конце концов, про семью тоже было важно. — Нет. Объект сотрется и из их памяти, будто не было. Будто в семье Уизли всегда было только шесть детей. То есть теперь пять. Артефакт стягивает на себя все доступные нити воспоминаний. И уничтожает. Проклятие привязано к человеку. Нет человека… — Нет проклятия, я понял. А документы? Мы учились в школе, работали. Остались записи. — Ну, появляются же имена в списке учеников при рождении мага. Думаю, здесь обратный процесс. А если где-то и останется старая запись — кто и зачем будет рыться в бухгалтерских книгах Гринготтса? Чтобы кого-то разыскивать, нужно знать, что этот человек существовал. — Почему Гринготтса? — спросил Чарли. Губы были какие-то занемевшие, будто с мороза. — Почему, мать твою, Гринготтса? — Потому что я это начал, мне и заканчивать, — твердо пояснил Билл. А через несколько минут, видно, устав слушать ор Чарли, добавил: — Успокоишься — вызывай. Я пока рассчитаюсь за артефакт, ознакомлюсь с ритуалом. Там все просто. Египтяне ориентировались не на слова, а на действия. — Убью! — крикнул Чарли в гаснущее пламя и запустил в камин кочергой. — Только попробуй купить эту хрень! Только попробуй, Билл, слышишь?! Билл не слышал.

* * *

Он управился быстро — уже назавтра Чарли получил письмо, где говорилось, что Билл купил артефакт, что это единственный выход и еще — «не психуй». Легко сказать. Впрочем, Чарли уже не психовал. Накануне, когда Билл оборвал связь, — да. Психовал, швырялся справочниками в стену и тупыми угрозами. Потом схлынуло, навалились усталость и досада. Он починил порванные книги, заблокировал камин и сел думать. Мысли еле ворочались, то заводя в тупик, то заставляя двигаться по кругу, — может, потому, что с самого начала он подспудно знал ответ. Время остановилось, и Чарли завис в нем. Не осталось ни боли, ни желания, ни ожиданий, ни надежд. Наверное, так бывает в день конца света, когда уже точно — все, но мозг с этим еще не согласен и хватается за любые варианты спасения. Чарли смутно помнил, что делал, как лег спать. Уснул он на удивление быстро. Он проснулся вмиг, будто закрывал глаза лишь на секунду. С таким скрипом принятое накануне решение сейчас казалось простым, легким и удивительно верным. Вечером он еще сопротивлялся, теперь — смирился. Это был единственный выход, приемлемый для Билла, а значит, для них обоих. Чарли нашел в ящике порт-ключ, подхватил куртку, сунул в карман палочку, огляделся. Кажется, он ничего не забыл. В Англии уже вовсю хозяйничала зима. Ветки деревьев сверкали, ярко-белые в небесной лазури, жухлая трава похрустывала под ногами. Чарли подумал, что все это никуда не денется и после. Странно — человек уходит, а ничего не меняется. Ведь должно быть наоборот. Билл сказал, что место нужно выбрать неподалеку от людей, чтобы, потеряв память, не потеряться самому. Скорее всего, после ритуала его основной участник окажется в больнице — первоначальная утрата ориентации неизбежна, но с легкой амнезией там долго не продержат. Лес, окружавший лодочную станцию на Темзе, был сочтен идеальным вариантом. Скорее всего, когда проклятие спадет, они решат, что встретились случайно. Один вспомнит про какое-то дело, что привело его на эту поляну, а другой подумает, что заблудился, растеряется и будет нуждаться в помощи. Их встреча окажется случайной, мимолетной и единственной. Никто не пострадает. Билл появился в назначенном месте минута в минуту. В руках у него был небольшой пакет. Приветственно кивнув, он наколдовал подобие стола, на котором установил вынутый из пакета прозрачный куб — на одну из вершин. Куб закачался, будто от ветерка. Когда он замер, наверху со звонким щелчком выдвинулась короткая блестящая иголка. — Ну вот, — сказал Билл. Руки он сунул в карманы расстегнутой джинсовой куртки, изо рта с каждым выдохом вырывалось облачко пара — день и вправду выдался морозным. — Сначала оба прокалываем иглой палец — этап распознавания проклятых. Куб запоминает нас. Он первым протянул руку и нажал на иглу. Было видно, как кровь причудливыми завитками стекает во внутреннее пространство куба. Чарли, не раздумывая, повторил его действия. Стенки куба изнутри покрылись тонким абстрактным рисунком. — Красиво, — сказал Чарли. Молчание раздражало. Снова щелкнуло. Игла исчезла. — Началось распознавание, — пояснил Билл. — Второй этап — определение удаляемой личности. Сбоку должна появиться еще одна иголка. — Просто еще раз уколоть палец? — недоверчиво