Ночь-каприз

Найти в кромешной темноте раскладного дивана Розино плечо оказывается непосильной задачей, но Яшка слепо и упрямо шарит по простыне, пока не натыкается на что-то твёрдое. Нащупанной частью тела в итоге оказывается локоть, и Шершняга со всей силы вцепляется в него. — Р-роза, я это... траванулся, походу, — спотыкаясь на каждом слоге, заявляет он, а после пронизывает взглядом темноту, ожидая реакции. Гитарист "Багрового Фантомаса", минуту назад казавшийся спящим, мгновенно распахивает глаза. — Ну ты, Шершень нахрен, ваще отстойник, блин. — Д-да я серьёзно... — Яшка проглатывает подступивший к горлу комок рвоты. — Мне прям ваще прижало, Роз. Я ща это... блевать буду. — Я те, блин, точно чё-нить кого-нить где-нить когда-нить, — вымученно вздохнув, от всей души обещает Роза, однако без промедлений вскакивает с дивана и за шкирку тащит не сопротивляющегося виноватого Шершнягу в отделанный модным синим кафелем туалет. Шершень склоняется над пожелтевшим от времени и недостатка чистки унитазом, сжимая ободок так, что его пальцы становятся одного цвета с керамикой. Роза заботливо придерживает растрёпанные ото сна рыжие волосы, чтобы не лезли в лицо. Комнату наполняют не самые приятные звуки, но Роза-Робот даже не морщится, он привык: рокеры блюют чаще, чем гитару берут в руки, а уж то, как рвёт Шершня, он уже во всех тональностях слышал и даже запомнил — может на слух угадывать. — У тя эта, блин, как её... алкогольная инкассация, во! — Роза делает паузу, слушая, как Яшкин желудок выворачивает наизнанку, после чего вдохновенно продолжает. — Ну как обычно, опять своей жидкостью какой-то непонятной окислился и коллапс нахрен, — ещё один перерыв по той же причине. — Блин, Шершень, задолбал, ты хотя бы этикетки читай, а то ты уже ацетон от водяры не отличаешь, а я тебя второй раз с того света вытаскивать не буду, ю ноу? Шершняга отрывается от унитаза, смотрит слезящимися глазами вверх, на Розу, собираясь, видимо, что-то сказать, но его бормотание тонет в очередной струе рвоты, и Яшке приходится наклониться снова. — Ты давай это, блин, не разговаривай, — наставительно давит на затылок гитарист, — тебе щас надо чтобы вся эта токсификация из тебя вышла нахрен, потом поболтаем. Яшка слушается. Проходит ещё несколько минут, прежде чем замолкает, безвольной лужицей растёкшись по ободку. Роза тормошит его за плечо. — Э-э, Шершень, блин... Шершень, вставай, тебе воды надо. Шершняга булькает в ответ что-то неразборчивое. Ругаясь, Роза тащит из кухни гранёный стакан с мутными стенками, по пути вытряхивая из него прилипшую к грязному донышку муху. Вода из крана — лучший анальгетик, когда ты четверть часа проторчал на коленях башкой в толчок. Шершень не хочет подниматься. Роза-Робот буквально отлепляет его от керамики и сам усаживается рядом, еле помещаясь в узком пространстве туалета. Полуприкрытые Яшкины глаза вытаскивают из окружающего мира информацию о его длинных белых волосах рядом и руке, протянутой к лицу. Вопреки ожиданиям, в губы тыкается холодное стекло. Шершень пьёт, половину проливая на Розины руки; дорожки бегут от кистей к локтю, вымачивая одежду. Яшка следует по ним пальцами, пропуская под подушечками чужую немного шершавую кожу, обхватывает предплечье крепко-крепко, о чём-то молчаливо думает, как будто пытается решиться, и даже пробует сфокусировать на фигуре напротив свой размыленный взгляд. — Роза, мне плохо очень, — шёпотом, который едва можно разобрать, признаётся он. — Да я уж вижу, что ты, блин, тут не в экстазе под пальмами, — встряхивает головой Роза-Робот, но это скорее как лирическое отступление или слово-паразит (даже если у него вся речь один сплошной паразит), а не настоящая мысль. — Ну вот чё мне с тобой делать, ты, отстойник блин нахрен, ю ноу? Вот я уже нифига не ноу чё у тебя там, Шершень нахрен, опять окисленный где-то там в своих облаках витаешь, блин... — Бульон мне свари.... — просяще шепчет Яшка, поднимая веки. Когда он без очков, глаза у него вообще космические: нереально синие какие-то и огромные, глубокие, как Байкал или