И вот кончается путь в ночи

Двадцать третьего декабря Малфой-мэнор сгорает дотла. — Оглядываясь назад, — говорит Драко, — я удивлен, что этого не случилось раньше. Он сидит на вершине холма в лесу позади собственного дома (или того, что было его домом раньше). Его лицо перепачкано сажей, и он дрожит на холодном зимнем ветру. Из одежды на нем — тонкие пижамные штаны и, судя по всему, ничего больше. С губ свисает сигарета — огонь, управлять которым легче, нежели тем, что все еще тлеет у подножия холма. Гермиона бросает ему свой плащ, и он, кивнув в знак благодарности, накидывает его на голые плечи. Она трансфигурирует камень в одеяло и осторожно присаживается рядом. Драко, может, и наплевать, что его шелковые пижамные штаны измазаны грязью, но на ней — платье от Марка Джейкобса, которое она купила себе на двадцать восьмой день рождения пару месяцев назад. Оно стоит как ее зарплата за четыре недели, и спасибо, конечно, но она бы предпочла сохранить его в первозданном виде. — Что случилось? — спрашивает Гермиона, указывая на тлеющие руины внизу. Драко грубо фыркает: — Министерство решило сжечь дом, где я вырос, и таким образом поздравить меня с Рождеством раньше времени. Будто ты не знала. — Я, кажется, что-то об этом слышала, — признается она. — Но ничего определенного. Я бы тебе рассказала, считай я, что они смогут придумать и реализовать план без моей помощи. Он презрительно усмехается, но она неплохо разбирается в его ехидстве, так что понимает, что он это не всерьез. Она выхватывает сигарету из его ледяных пальцев и делает затяжку. Бумага немного влажная от его губ. Гермиона выдыхает и смотрит, как сигарета вспыхивает и рассыпается пеплом. — Твои дружки — трусы, — серьезно говорит Драко. — Они очень боятся всего непривычного. Они такие же, как я, но считают себя намного лучше. — Ты прав, — отвечает она, и он вскидывает бровь. — Могу я получить это признание в письменном виде? — спрашивает он, и Гермиона закатывает глаза. — Они боятся, — продолжает она, будто бы он и не говорил вовсе. — И их можно понять. В этом доме было слишком много темной магии, слишком много артефактов, которые нельзя... — Это был мой дом, — возражает Драко, и его голос подобен трескающемуся льду. — В этом доме я учился ходить, учился говорить. Я вырос здесь, и все, что у меня было, было здесь, и... — И люди боятся тебя и твоего происхождения. И у них есть полное на это право, — спокойно отвечает Гермиона. Повисает долгое молчание, а затем Драко берет ее за руку. Гермиона крепко обхватывает его пальцы. — Ты меня боишься? — спрашивает он тихо. Она смеется и отвечает непринужденно: — Конечно нет. Я никогда тебя не боялась. Ты не настолько страшен, как думаешь — придурок обыкновенный, всего-то. — Ничего подобного. — Драко, похоже, ужасно обижен. — Я страшный, я злой. Меня нужно бояться, и ты это знаешь. — О нет, милый, — с нежностью произносит Гермиона. Она тушит сигарету в грязи рядом с собой и обхватывает другой рукой ледяные пальцы, переплетённые с её. Быстро растирает руку Драко своими ладонями, затем отпускает и тянется к другой. — Ты мелкий избалованный зверёк, — добавляет она наконец. — Но ты не злой. — Слушай, ты, у меня была очень тяжелая ночь. Если собираешься меня оскорблять, тогда уходи. Я весьма мужественно хандрил, пока не пришла ты, и теперь мне кажется, что меня лишают этой самой мужественности. Это, мягко говоря, обидно. — Видишь? Ты просто нытик. Нисколечки не страшный. — О, заткнись. Драко обнимает её, и Гермиона прижимается ближе. Её плащ недостаточно велик, чтобы укрыть их обоих, и она держит его крепко, чтобы не соскользнул совсем. Она легко могла бы наложить согревающие чары, но прижиматься к Драко приятнее. Он по натуре не слишком любит природу; солнце он называет дневной звездой, а всё, что находится на открытом воздухе — местом без потолка. Гермиона наслаждается необычным ощущением: сидеть с ним на улице, наблюдая за рассеянным мерцанием звезд, которое пробивается сквозь листья