спросил Чарли. — Просто уколоть. Я же говорил, артефакт отличный. — Дорогой, наверное. — Да уж недешевый. — Билл неожиданно улыбнулся. Чарли вспомнил, что не видел его улыбки лет сто. Их последние встречи не располагали к веселью. — Прости. — За что? — В безразличном до того взгляде мелькнуло настороженное недоумение. — Я не подумал. Надо было оплатить половину расходов. Это ведь наша общая проблема. — Ча-а-арли! — Билл коротко рассмеялся и шагнул навстречу. Это были по-настоящему братские объятия, крепкие, теплые, — а потом они уже целовались, больно и солоно, вгрызаясь друг в друга, будто могли что-то изменить. Или оставить неизменным. — Прости, — шепотом повторил Чарли, когда Билл, тяжело дыша, отстранился. То, что Чарли увидел в его глазах, впервые за эти годы так прямо и открыто, толкнуло в спину будто кулаком. Так действительно больше не могло продолжаться. Они бы все равно сорвались. Билл не успел ничего понять. Удар пришелся в скулу. Он крутил головой, приходя в себя, когда Чарли еще раз извинился — перед тем, как нажать на иглу. Лето 1999-го Каролу сразу понравился этот рыжий парень. Высокий, худой, с уверенным взглядом бледно-голубых глаз, он казался странно знакомым — настолько, что Карол решился подойти. — Прости, — сказал он, остановившись перед столиком рыжего. — Я не имею привычки навязываться, не подумай, просто у меня амнезия. Ничего серьезного, я неудачно упал в лесу в прошлом году, травму быстро залечили, а вот с памятью проблемы. Ты показался мне знакомым, и… Ты случайно меня не знаешь? Рыжий внимательно всмотрелся в него. Под его взглядом Каролу стало жарко. — Нет, — наконец покачал тот головой. — Вряд ли я забыл бы тебя, если бы мы были знакомы. — А. Тогда еще раз извини. — Разочарование оказалось неожиданно сильным. Почему-то Карол был уверен, что этот парень его вспомнит. — Хорошего дня. — Подожди. — Парень придержал его за рукав. — Может, выпьешь со мной кофе? Я только сегодня из Англии, хочу провести здесь отпуск. Ты ведь местный? Можешь рассказать, куда стоит поехать, что посмотреть? — Да, конечно. — Карол не ожидал от себя такой готовности тратить время на незнакомца. Хотя парень был симпатичным, и даже застарелые шрамы на щеке его не портили, так почему бы и нет? — Билл, — представился парень, протягивая руку. Ладонь у него была сухая, горячая и уютная. Карол чуть не забыл назвать собственное имя. Через час он уже знал о Билле больше, чем о любом из своих коллег — Карол работал в бухарестском серпентарии. Билл был из большой дружной семьи, занимался банковским делом и недавно развелся с женой-француженкой. — У нас все было хорошо, — сказал он, объясняя причину. — Просто в один прекрасный день с меня будто спали чары. Знаешь, как это бывает? — живешь, считаешь, что все нормально, все в порядке, и вдруг будто глаза открываются — это не настоящее. Это попытка заместить настоящее. — Да, — кивнул Карол. Откуда-то ему было знакомо это чувство. Они не спеша допили кофе. Потом Карол показал Биллу те места, что больше всего любил в городе: сад Чишмиджиу, вычурный Кантакузино и роскошный Котрочень. Они погуляли по Ботаническому саду, заглянули даже в Каролов серпентарий, который уже закрывался. Выйдя на улицу, где огни реклам спорили с наступающими сумерками, они остановились. — Тебе, наверное, пора, — сказали оба в один голос и рассмеялись. После этого все стало совсем просто. Утром Карол проснулся первым и долго изучал лицо спящего Билла. Лицо было как лицо — разве что совсем не выглядело чужим, какими обычно выглядели наутро лица случайных партнеров. Билл зажмурился плотнее, с удовольствием зевнул и открыл глаза. — О чем думаешь? — Тепло и покой, исходившие от него, окутывали Карола мягким коконом. — Я тебя будто сто лет знаю. Непривычное чувство. После больницы мне все кажутся чужими. А ты? — Что я? — О чем ты думаешь? — Странно все это. Как будто все поменялось. Будто в Англии я был туристом, а сейчас вернулся домой. Здесь хорошо. — Так оставайся, — не задумываясь предложил Карол. — На время отпуска, я хочу сказать. Я не против. Мы ведь оба свободны, никаких препятствий, верно? — Верно, — согласился Билл. — Тогда я первым в душ. У тебя есть… — Зубная паста с двойной мятой? В верхнем ящичке. — Все страньше и страньше, — улыбнулся Билл, выбираясь из постели. Наверное, лениво подумал Карол, прикрывая глаза от яркого утреннего солнца. Хотя что тут странного, если двое людей хорошо подходят друг другу?