Часы посещений

Дима сматерился, поднял выпавшую изо рта сигарету с холодного пола, тщательно обдул, минуя ступеньки. Чуть не упал, пока спускался прыжками, и вылетел на улицу, хлопая себя по груди в поисках зажигалки. Август выдался на удивление паршивым: холод, лужи на весь тротуар, нескончаемые поездки к Олиному брательнику. Палата Олежи вместе с ординаторскими выходили направо — сказала тётка из регистратуры, которой он стрельнул сигу, — поэтому Дима предусмотрительно свернул налево. Курить хотелось — жуть. Он щёлкнул колёсиком, вдумчиво затянулся — горько и жгуче, самое то для застенок задрипанного корпуса городской больницы — и вдруг замер посреди вытоптанного газона. «Да ну нахуй», — резануло и отдалось назойливой болью в висках. Дима застыл, раздражённо перехватывая пальцами сигарету, насупился и шумно выдохнул холодный воздух сквозь раздутые ноздри. Это была их пятая встреча с Антоном. — Опять, — убито простонал он. — А, это ты, — безразлично поникли плечи. — Ждёшь кого? — прищурившись, полюбопытствовал Дима. — Да нет, — отвернулся Антон, уткнувшись локтями в железные перила. Стало тихо. Дима с подозрением покосился на задумчивую фигуру, зацепился взглядом за пряди, устало упавшие вниз, спустился к понурым плечам и тоскливо свиснувшей голове. Дима знал Антона — его знала любая дворняга, — и это отравляло им жизнь. Точнее, отравлял её только Дима со своими сомнительными идеями, упрямством и язвой, рвущейся в слова. — К кому ты? — запихав гордость туда же, куда сигареты, спросил Дима, прикуривая вторую. — Ни к кому, — устало вздохнул Антон. Затем обернулся, поймал бешеные глаза — широкие брови тут же взметнулись вверх, рот растерянно приоткрылся. Сигарета тлела у Димы во рту, но, прежде чем он успел бросить Антону обиженный упрёк, тот вскинул руки и ответил, хотя вопрос даже не прозвучал: — Я не это хотел сказать. — Так хрена ли ты тут ошиваешься? — стремительно теряя остатки хорошего настроения, пробубнил Дима, жалея о том, что завёл этот разговор. Никто за язык не тянул, помалкивал бы себе, дал дураку настрадаться — пусть бы слёг с простудой, настоявшись в пафосной позе под грозовым августовским небом, было бы поделом. Антон неловко почесал шею, заходил виноватым взглядом по тротуару, не в силах подобрать нужных слов, и взглянул на громоздкий фасад в семь этажей. Выдавил, будто сквозь силу: — Оставляю вещи. Передачи. Цветы. Ты понял. Его голос расползся туманом. Диме стало зябко. — А не ходишь чего? — несдержанно взмыл вопрос. Антон вскинул подбородок, посмотрел в окно. Дрогнули мышцы, разомкнув плавную линию губ. Он помолчал, как бы подбирая слова — или собираясь с силами их сказать. — Не думаю, что меня там ждут. Дима прыснул. Антон покосился на него как на душевнобольного. — Это больница. Тут рады каждой живой душе, — засунул зажигалку во внутренний карман, поубавив ухмылку, и с лёгкой усмешкой заглянул в вытянутое лицо. — Даже если это будешь ты. Кажется, не дошло. Или дошло частями: на бесчувственное лицо легла лёгкая тень сомнений, заметалась в глазах, улеглась у раскрытых губ. Капнуло на нос. Дима высунул руку из кармана джинсовки, поднял пытливый взгляд: тучи сгустились и потемнели. Хотелось докурить, но вымокнуть, как собака, не хотелось куда сильнее. Дима скинул бычок и затоптал ногой. — Ну, до встречи. Антон в отражении неуверенно поднял руку, чтобы взмахнуть в ответ, и впервые не нашёл нужных слов.

