С первым упавшим листом начинается осень. С последним приходит зима. Но память о лете согревает тоской.
Дзин опускается на колени напротив врага, бывшего некогда другом. Перед глазами пеленой стоит алый туман битвы, грохот сердца беспорядочным ритмом отдаётся в барабанных перепонках. Вкус крови дерёт пересохшее горло. Рука заученно тянется к танто, с протяжным звоном обнажает клинок. Всё зашло слишком далеко. Всё закончится сейчас. Возмездие должно быть совершено. Дзин не хочет видеть его сейчас – и видит мутно, размыто. Но сквозь праведную ярость, до краёв наполнившую сердце и лишившую взгляд трезвости, он всё равно ловит его глаза и чувствует каждую грань его эмоций, острых, как лезвие, болезненно вонзающихся в грудь. И прикосновение к предплечью тоже чувствует, отчаянное, полное надежды и остатка былого тепла, коего теперь не возродить, как не вернуть ушедшее лето. Лишь вспоминать с тоской, кутаясь в одежды под зимним снегопадом у затухающего костра. В их наивных детских поединках Дзину иногда удавалось победить друга, но после он никогда не направлял кинжал ему в сердце. Как сталось, что между ними теперь целая осень? Отныне не будет поединков. Ничего не будет... И всё-таки что-то удерживает руку от резкого выверенного движения вперёд. Не сдвинуть. Напряжение в мышцах нарастает до дрожи, дыхания не хватает. Дзин с хрипом ловит воздух потрескавшимися губами и опускает клинок. – Уходи, – бросает резко. И не узнаёт собственный голос. Рюдзо смотрит на него загнанно. Неверяще. – Уходи, Рюдзо!.. Дзин почти кричит, вновь чувствуя, как в груди закипает злость, только теперь – на себя. Он боролся с собой и проиграл. Но, раз так, то, может, и выиграл тоже... Держась за окровавленный бок, Рюдзо медленно поднимается и, пошатываясь, едва стоит на ногах. Дзин тоже встаёт, прячет танто в ножны, пытаясь скрыть дрожь своих рук. И втайне чувствует облегчение. – Если я узнаю, что ты снова пошёл к хану – найду тебя и в следующий раз не пощажу. Клянусь богами, Рюдзо! Уходи. Вместо ответа тот лишь кивает, бледный, как полотно, и, сжав челюсти до желваков, медленно хромает к выбитому окну. Дзин смотрит ему вслед со смесью тоски и боли. Ничего не будет, как прежде, и он чувствует в этом свою вину. Всё сложилось бы иначе, если бы два года назад он контролировал свои эмоции во время их поединка, а не поступил, как дурак с уязвлённым самолюбием, отчаянно жаждущий оправдать доверие дяди и показать Рюдзо, да и себе тоже, чего стоит. Ночь перед состязаниями у господина Нагао, где оба намерены участвовать. Сворованное из дядиных запасов сакэ. Невесёлые разговоры о долге и будущем. Размолвка. И... неожиданный поцелуй. Быстрый и горячий, украденный Рюдзо с губ Дзина на порыве и без спроса. Боги, ведь это был всего лишь поцелуй! Но возмутило Дзина даже не то, что его поцеловал друг, а что сам он на это не отважился, хоть и часто думал. И мечтал. «Племянник дзито, а целуют, как девчонку!» Какой же идиот. А потом их поставили друг против друга, и Дзин вырвал победу, точно сражался с врагом, а не соревновался с другом. Яростно и жестоко, что было неожиданно для него самого – и уж тем более для Рюдзо... После, когда он осознал, что натворил – искал друга, хотел извиниться, рассказать о своих чувствах. Сделать всё правильно... Но тот ушёл. И теперь всё так, как есть. Лето прошло. Зима сковала инеем души.***
