What death means for you?

Он был невероятно красив. Чёрные густые волосы слегка спадали на левый глаз, отбрасывали тень на впалую мягкую щеку с родинкой прямо под длинными черными ресницами. Кожа необычно для корейца белая, покрывая родинками в некоторых местах. Слегка пухловатые розовые губы, иногда покрытые гигиенической помадой, легким блеском для губ или светлой розовой помадой какой-то малоизвестной японской марки. Глаза глубокие, темно-карие, слегка узковатые. Они превращались в две узенькие дуги каждый раз, когда он улыбался своей прекрасной, такой яркой и счастливой улыбкой. Доён даже иногда не понимал, видит он его через маленькие щёлочки или нет. Да это вовсе и не важно, ведь Ким мог видеть эту улыбку каждый день. Он был загадочным, будто и вовсе не из этой вселенной. Каждый раз, садясь за старое фортепиано, он скользил длинными тонкими пальцами по клавишам, наигрывая "К Элизе", каждый раз почему-то останавливаясь на последних нотах, не доигрывая всего пару строк, будто пытаясь что-то показать, чего не видели другие. Он многозначительно кивал себе и аккуратно закрывал крышку, зачем-то оглаживая будто вытирая от пыли. Потом прикрывал глаза, на пару секунд просто зависая. Тогда он был особенно прекрасен. Черные густые ресницы бросали неаккуратные тени на острые скулы, слегка пухловатые розовые губы приоткрывались, не особенно широкие плечи потихоньку расслаблялись и опускались, потом резко вздрагивали, и он, всё так же ярко и красиво улыбаясь подрывался с места, бормоча что-то невнятное. Доён лишь смотрел вслед удаляющейся в своей комнате фигуре хрупкого парнишки, оставшегося совсем одному, в таком раннем возрасте попавшему в мафиозный клан. Да и кто бы мог сейчас подумать, что могло быть когда-то иначе. Ему всего восемнадцать лет. Всего восемнадцать, а он уже такой взрослый и умный парень, так рано закончивший школу, чтобы наконец стать полноценной частью семьи, где на самом деле было много его ровесников, и даже два парнишки, которые и того младше были, а уже без родителей, как два родных брата под крылом одного высокого тонкого китайца с серьезным холодным выражением лица. Его красота пряталась в деталях. Маленькая родинка под левым глазом, странная, будто нарисованная специально, линия родинок на спине, всегда причесанные мягкие черные волосы. Такая невероятно тонкая талия, Доён задыхался каждый раз, думая о том, что мог бы обхватить её своими ладонями. Нельзя было прикасаться. Даже думать о таком было нельзя. Он ещё совсем ребенок. Ким водил его по ресторанам. Они мило беседовали о каких-то книгах и авторах. Он всегда говорил, как восхищается русскими классиками, особенно Серебряным веком. И пусть их произведения печальны, почти всегда кто-то умирал, он видел в них себя, свою жизнь, или, возможно другую, чужую, думаю, что именно так он мог жить, если бы не тот злополучный день, когда он остался один. Особенно он любил Бунина. Его манеру оставлять рассказ незаконченным или оставлять его без сюжета, но с особым смыслом. Довилось однажды Доёну застать его за книгой. В комнате играла какая-то медленная, спокойная, тихая музыка без слов, она заполняла помещение до краев, отражалась от белых стен, оставалась легким эхом в голове. Он сидел на большом диване с толстой книгой в руке, внимательно читая очередной рассказ. Его глаза были до необычного темные, сосредоточенные на строчках. Кажется, он и не заметил, что находится в комнате не один. Ким тихо-тихо присел в кресло напротив, стараясь даже не дышать, чтобы не отвлечь парнишку от чтения. - Почему она уехала? - он закрыл книгу, даже не вставив лежащую рядом закладку. Он почти задыхался от переполняющих его чувств, - Почему она поступила так с ним, он так сильно её любил... И что это за девушка, которую он увидел потом, неужели это была она? Хён, ты же католик, скажи, что значит чистый понедельник? Доён не помнит точно, что он ответил, но он точно запомнил Его лицо. Несвойственно ему большие глаза, расширенные темные зрачки. Он видел в ней себя. А Ким прекрасно понимал лирического героя, потому что любил так же, до замирания сердца. Он помнит, как тогда положил свою тонкую руку на белоснежную щёку, провел большим пальцем по тонкой скуле, заглядывая в самые глаза, чуть склонил голову на бок и молча вышел из комнаты, оставляя Его одного посреди пустой комнаты, наполненной лишь медленной тихой мелодией, из небольшой колонки. Доён любил дарить ему цветы и книги. И, вроде как, Ему не нужны были ни цветы, ни книги, ни рестораны, но Он всегда ставил растения в вазы, грустно замечая, что они скоро умрут, потому что люди слишком эгоистичны, подаренные книги читал с особым вниманием, даже говорил о них Доёну, в ресторанах ел достаточно, хотя, как тут не поешь, когда добавки