даже хуже, проникновенные и чистые; и плевать, что осмысленность в них едва теплится — малышки за такие глаза, наверное, убивать готовы. Роза судорожно сглатывает слюну, смотрит на друга, теряется. — Какой бульон?.. Шершень, ты гараж? Аллё, блин, ты это, как у тебя, чё там, дела, чё у тебя там, не знаю, короче, ты нормально вообще? — он торопливо берёт Яшку за подбородок, приподнимает, осматривая лицо на предмет симптомов шизофрении или другого какого съезда кукухи, и, не найдя ничего, не может определиться, рад он или встревожен, поэтому просто непонимающе пялится на Шершнягу, пока последний не приходит в себя и не отпихивает его ладонь, немного обиженный. — Да в порядке всё. Просто в детстве мне мама, когда я болел, бульон варила... из курицы, — добавляет Шершень, чтобы неловкая пауза тянулась как можно меньше. К получившему, наконец, объяснение Розе возвращается хорошее расположение духа. — Да хоть из павлина, блин, ю ноу. Что ни день, то сюрприз, что ни ночь, то каприз нахрен, — он рывком поднимает Шершня на ноги и, закинув его руку себе на плечо, ковыляет на кухню, по дороге считая локтями все дверные косяки. — Ну пошли, что ли, щас будет тебе обед из трёх блюд нахрен, как в лучших домах этой, блин, Франции. Квартира "волосатиков" на французский ресторан похожа разве что тем, что здесь время от времени тоже лягушек едят. Но Розу-Робота это ни капли не смущает. Пока Шершняга, сидя на табуретке, пребывает в молчаливом шоке от того, что Роза вообще согласился и действительно пошёл что-то готовить, гитарист решительным движением выуживает откуда-то кастрюлю, набирает воду и, брякнув посудиной об плиту так, что все конфорки зазвенели на манер колоколов, лезет в старенький, урчащий из последних сил холодильник. Снаружи видно только его спину и босые пятки, торчащие из-за дверцы. — Блин, Шершень, коллапс, — доносится из холодильника приглушённый голос, — у нас курицы нет. Да у нас вообще нихрена нет, ю ноу. Хошь, я тебе бульон из пива сварю? — И-из пива не надо, — Шершняга, заикаясь, вдруг почему-то краснеет, как восьмиклассница. — И вообще не надо. Я это так сказал. Пошутил. — Ну нихрена у тебя шуточки, блин, ю ноу, — Роза вытаскивает голову из холодильника и садится рядом, предварительно выдвинув из-под стола ещё одну табуретку. — Но я ж тебе, блин, уже обещал. А слово — не воробей, вылетел — полезай в кузовок нахрен, понял? Шершень ничего не понял, но на всякий случай кивнул. — Во, видишь! Так что сиди и не дрыгайся, блин, тебе щас нельзя со всем этим окислительным процессом, вон, воду пей нахрен, а я те щас тут такое шоу устрою, смотри в оба, блин, цирк дю солей нахрен просто, ю ноу. У Яшки нет сил спорить, да и, если честно, не хочется. Роза шебуршит у плиты, периодически проносясь ураганом по шкафчикам и переворачивая вверх дном всю кухню, ищет то соль, то макароны, ловит укатившуюся под раковину перечницу, лезет в морозилку за спичками, и Шершняге одновременно стыдно и приятно думать, что вся эта возня из-за него. Что есть кто-то, кто в три часа ночи спросит, можно ли варить куриный бульон без курицы, и даже получив отрицательный ответ, будет уверен, что можно; для Шершня — хоть из павлина, хоть вообще из ничего. Да хоть звезду с неба. Шершняга смотрит полусонными глазами ему в спину. Внутри что-то мешается, как суп половником, а перед глазами круги плывут. — Роза? — М? Да уже почти всё готово. Готовься, блин, падать ниц перед моими шедеврами кулинаристики нахрен, — гитарист машет ложкой, рискуя такими темпами сбить что-нибудь со стола. Шершень улыбается настолько, насколько может. — Я люблю тебя, Роз, — заикаясь, признаётся он, и тут же становится страшно, что Роза поймёт не так, или поймёт, но ему не понравится; Яшка вжимает голову в плечи, когда вдруг слышит со стороны плиты абсолютно будничный Розин тон. Роза-Робот не отвлекается от готовки и ни на секунду не задумывается, что ответить. — Да я тебя тоже того этого, блин, ю ноу. Момент жди только, у меня тут всё кипит нахрен. У Розы-Робота никаких вопросов. Да и, кажется, никогда не было.