– Хан увёл своё войско в крепость на берегу. – Юна сидит на полу, скрестив ноги и опёршись локтями о колени. – В порт Идзуми. Глядя в свод потолка, Дзин пытается собрать мысли в стройную последовательность. Сознание ещё толком не прояснилось, но вопрос о том, где сейчас хан, вспыхивает в нём одним из самых первых после того, как вернулось сознание. – Мы должны засесть где-то рядом. Желудок неприятно тянет, а тело точно побывало под копытами лошадей. – Я поищу место. Твои вещи в сундуке. Юна встаёт. Дзин следит за ней, подняв взгляд, и перед глазами нездорово плывёт. Каким чудом он не умер от своего же яда – неясно. Вероятно, монголы ещё не научились делать его качественно. Только это и спасло Дзина от быстрой смерти... А ещё – Юна. – Как ты вытащила меня оттуда? Деревня захвачена монголами, они увидели меня… – Была захвачена. – Она недовольно кривит тонкие губы и добавляет с неохотой: – Мне помогли. Дзин хмурится, пытаясь догадаться, о ком речь, но Юна уклончиво молчит. Будь это кто-то из союзников – тот же Кэндзи, госпожа Масако или сэнсей Исикава – сказала бы сразу. Что-то не так... И Дзин уже намеревается спросить прямо, но в дверном проёме показывается Рюдзо. Назло сковавшей тело слабости Дзин заставляет себя сесть. Спину пронзает боль, голову ведёт, к горлу тут же подступает тошнота, усиливаемая сохранившимся во рту привкусом металла после кровавой рвоты. Взгляд инстинктивно выхватывает лежащую рядом с циновкой катану. От Рюдзо можно ожидать чего угодно... Вздохнув, Юна качает головой: – Я думаю, вам стоит поговорить. – И спешит удалиться, на ходу добавив: – Я буду неподалёку, Дзин. Рюдзо неуверенно мнётся на пороге, осматривает комнату лачуги с излишним любопытством. Соломенной шляпы нет, на плечах вместо сухой травы – волчья шкура. – Как ты нашёл меня? – Дзин первым нарушает тишину. Тот горько ухмыляется и, наконец, смотрит ему в глаза. – Я и не терял. Видел, что случилось, когда ты отпустил меня. Этого и следовало ожидать от твоего дяди, – Рюдзо сжимает губы и опирается спиной о стену. Значит, снова не послушал его, не ушёл, как было велено. И не сбежал. Наверняка забрался на башню и наблюдал за тем, что происходит во внутреннем дворе... Упрямый, как баран. Ничего нового. – Я ждал, когда сбежишь, – продолжает он после паузы. – Потом следовал за тобой от замка Симура. И не зря, как оказалось. Помог твоей подружке вытащить тебя. Дзин приподнимает брови. Показалось – или в голосе Рюдзо скользнула ревность?.. Он всё так же, как в детстве, кривит при этом губы и говорит с напускной небрежностью, отводя взгляд. Нет, вряд ли. Нет. Скорее всего, просто Юна в своей манере высказала ему всё, что думает, и он теперь злится. Она-то за словом в карман не лезет. – Если ты хотел отдать долг за сохранённую жизнь, то можешь считать его уплаченным. Ты свободен. – Нет уж. Этого недостаточно. Рюдзо качает головой и упрямо скрещивает руки на груди. – Я останусь и помогу убить хана. Вот, значит, как. Очередная хитрость? Или взыграла совесть? – Я больше не могу доверить тебе спину, Рюдзо. Дзин давно не наивный подросток, которого друг, пользуясь беспрекословным доверием, запросто подбивал на авантюры. И смешно, и страшно вспомнить. Одни только переодевания служанками чего стоили… Воспоминания стискивают болью за грудиной. Дзин хмурится, бросает резко: – Уходи. И переводит взгляд на сундук у изножья постели, о котором, вероятно, упоминала Юна. Надо переодеться и найти её. – Дзин, если бы я хотел тебя убить – ты был бы уже мёртв, и ты это знаешь. Он знает, демон побери. Но не отвечает. Стоило пошевелиться, и боль в спине вновь напоминает о ранении, но, стиснув зубы, он сползает к краю постели – двигаться неудобно, точно что-то под одеждой стягивает грудь, – становится на колени около сундука и открывает крышку. Внутри – последний подарок Таки. Доспехи Призрака. Наверное, без помощи Кэндзи не обошлось. Выкрал, как пить дать, хитрый пройдоха... – И куда ты собрался? – спрашивает Рюдзо, совершенно явно не собираясь никуда уходить. – Хан в порте Идзуми. – Дзин выкладывает доспехи