Что случилось с Дмитрием Богровым

      Люди, от природы наделённые живым и пытливым разумом, всё время пытаются постигнуть глубочайшие тайны мироздания, узнать, что же происходило на Земле на заре времён. Иногда, не удовлетворяясь ответами на этот вопрос, которые открывает перед ними современная наука они начинают собственные изыскания — пропадают в библиотеках, в антикварных магазинах и ездят на раскопки, откуда возвращаются, густо усыпанные каменной пылью и с горящими глазами. И чем активнее они ищут, тем скорее находят то, чего находить совсем не следовало бы. Вокруг запретных знаний свит толстый кокон безмолвия, а завеса людского всеведения, заботливо сотканная учёными, помогает удерживать подальше чрезмерно любопытствующих. Но когда чья-то мысль, подобно сверкающему лезвию, пронзает эту завесу и проникает вглубь времён, в ту эпоху, когда планета была ещё молода, а её поверхность не успела остыть, начинают разворачиваться ужасные и непредсказуемые события. Ибо наша хвалёная цивилизованность и образованность — лишь тонкая корка, укрывающая звериный разум, и она легко трескается, уступая место предвечному ужасу перед неизведанным.       Дмитрий Богров был молодым и подающим блестящие надежды молодым человеком. Выходец из хорошей семьи, он, после того как с отличием закончил Первую киевскую гимназию, отправился изучать юриспруденцию в Мюнхенский университет. Несмотря на настояние отца, желающего видеть сына-юриста, Дмитрий по натуре был страстным естествоиспытателем. В Германии он водил дружбу со многими видными биологами той поры, но, но не собираясь ограничивать себя одной наукой, познавал также и оккультные тайны. По некоторым данным, он вёл активную переписку с Папюсом, Сэмюелем Мазерсом и Гвидо фон Листом, и даже состоял в ордене мартинистов. Впрочем, пребывание Богрова за границей продлилось недолго — спустя год он вернулся в Киев, дабы продолжить обучение в Киевском университете. Именно с этих пор его друзья и однокурсники заговорили о переменах в нём. И без того худощавый, Дмитрий как будто ещё больше вытянулся и побледнел, а в его глазах за круглыми стёклами очков время от времени проскакивали маниакальные искорки. Юноша отстранился от людей, порвал почти со всеми кружками, которые посещал до своего отъезда, и ещё больше времени, чем обычно, стал проводить в библиотеках.       Спустя какое-то время характер его поисков привлёк внимание тайной полиции, и немудрено — в киевских оккультных кругах поговаривали, что Богрову почти удалось отыскать оригинал «Книги Эйбона», запрещённой инкунабулы, скрывавшей омерзительные тайны о подлинных истоках этого мира. Сразу после начала невольного сотрудничества юноши с охранным отделением полиции информация о нём оказывается под грифом «секретно». Но определённые слухи и совпадения позволяют сделать вывод, что вся подпольная деятельность Дмитрия Богрова, направленная против киевских анархо-коммунистов, продолжала быть связанной всё с той же книгой, и тайными знаниями, сокрытыми в ней.       В немногих дошедших до наших дней письмах и разрозненных страницах, оставшихся от дневника Богрова, он признавался, что стал отчаянным неврастеником, не уточняя, однако, причин этого своего состояния. Его последнее письмо, адресованное родителям, пестрело смутными намёками на какие-то ужасные тайны, и заканчивалось следующими словами: «…я всё равно закончил бы тем же, чем кончаю сейчас». Григорий Григорьевич, его влиятельный отец, после прочтения этого послания переполошился, ударил в набат, но так и не успел пусть в ход все свои обширные связи — спустя четыре дня передовицы киевских газет запестрели новостями о дерзком убийстве председателя Совета министров Петра Столыпина. Очевидцы рокового выстрела в опере рассказывали, что когда к стрелку кинулись жандармы и переодетые агенты в штатском, он даже не пытался сопротивляться, только безумно хохотал, запрокинув голову.       Суд был на удивление быстрым. Адвокаты даже не пытались защитить своего клиента, обратив внимание судьи и прокурора на явное безумие молодого человека. Меньше недели понадобилось судебным чиновникам на то, чтобы заслушать свидетельские показания, вынести обвинительный приговор и приговорить убийцу к повешению. А затем дело так же спешно закрыли по поручению самого императора Николая, обосновав всё туманным выводом, что «этим преступлением руководила какая-либо иная, неведомая нам сила».       Слухи о последних часах жизни Дмитрия Богрова в большинстве своём противоречивы, но известно, что всю ночь перед казнью из его камеры смертников в Лысогорском форте доносилось перемежающееся взрывами хохота бессвязное бормотание на неизвестном языке, в котором можно было различить повторяющиеся слова «Уббо-Сатла» и «Тсхатоггуа», и сверкали вспышки неземного света. Поседевшие от ужаса охранники заперлись в караульном помещении и всю ночь читали «Отче наш». А когда Богров уже стоял на помосте, с накинутой на шею петлёй, он смотрел вдаль, где в лучах встающего солнца сверкали золотом купола киевских храмов, и вдруг, крупно задрожав, простёр руку к городу и вскрикнул: «Оно идёт!.. Господи, оно идёт, помилуй нас, ибо Змей уже близко!.. Змей поглотит город и всех нас…». В этот момент палач нажал на рычаг и содрогающееся в конвульсиях тело повисло, раскачиваясь, на верёвке.       Любопытнее всего то, что эту историю постарались как можно скорее замять и отвлечь внимание общественности от персоны убийцы. Еврейский погром, планировавшийся в Киеве, был решительно подавлен в зародыше городскими властями. Ни одна политическая партия не заявила о своей ответственности за это убийство, и до сих пор дело о покушении на Столыпина пестрит недомолвками и белыми пятнами. Лишь в кругах людей, посвящённых в оккультные тайны Киева, из уст в уста передаётся история о богомерзких магических изысканиях студента Дмитрия Богрова, приведших его сначала в пучину безумия, а затем и на виселицу. История эта призвана служить предостережением для чрезмерно любопытных людей, но каждый, кто рассказывал и слушал эту историю, ломал голову над последними словами убийцы: «Змей уже близко, он поглотит город и всех нас».