деревьев. — Я сообщу всему Министерству, что крайне зла, — говорит она, кладя голову ему на плечо. — В смысле, ну правда. Это ужасно. Они должны были хотя бы предупредить тебя заранее. Тебе даже не дали одеться! Ты запросто мог подхватить пневмонию. Это же полный позор. — Меня, кажется, предупреждали за час, — неохотно признаётся Драко. — Но в тот момент я прекрасно спал и сразу же уснул снова. Ты же знаешь, как трудно меня разбудить. — Ты совершенно безнадежен, — смеется Гермиона и, отпуская его руку, опирается на него всем телом. Драко прижимается губами к ее волосам. Когда он заговаривает снова, его голос звучит приглушенно: — Верно. Я совершенно не способен о себе позаботиться. Наверное, мне лучше переехать к тебе, чтобы не погибнуть от чахотки или от чего вы там, магглы, вечно умираете. — Что, прости? Должно быть, я ослышалась. У тебя полный рот волос или чего-то такого. Драко поднимает голову, а затем — подбородок Гермионы. — Я сказал, что нам, наверное, лучше съехаться, — повторяет он. — Женщина, ты что, оглохла? — О, это я услышала, всё нормально. Но чахотка, Драко? Серьезно? Где ты узнал о маггловских болезнях? Неужели ты украл мой экземпляр «Ани из Зеленых Мезонинов»? Если она сгорела вместе с твоим домом, я буду вынуждена сотворить с тобой нечто непроизносимое, и не в хорошем смысле этого слова. Это было первое издание! — Не волнуйся, я положил ее обратно к тебе в шкаф на прошлой неделе. Неужели ты только что сказала, что будет нормально, если я перееду к тебе? — Разумеется, болван. Куда же тебе еще пойти? Все твои друзья в тюрьме. — Я мог бы остановиться в отеле. В неплохом отеле. Знаешь ли, оффшорные банковские счета изобрели не магглы. У меня миллионы галлеонов, которые не заморожены Министерством. — Я уверена, ты мог бы остановиться в лучшем отеле мира, — дальновидно соглашается Гермиона. — А еще я уверена, что тебе не будет грустно там одному. В Рождество. Совсем одному. — Я справлюсь, — храбро говорит Драко. — Я очень мужественный и сильный. У меня потрясающая сила духа. Наверное, я даже плакать не буду. — Ты очень мужественный. Только сильный человек может с достоинством носить такую стрижку. — Эта стрижка стоит больше, чем твоя обувь, — сообщает он. — А теперь давай поговорим серьезно. Это важно. Если мы будем жить вместе, то как же нам скрыть нашу порочную, тайную, запретную связь? Твои друзья — идиоты, но они в конце концов могут что-то заподозрить. — Давай проясним два момента, дорогой. Во-первых, я забираю у тебя словарь синонимов. Во-вторых, и я даже не знаю, как выразиться помягче, поэтому скажу прямо: мы — самый несекретный секрет волшебного Лондона. О нас знают все. — Нет! — Рон и Гарри застали нас, когда мы трахались! Они, конечно, не слишком проницательны, но не обратить внимания на такое не смогли бы даже они. — Но я же им сказал, что ты надорвала спину, и я делал тебе массаж горячим маслом. — А заклятые враги, конечно, постоянно устраивают друг другу спа-процедуры, — усмехается Гермиона. — Вот видишь, именно поэтому тебе никогда не стать злым гением. Ты совершенно не умеешь врать и невероятно слеп. Они уже несколько месяцев как в курсе. — Да? Гм. Я удивлен, что они потрудились послать сову, прежде чем испепелить дом, где я вырос. — Это было бы не слишком героически, — замечает Гермиона. — Если помнишь, мы чем-то таким и славимся. Ну, героизмом и всякими подобными штуками. — Именно об этом и пишут газеты на этой неделе, — соглашается Драко. — Так вот! Вернемся к нашей совместной жизни. Как думаешь, Поттер и Уизли скинутся на какой-нибудь крутой подарок нам на новоселье? Я тут кое-что почитал о маггловской технике. У них есть плазменный телевизор или как его там — по описанию звучит шикарно. Я не совсем понял, для чего он нужен, но он ужасно дорогой. Штуки три, я полагаю, мне бы как раз хватило. — Не думаю, что они устроят нам вечеринку по случаю новоселья, — говорит Гермиона, и ее это, похоже, забавляет. — Они не слишком в восторге от наших отношений. Но, как