рейв спасет

Илью штормит, буквально кидает из стороны в сторону: рот открывается в немом крике до тех самых пор, пока уголки губ будто начинает разрывать от такого напряжения; дрожащие пальцы вплетаются в отросшие волосы, сжимают у корней и тянут на себя, будто так смогут вытянуть все дерьмо из собственной головы, будто физическая боль заглушит моральную, от которой никуда не убежать. Впрочем, у Буркова сбежать получилось еще зимой, когда он, теряя контроль над своей жизнью, бросил любимую Москву и уехал в Питер, чтобы с чистого листа начать, чтобы не видеть глаз Маши, с которой те самые отношения, о которых все так мечтательно щебечут, не построишь; которая смеялась, мол, мы не больше, чем друзья, с чего ты взял, что у тебя есть шанс? Шансов у Илюхи не было даже в родном Благовещенске, где лгать приходилось, что работать попросту негде, поэтому и барбером пошел, а не потому, что нравится, что кайфово. И за волосы цветные приходилось пояснять, и за серьги в ушах, и за татуировки на пальцах, что с виду казались крайне наивными, тоже. Жизнь там — борьба за самого себя, которому тесно, которому только дай повод вырваться на свободу и он покажет, насколько внутренний мир его открытый, яркий. Насколько сам он живой. И в планах на будущее девушка любимая, друзья верные и дело, которое приносит как удовольствие, так и деньги — без кэша картина была какой-то неполной, не такой приятной. Радоваться бы потом, что у него что-то получилось, что его признают и слушают, что даже альбом написал, даже до второго дошел, но бежать приходится снова — словно собака, хвост поджимая, он делает вид, что это очередной этап в поиске самого себя. Питер облегчения не приносит. Город, пусть и красивый до одури, оказывается пустым на друзей. Из эмоций лишь страх и жалость к самому себе: казалось бы, парень-то красивый, обаятельный, а чувство юмора такого же размера, как и член — большое, толстое и жаркое. Словом, если высоты боишься, то лучше не садись. Но разбивается это все о что-то дурное в голове, что червями гнилыми расползалось от мыслей к сердцу — одиноко, холодно и как-то совсем уж погано. И даже пальцы, что вплетены в отросшие волосы, не могут ни на секунду от этого ужаса избавить. Марат о состоянии Ильи узнает случайно. То ли взгляд Буркова через камеру ему не нравится, то ли интонация не дает покоя обеспокоенному сердцу, но Газманов решение для себя важное принимает параллельно ночному звонку: пока телефон в одной руке держал и смеялся с шуток привычных, второй ловко клацал мышкой, заказывая билеты на самый ближайший рейс до Питера. И не говорит о том Илье, прощаясь с ним через какое-то время, мол, спать ну очень хочется. Бурков понимает, кивает как-то замедленно и желает сладких снов с такой же сонной улыбкой. Марат, сдерживая вой внутренний, держит спокойствие на лице и дальше — сюрпризов лучшему другу он давно не устраивал, что исправить было необходимостью крайне острой. Острым для Ильи служит звонок в дверь ранним утром: на часах, казалось, около двух дня, но сам исполнитель не планировал вставать так рано, из-за чего к двери подходит как-то нехотя, чтобы или нахуй послать дурака, который его потревожил, или сдать триста деревянных на домофон — тут уж не угадаешь. И хочется открытым текстом наорать на нарушителя покоя, только слова застревают в глотке, стоит дверь нараспашку открыть — Марат, неловко с ноги на ногу переступая, молча руки раскрывает для широких объятий, расплываясь в улыбке аналогичной. — Ты как тут вообще? — Илья не предлагает войти в квартиру, Илья налетает прямо в подъезде на лучшего друга и прижимается щекой своей к чужой, жмурясь так довольно, словно ребенок, который давно не видел кого-то очень важного, нужного. И «словно» здесь явно лишнее, — Ты мог хотя бы сказать, а? У меня же бардак дома, Марат, блять. — У тебя всегда дома бардак, даже если тебя предупреждать, — Газманов в ответ смеется донельзя счастливо, обнимает крепко и от пола отрывает в какой-то момент друга, ведь скучал ужасно, ведь хотелось написать еще в поезде, что едет, чтобы ждали, но в том не было смысла — его ждали здесь всегда, — Так и будем в падике стоять или все-таки впустишь? Илья впускает. Илья и завтрак готовит на двоих, и взахлеб рассказывает про свои дела, про планы на будущее и про то, как в Питере без Газманова скучно. Тот, в свою очередь, делится все тем же сокровенным, личным. Про музыку не забывает тоже, но сейчас не до нее. Сейчас, ковыряя вилкой омлет, Марат смелости набирается, чтобы спросить за то, что вылезает только ночью, что съедает изнутри, если вовремя не обратиться за помощью. Илья к мозгоправам