на постель, поднимается на ноги и вновь смотрит на Рюдзо. – Нужно обдумать, как к нему подобраться. Тот пожимает плечами. – Я уже всё разведал. Удобнее всего расположиться в пагоде Дзёгаку неподалёку от хана. Но она захвачена монголами. Идти придётся через озеро от рыбацкого лагеря, который, к слову, тоже забит врагами. Так что лучше пробраться туда ночью, по-тихому зачистить и потом подобраться к храму. Значит, не тратил время попусту, пока Дзин отлёживался без сознания... Звучит неплохо и вполне логично. Но стоит проверить всё самому. – А пока день – ты бы отдохнул... Выглядишь паршиво. Конечно, это же Рюдзо из них двоих всегда был красавчиком, чем и гордился! Взгляд сам собой оценивающе скользит по фигуре бывшего друга, и поверх недовольства буйным цветом вспыхивает волнение, да так, что на секунду даже дыхание перехватывает. Ну что за привычка даже в мороз ходить с оголённой грудью? Дзин медленно выдыхает, беря сумбурные эмоции под контроль. Заставляет себя поднять взгляд к его глазам. Пальцы подхватывают завязки на собственной юкате и быстро развязывают. – Я сам решу, что мне делать. Рюдзо пристально следит за ним расширившимися от неожиданности глазами. Дзин ухмыляется уголком губ, поворачиваясь к нему спиной, и слышит позади себя отчётливый вздох. Сбросив верхнюю часть одежд, Дзин замечает повязку, крепко стянувшую грудь. Юна вновь обрабатывала ему раны, как и после резни на побережье Комода, а он толком не поблагодарил... – У тебя кровь, – вдруг произносит Рюдзо, и Дзин непонимающе оглядывается. – Повязка пропиталась, – поясняет тот и наконец отходит от стены, приближаясь. – Есть чистая ветошь, нужно сменить. – Не нужно. Дзин собирается наклониться за доспехами, но Рюдзо задерживает его прикосновением к плечу. – Ты даже не доверишь мне сменить повязку, которую я сам же накладывал? Чисто рефлекторно хочется сбросить его руку, но Дзин подавляет порыв. Смотрит Рюдзо прямо в глаза, темно-карие, почти черные в полумраке дома. Опять он безумно близко, как тогда, в замке Симура, когда Сакай должен был убить его, но не смог. – Ты едва не умер пару часов назад. – Я уже в третий раз едва не умер. Или четвёртый. Не помню. Рюдзо хмыкает: – И всё туда же. Выглядишь, как побитый пёс, а не Призрак. А хан боится именно Призрака. В конце концов, как бы ни хотелось отпираться или злиться – Рюдзо прав, и это стоит признать. Да и время ещё есть. Вздохнув, Дзин кивает: – Хорошо. Только быстро. Отодвинув разложенные доспехи, он садится на постель и, найдя узел повязки на боку, принимается развязывать. Рюдзо кладёт рядом с ним свёрнутый отрез ткани, ставит миску с каким-то отваром и опускается на колени позади. – Дальше я сам, – мягко перехватывает его руку со скомканным в ладони краем повязки. Дзин позволяет ему размотать её до конца и, закрыв глаза, смиренно опускает голову. В детстве они тоже всегда обрабатывали друг другу царапины и ссадины, подорожник прикладывали, заматывали неумело. Как же давно всё это было! И в то же время будто вчера. Однажды Дзин свалился с дерева спиной в розовый куст, а Рюдзо потом целый час доставал из него колючки, терпеливо и аккуратно... Вот так и сейчас. От осторожных прикосновений по коже идут мурашки, согревают, несмотря на прохладу в доме, и боли нет, даже когда Рюдзо прикладывает к ране смоченную в отваре ветошь. Дзин почти расслабляется – глупо и неосмотрительно, уже не думая о возможности подлого удара в спину. …Тёплый выдох касается шеи. Распахнув глаза, Дзин коротко вздрагивает, но не отстраняется, не двигается. Сжимает ладонями свои колени, ощущая, как чужое дыхание мягко оседает на коже. Что ты делаешь, Рю?.. В груди будто всё переворачивается, а вдоль позвоночника колкой волной