подкладывают и просят есть хорошо, потому что он подрастающий организм. И Он думал, что для Доена он как сын или младший брат... боже, как же глубоко он ошибался... - Джено, почему же ты не видишь моей любви... - Ким сидит на балконе, попивая горячий чай, смотри вдаль на заходящее солнце. - Хён, - над головой раздается такой знакомый мягкий голосок, - Ты не прав, хён. И тишина. Но садится рядом в кресло и смотрит вдаль. Закат отражается в черных глубоких глазах, последние лучи солнца красиво падают на его лицо, с губ срывается тяжелый вздох. Они сидят в полной тишине, каждый думает о своем. Тонкая рука старшего аккуратно падает на предплечье парнишки, сползает ниже и останавливается на бледной кисти, поглаживая тонкие длинные пальцы с мозолями на подушечках. Больше они сегодня не говорят. Черная портупея обтягивает тонкую талию поверх белоснежной рубашки. Доён задыхается, думая о том, что мог бы обхватить её своими ладонями. Черные джинсы обтягивают строгие ноги, острые концы отполированных ботинок отражают свет лампы прямо в глаза Доёна. Длинная шея, слегка вытянутое лицо, маленькая родинка под левым глазом. Мягкая черная челка спадает на левую сторону, в ушах маленькие черные гвоздики. Он так повзрослел за эти два года, стал секретарем босса, его правой рукой и другом. Доёну двадцать шесть, но чувствует он себя влюбленным мальчишкой лет пятнадцати. Он загадочный. Всё так же не доигрывает "К Элизе", всё так же никогда не отвечает, почему именно так. Он любит читать и частенько, когда Марк не заваливает его работой, он сидит за своим столом, медленно перелистывая страницы старого томика со стихами поэтов Серебряного века или рассказами Бунина, на пятидесятый раз перечитывая тот самый "Чистый понедельник". - Хён, как думаешь, что было бы, если бы она осталась? Согласилась бы она на свадьбу? - потом Он перелистывал несколько страниц и читал какой-нибудь другой рассказ, мечтая хоть раз в жизни смочь прочитать его в оригинале, а не в переводе. Правда, с изучением языков ему было нелегко, так что ни о каком русском не могло идти и речи. Но ведь иногда можно было помечтать. - Хён, это так печально, - он сидит на подоконнике между ног старшего, облокотившись о его грудь. По бледному лицу текут соленые слезы, а аккуратные ладони с длинными тонкими пальцами прижимают к сердцу только что прочитанную книгу. Доен не уверен, но, кажется, это снова печальная русская классика. Старший лишь целует темную макушку, осторожно вытирает мокрые щеки, молча прижимает ближе к себе, поглаживая подрагивающие плечи. В такие моменты Он позволял касаться губами любых участков кожи, залезать тонким пальцам под домашнюю футболку, касаться своих губ. Но когда он чувствовал, что старшему становится мало одних поцелуев, он быстро вставал и убегал в свою комнату, выходя через минут пятнадцать уже одетый в свою любимую толстовку и узкие черные джинсы. Он мило улыбался, будто ничего и не было, и спрашивал, куда они идут на этот раз. Ким лишь тяжело вздыхал и вел его в какую-нибудь милую кофейню. Там они разговаривали о разных мелочах. Книги, фильмы, что-нибудь с работы. Доен рассказывал об отношениях Донхека и Марка, пока, конечно, первый не ушел, устав от постоянных проблем в этом клане. Но случилось однажды Доену зайти в комнату младшего в не самый подходящий момент. Тот разрешил войти, кажется, именно этого он и хотел. Он стоял посреди комнаты в длинной футболке, прикрывающей его бедра, спиной к двери. И больше ничего на нем не было. Ким помнит, как резко остановилось его сердце, забилось чаще. Как он чуть не задохнулся, как заслезились его глаза. Ему двадцать семь лет, а он чувствует себя подростком, впервые в жизни увидевшим порнофильм или какую-то откровенную фотографию. - Ты все говоришь, что я о тебе не думаю, - он медленно подходит, смотря на старшего слегка снизу-вверх, кладет аккуратные белые кисти с длинными тонкими пальцами на широкие острые плечи, слегка ведет по ним, укладывает широкие ладони на свою тонкую изящную талию. И Доен задыхается, потому что буквально может обхватить её своими ладонями. Его тянут на мягкую кровать, комнату наполняют сначала тихие томные вздохи и звуки сладких поцелуев, вызывающих слезы у младшего, потом послышались и первые тихие-тихие стоны. Он отдал Доёну свою невинность. Ким проснулся рано утром и чуть приподнялся из теплых одеял и объятий парнишки, прижимающегося щекой к его груди. Он буквально почувствовал себя героем любимого рассказа Его, который не давал ему покоя. И на душе отчего-то стало так тоскливо. Он же давным-давно знает конец этого произведения. - Хён, я не уйду, - парнишка шепчет куда-то в широкую сильную грудь, чуть давя на нее ладонью, чтобы старший лег обратно, - Вчера был не понедельник...