пишут в газетах, я умнейшая ведьма поколения. Так что они решили довериться моему суждению, пусть и сомневаются в моем вкусе. — Твой вкус безупречен, по большей части. Хотя сам я подобрал бы к этому платью другую сумочку. — Сам бы ты в это платье не влез, — Гермиона бьет его вышеупомянутой сумочкой. — Черт тебя дери, женщина, больно же! И, разумеется, я бы влез. Я очень стройный. У меня женственные бедра, ничего не поделать. Хотя платье симпатичное. Так необычно видеть тебя в чем-то, кроме ужасных брючных костюмов. Что за повод? Гермиона просто молча сверлит его взглядом. Драко сверлит ее взглядом в ответ. Гермиона вскидывает бровь. Драко пытается сделать то же самое, но вторая бровь упрямо пытается подняться следом. Наконец он понимает, что именно Гермиона наверняка пытается мысленно до него донести. — Ой. Вот же дрянь. Мы же сейчас должны быть на ужине у твоих родителей, да? — Мне было интересно, как быстро ты об этом вспомнишь. — Ну извини, я был слишком занят мыслями о потере всего своего имущества, — фыркает он. — Честное слово. Драко неуверенно выпячивает нижнюю губу, надеясь изобразить скорбную, но мужественную гримасу. Порой он чересчур усердствует и становится похожим на рыбу. Он бросает косой взгляд на Гермиону, чтобы проверить, тронута ли она его плачевным видом. Та тяжело вздыхает. — Расслабься. Я уже им позвонила и перенесла все на завтра. — Какое счастье. — Но это значит, что утром мы идем по магазинам, — предупреждает она. — Я не могу допустить, чтобы ты явился в приличный ресторан в пижаме. Тебя могут принять за студента маггловского колледжа. Твое эго в жизни не оправится от такого удара. Драко старается не светиться при мысли о шоппинге. Сохранять печальный вид от потери дома, в котором вырос, крайне важно, потому что женщины любят мрачных мужчин с трагичной судьбой. А еще его личная драма может помочь, если он ненароком испортит первый ужин с родителями Гермионы, проявив высокомерие или невоспитанность. Но ему так нравится тратить деньги, особенно на новую стильную одежду. К маггловской культуре он все еще до конца не привык, но в неволшебном Лондоне есть парочка отменных портных. После стольких лет, когда приходилось прятать свою сексуальность под мешковатыми мантиями, приятно прогуляться по улице в обтягивающих брюках. В конце концов, он великолепный образец мужественности. Стыдно прятать такую задницу от мира. Она же практически национальное достояние. Гермиона смотрит на Драко и качает головой, и тот понимает, что она знает в точности, о чем он сейчас думает. Это в ней ему больше всего и нравится, и не нравится одновременно. Никто его не понимает лучше, чем она, даже он сам. Иногда он сомневается, на самом ли деле он втайне не такой уж и ужасный человек, или же он стал умеренно не злым только лишь потому, что таким его видит Гермиона. Он снова зарывается лицом в ее непослушные волосы и понимает: ему все равно, почему он кажется лучше, чем есть. Он даже близко не идеален, но сейчас он достаточно хорош для Гермионы, и поэтому удивительно, но он счастлив. По крайней мере, он предполагает, что то теплое чувство, которое порой разливается у него в груди, — это счастье. Исторически так сложилось, что Малфоев счастье не балует, так что он судит по косвенным признакам. — Может, пойдем домой? — спрашивает Гермиона, прижимаясь ближе. Она пахнет лавандой, и его сердце заполняется ей без остатка. Драко смотрит на все еще дымящиеся руины собственного прошлого. Сегодня зимнее солнцестояние, самая длинная ночь в году. Он наверняка мог бы еще долго упиваться здесь горем, если бы постарался. Но насекомые кусаются, пальцы ног начинают синеть, а у Гермионы в квартире еще остались те маленькие зефирки, и он думает, что смог бы убедить ее положить их ему в горячий шоколад побольше, если удастся правильно провернуть тот фокус с нижней губой. Гермиона поднимает голову и смотрит на него, а он нежно улыбается ей в ответ. — Да, — отвечает он, прижимаясь к ее губам, — пойдем домой.