* * *

— Где тебя носило? — со скучающим видом спросил Олежа, не отрывая глаз от окна. Дима огляделся: Оля куда-то ушла, спасать его было некому. — Да не важно, ходил тут, — пряча прокуренную руку поглубже в карман, хмыкнул Дима. — Встретил одного... Дверь в палату открылась, и вошла медсестра. Ловко перевесив пакет с мандаринами ему на руку, она приблизилась к окну и достала из старой гранёной вазы нарциссы. Олежа жалостливо потянулся к подоконнику свободной рукой, выпалил: — Не выбрасывайте пока, — не подумав. Затем подумал. Добавил: — Пожалуйста, — заметно стушевавшись и неловко вжав голову в плечи. Медсестра секунду помедлила, но оставила ввалившиеся нарциссы смиренно лежать на тумбе. — А от кого? — беспардонно задал вопрос, висящий в воздухе, Дима. Она неопределённо пожала плечами и вышла. Олежа отвернулся к окну. — Ты б не курил, — без претензии на недовольство тихо выдавил он и осторожно кивнул в сторону двери. — Тут напротив аллергики. В подтверждение его слов кто-то в коридоре трубно закашлял. Дима присел на стул рядом с койкой, размял руки и неловко пробежался взглядом по потолку, выпустив из груди тяжкий вздох. Попробовал подмять ногу под себя, но стул оказался жёстким и мстительно впился в выпяченный сустав. Вот зараза. — Видишь что интересное? — не находя себе места, наконец-то спросил его Дима. В ответ Олежа издал нечленораздельный звук. — Ладно, хватай свою капельницу. — Зачем? — Найдём обзор получше. Ну, чего расселся? Пошли. Олежа натянул бахилы поверх резиновых тапок и неуверенно заскрипел колёсиками по полу, оглядываясь по сторонам. Он думал о том, что будет, если их заметят — хотя бы раз в его неприметной жизни, — но ответ напрашивался как бы сам собой. Они проскрипели мимо дверей главврача и поползли по лестнице. — Руку, — потребовал Дима, и Олежа неуверенно ткнулся в прокуренную ладонь. — Чё ты тычешь в меня? Тяни, ну! И вцепился в люк, ведущий на крышу, с силой дёргая вниз. Олежа замер, неуверенно покосившись на капельницу, и заозирался по сторонам: нет ли где камер? Камер не было. Как же мало ему нужно, чтобы решиться на тупую затею. Олежа вздохнул. Вытянул свободную руку и повис на люке вместе с Димой, натужно кряхтя. — О, пошла! — возликовал Дима и тут же простонал: — Ну ёмаё... В ответ Олежа сдавленно зашипел. Если бы проржавевшая крышка не встретилась с его лбом, он бы обязательно сообразил что-нибудь поумнее. — У меня сотрясение, — впечатав руку в лицо, вынес он скорбный вердикт. — У тебя шишка. Кончай умирать, погнали. Олежа обиженно подкатил капельницу к пожарной лестнице и выжидающе уставился на Диму, лезущего по перекладинам. Тот поскрёб в башке. Ухватился за капельницу, перегнувшись обратно, дёрнул её к себе. Олежа испуганно оттопырил левую руку и уцепился следом. — Ай, сука, — чертыхаясь, тут же зашипел Дима и стал тереть ушибленный затылок, зыркнув сверху обиженно и оскорблённо: — Ты доволен? Щепотка злорадства щекотнула уголки губ и приподняла брови. Олежа неопределённо пожал плечами в ответ. Когда им всё-таки удалось вытянуть капельницу наружу, стало как-то спокойней. Дождь всё не шёл — только гремело и сгущалось вокруг. Дима рухнул на крышу, пачкая джинсы побелкой. — Слушай, — начал он, чуть замявшись, и вытянул ногу, раскачивая носком. — Как ты вообще... так? Олежа задумался, перекатывая слова по ватерлинии губ. Честно ответил: — Не знаю, — и, сцепив колени сложенными руками, уткнулся в острые чашечки подбородком. — Окно было открыто. Я не заметил. И всё. — И всё? — расстроенно выдал Дима. — А что я должен был сделать? Сальто? Или, может, прыгнуть без парашюта? — Ну не знаю, — недовольно пробубнил Дима. — Мог бы придумать что-нибудь поприкольней. А затем добавил, будто себе под нос: — Всё равно все спросят, — вдумчиво почесал успевшую нарасти под подбородком щетину и опять выдал вслух: — А тебя реально звать Олегсеем? Или это такой прикол? Олежа осклабился и, выпятив шипы, отзеркалил его слова с ехидной физиономией: — А тебя реально на шампур насадили? Или это шутка? Дима обиженно отвернулся.

* * *

Выгружать капельницу обратно оказалось сложнее, чем тащить наверх, ещё и за шиворот натекло. Дима недовольно встряхивался, то и дело раскидывая рукава — только что на скатерти с него ни черта не стекало. Вымокшие сигареты надо было выбросить. Олежа, напротив, не без удовольствия отжимал футболку и радостно заливал брызгами лестницу, пока они шли обратно. — Что скажем Оле? — вполголоса спросил Дима, глядя на голую стену, выкрашенную в очень странный цвет. — Можем сказать, что хотели зайти в магазин. Всяко лучше, чем говорить про крышу. Дима философски зажмурился и уже открыл рот. Он бы, конечно, скалясь ответил: «Думаешь, свалится?» Или: «А то что, влетит?» Но в палате их уже поджидал сюрприз. Дима закатил глаза и разразился рыком. — Опять, — сурово констатировал он. Антон, смиренно сидящий на стуле, смерил его полным надежды взглядом. Дима шумно выдохнул и уже хотел послать его куда подальше: нет, ну правда, сколько можно за ним ходить? Но тут его взгляд скользнул на вцепившегося в капельницу Олежу да так и замер. С того словно сошёл весь цвет, и теперь вода, стекающая на шею, казалась холодным потом. На руках выступили костяшки, плечи вжались вовнутрь, и стало как-то совсем неуютно. Угрожающе громыхало там, но казалось, гроза была уже где-то тут. — Привет, — совсем уж неловко выдавил Антон, заставив Диму, ожидавшего привычное «здравствуй», подавиться словами. — Привет, — шепнул Олежа и, превозмогая себя, смело шагнул вперёд.