не пойдет, тут проще в петлю лезть, только Бурков выше того был. В конце концов, уже многое говно он в своей жизни видел, чтобы сдаваться просто так. И Марат здесь был как раз для того, чтобы его лучший друг не в одиночку с проблемами боролся, чтобы они вдвоем с ними справились и забыли как хуевый сон, который бывает обычно при похмелье. К нему они, впрочем, подойдут чуть позже. — Куда мы? — Илья с некоторым интересом разглядывает, как братишка его надевает мерч излюбленный и смотрит на себя в зеркале, поправляя складки толстовки, — Ночной Питер посмотреть хочешь? — Мы на рейв, — Коротко отвечает Марат, словно все понятно будет разом, но ловит взгляд непонимающий со стороны Буркова и поясняет уже более мягко, — Сердечко спасать. Их разговор, который закончился лишь несколько часов назад, был тяжелым. Не столько из-за информации, что получил Марат, сколько из-за эмоционального состояния Ильи, которого постепенно начало трясти от того, что он говорил, а под ребрами у Газманова ныло от того, как тот говорил. Больно видеть близкого человека в таком состоянии, невозможно оставаться равнодушным в таком положении. И пытается загасить злость татарин на свою подругу, которая жестоко обошлась с Ильей, но то потом, когда уже в Москву вернется внезапный гость. На данный момент, к большому везению, Газманов был достаточно сообразительным и внимательным, чтобы слова подобрать нужные, чтобы за плечи острые обнять крепко и проигнорировать то, как намокло плечо собственное, в котором Илья свое лицо спрятал в какой-то момент. Ему нужно расслабиться, нужно выплеснуть весь негатив из себя, что скопился за долгое время, и попытаться родиться заново. Во всяком случае, слова Марата действительно помогли. Теперь дело оставалось за малым. — Ты уверен? — А с каких пор ты ссышь таких мест? — Такси останавливается у неизвестного клуба, из которого музыка доносилась на всю улицу. Это то, что им нужно, из-за чего Газманов, легонько пихая лучшего друга в плечо, с хитрой улыбкой уводит того за собой. Они знают, что нужно делать, они умеют — Илья научил когда-то. И алкоголь им здесь не понадобится совершенно. По-началу, конечно, движения выходят немного скованными. По-началу они место осматривают, привыкают к толпе, к громкости, а затем, стоит встретиться взглядами, как в груди словно что-то екает, заводится и разжигает в душе огонь такой сильный, какой не затушить ничем сейчас. И рейв — лучшее место, чтобы выплеснуть все эмоции, которые внезапно начали зашкаливать. Они двигаются резко, толкают друг друга и сбиваются в круг, унося с собой еще каких-то пацанов, которые совсем не против попрыгать. Они смеются, кричат что-то невпопад и набивают синяки по всему телу, игнорируя и то, что могут ребра сломать в такой толкучке. Они кричат, сжимают друг друга в объятиях и чувствуют себя единым целым, забирая боль друг друга, чтобы избавиться от нее так, как любил и умел Илья. Марат же просто проникся подобным способом, потому что это действительно работало. Потому что они потные, мокрые и с сорванным голосом, потому что никакой алкоголь и рядом не стоял, потому что они друг друга знают, ценят и поддерживают. Потому что они друг друга любят. Осознание этого важного факта приходит примерно одновременно в лохматые головы: вокруг слишком душно, чтобы была возможность дышать полной грудью; вокруг слишком тесно, чтобы не прижиматься друг к другу так горячо и почти интимно; вокруг они, на самом деле, не замечают никого, кроме как друг друга. И цепляются взглядами, руками, губами, потому что жажда просыпается до чужого тела, до поцелуев, до влажной кожи под грубыми пальцами. Кто первый из них полез в поцелуй — неважно, ведь отдача идет от двоих без колебаний и лишних размышлений, ведь этого хотели оба, кажется, с самой первой их встречи. Момент, когда они покидают клуб, стирается также, как и вызов такси. Последнее, что действительно помнит Марат — как они вдвоем, зажимаясь в углу лифта, целуются жадно, мокро. Потом, уже дома, летела одежда от самого коридора до спальни; потом они валятся на кровать, чтобы кожа к коже, чтобы никаких больше преград между ними. И стоны, которые роняют они в унисон, глушат сильнее, чем колонки в том самом клубе, название которого так и осталось размытым. Впрочем, размытым сейчас казался весь мир вокруг, передавая всю четкость двум телам, которые рядом, которые впитывают друг друга всеми фибрами, всеми возможными способами до тех пор, пока их не вырубает на мятых простынях, которые, по-хорошему, поменять бы. И лишь с утра Марат, обнимая человека крайне ценного, четко для себя осознает, что в Москву уже не вернется.