Тридцать второе мая

Тартюф — хитрый лис, бегущий от охотничьих псов по снегу в студеную метель. Он порой останавливается и заметает следы своим обманчиво пушистым хвостом, принюхиваясь и выбирая дорожку, по которой ему скрыться от правосудия. Господин Оргон наверняка согнулся под уговорами своей жены, раз Тартюфу приходится по десять раз оборачиваться через плечо, покидая номер очередной гостиницы. Эльмира. Удивительно умная женщина. Ни одна из сладких речей на нее не подействовала. Как и все женщины — мстительная… С некоторого времени Тартюф опасается противоположного пола, ведь бежать и прятаться ему приходится на протяжении трех лет. Весной его заносит в Ганновер, но как и всегда, он знает, ненадолго. Длинные руки правосудия уже намечают путь, по которому дотянутся до его шеи. Местные жители ничем непримечательны, только вот в первые минуты пугают своим «летоисчислением». На дворе по их словам 32-е мая. Тартюф за последние года отвык спорить, дабы не привлекать к своей скромной персоне внимания, но все же как иностранец интересуется, почему никто не признает 1-е июня. Хозяин гостиницы отзывается на это охотно: «Что вы, сударь. Июнь как и любой другой месяц наступает в этих краях, только весна задерживается всего на один день больше. Это благодаря одному необычному человеку». Почему-то первая мысль у Тартюфа о губернаторе-сумасброде или наделенном властью богаче, но все его не укрепившиеся подозрения рассеиваются, когда ему в долгом рассказе описывают местного барона, который хоть и знатный сумасброд, но о власти даже не помышлял. Тартюф правильно делает, что не спешит с расспросами, а слушает внимательно, хозяин гостиницы сам выкладывает ему все подробности. Усмешка растягивает его губы, когда история подходит к концу. На вопрос: «А жив ли барон?» получает испуганный взгляд, а потом тихий заговорщический шепот сплетника, которой не может замолчать ни слова: «По секрету вам поведаю, что поговаривают, будто бы тот спокойно живет вместе со своей молодой супругой в этом же самом городе. Только вот первой жене, конечно, выгодно считать барона умершим». Странные размышления одолевают Тартюфа в одиночестве, против воли вспоминаются все чудачества Мюнхгаузена. Есть точное понимание, что этот человек отнюдь не сумасшедший, как хотелось бы думать. Яркий образ предстает перед обманщиком, если он смежает веки. От него веет опасностью. Какой именно, Тартюф затрудняется ответить. Именно по этой причине, как лунатик, он выбирается из своего номера и идет прогуляться на улицу, ноги несут его по той дороге, которая описывалась хозяином гостиницы как то место, где он сам, кажется, видел этого удивительного мечтателя. Все светила сошлись в одной точке, Тартюф, не ошибается, когда обращает внимание на человека, буквально плывущего по улице. Предчувствия не обманешь, а они развиты у Тартюфа на уровне инстинкта. Лишь раз взглянув на него, понимает, — это Мюнхгаузен. Тартюф с прищуром наблюдает за этим господином. Спокойствие во взгляде, непринужденность движений, какая-то вселенская печаль от одного вида. Тартюф хмыкает, думая о том, что такого человека он бы опасался при личном знакомстве больше плахи. Не помещается в голове мысль о том, кто никогда не лжет ни при каких обстоятельствах. Для него это звучит чужеродно и отталкивающе. Ему даже смешно от того, что несуществующее число, которое признали местные, создано не ложью, а смелым стремлением к истине. Парадокс. Тартюф даже рад, что между ними не происходит никакого разговора. Мюнхгаузен просто проходит мимо, скользнув по лжецу нечитаемым взглядом. Будто бы чувствуя гнилую душу извне, с силой утверждая день, которого нет ни на одном календаре. Являясь его символом. Тартюф, провожая спину барона, искренне боится. И решает, что не задержится здесь. Хитрого лиса придушило одно упоминание о зайце.