проносится разряд молнии, проливается теплом по телу, густым, тягучим, безумно знакомым. Отчётливый глубокий вдох возле уха – и прикосновение исчезает. Ну уж нет, на этот раз будет иначе! – Руки подними, – звучит позади, и голос у Рюдзо негромкий, подёрнутый хрипотцой. Взволнованный. Он прикладывает край повязки, закрывая рану, придерживает ладонью, а другую заводит вперёд, чтобы сделать оборот вокруг груди, но Дзин перехватывает его запястье, резко поворачивается и, успев лишь уловить удивление в глазах Рюдзо, тянет его на себя и впивается поцелуем в приоткрытые губы. Круг замкнулся. Он сделал то, что нужно было сделать два года назад. Теперь всё правильно. Жарко вдруг, невзирая на прохладу, будто водой горячей окатило... Губы под собственными упрямятся, жёсткие от напряжения, а Дзин не может остановить порыв, не может сдаться, даже ощущая их неуступчивую твёрдость. Но это страшное чувство длится лишь несколько секунд. А потом оцепенение растворяется, сменяясь грубоватым, неуклюже-сбивчивым ответом – Рюдзо, будто опомнившись, целует сам, как умеет, как хватает терпения, горячо и крепко. Они пытаются приноровиться друг к другу, обжигаясь дыханием, то и дело разрывая поцелуй, чтобы голодно броситься в него снова, и опять не совпадают, спешат, бессмысленно борются неведомо за что... Рюдзо приходит в себя первым. На удивление бережно взяв лицо Дзина в ладони, немного отстраняет его и глазами находит глаза. Такие же чёрные сейчас, как собственные. Такие родные и прекрасные. – Я уж думал, ты никогда этого не сделаешь. – Прижимается лбом к его лбу, восстанавливая дыхание. И вдруг улыбается и трётся кончиком носа о нос Сакая, точно довольный кот. – Я тоже, – признаётся Дзин и гладит его затылок, зарываясь пальцами в растрёпанные волосы... Как же хорошо в его объятиях, боги! Точно они части одного целого, некогда разбившегося надвое. ...и вновь льнёт к его губам. На этот раз Рюдзо отвечает с готовностью. Их дыхание смешивается, обжигает. Поцелуй, неспешный и густой, как мёд, пьянит пуще лучшего сакэ. Неглубокий – лишь ласка губ в едином ритме, – и невообразимо чувственный, обоюдный... Рюдзо в его объятиях дрожит, и Дзин чувствует, как сам откликается тем же волнением. Язык тянется навстречу языку, оглаживает, скользит в глубину рта, в тишине слышится лёгкий стон... А в соседней комнате вдруг, шелестя, отъезжает перегородка – и они оба, как по команде, поворачиваются на звук, напрягаются, готовые отразить атаку любого врага, но не разжимают объятий. Миг спустя в проёме появляется Юна и удивлённо застывает, глядя на них. – О. Я вижу, вы ещё беседуете, – роняет смущённо. – Я собираюсь жарить рыбу. Выходите, когда... – неловко откашливается, – наговоритесь тут. И уходит так же бесшумно, прикрыв за собой сёдзи. Задумчиво глядя ей вслед, Рюдзо произносит: – Кстати, да. Тебе всё же стоит поесть. С каких пор он так беспокоится о нём? – Мне кажется, мы не договорили... Дзин касается его подбородка, мягко поворачивает лицом к себе, и от внимательного взгляда не укрывается влажный блеск его безумно красивых губ. Кажется, пока собственные от поцелуев не начнут болеть, он просто не сможет отпустить Рюдзо. Не в силах отпустить. ...Когда они наконец выходят на улицу, Юна как раз снимает с огня рыбу. Улыбается понимающе, но, хвала богам, никак не комментирует. Все трое вместе возвращаются в дом, чтобы поесть и обсудить дальнейшие планы. И, сидя рядом с друзьями, Дзин понимает: у него есть силы бороться дальше. Он справится с любыми трудностями, невзирая на разногласия с дядей, невзирая на откровенные нарушения кодекса чести... на то, что он фактически стал изгоем. Важно другое. Он верит в себя. Знает, что за ним правда. И знает, что не один.