Goodbye, Vietnam

х х х

— Война во Вьетнаме была глупейшей ошибкой, но у неё был лучший саундтрек.

Май, 1975 Ван Ибо, можно сказать, повезло. Будучи призванным в армию, он оказался в гуще событий только под конец. Ползал в скользкой глине, как в говне, торчал в болотах по подбородок, ложился тогда, когда говорили лечь, стрелял тогда, когда говорили стрелять, и уже совсем не реагировал на дохлые шутки ребят — «Вана надо вперед, узкоглазые заметят своего, не поймут, в чем дело, а мы тогда их и прихлопнем». Конечно, такого никогда не случалось. «Узкоглазых» и «желторотых» они встретили только единожды, результатом чего стала простреленная ягодица Ван Ибо и потери в количестве двух десятков человек. А их всего было тридцать пять. Тридцать пять добротных, но ещё совсем зелёных, альф, только четверть из которых оказалась во Вьетнаме из патриотических соображений. Ван Ибо был не из их числа, по правде — он тупо не знал, куда себя деть, а когда не успел сориентироваться — Дядя Сэм* уже подпихнул его туда, куда было нужно. Отец сказал — армия сделает из него настоящего альфу, необходимо почтить всё то, что Соединенные Штаты дали их семье (читай: свободу, Ибо, а ещё — возможность поступить в колледж и иметь привилегии военного), тхите же не разговаривал с обоими до самого дня отъезда. Потом разревелся так, как Ибо никогда не помнил, чтобы тот ревел — словно Ибо уже погиб. Но он не погиб. Лежал задницей кверху в госпитале и ждал, когда прибудет следующий вертолёт, чтобы перебросить из Сайгона на базу, а оттуда — домой. В грязный, шумный, невозможный и внезапно такой родной Нью-Йорк. Забежать в лапшичную, обнять тхите, отдать честь отцу, будучи при параде, и забыть обо всём, как о страшном сне. А что дальше? Ван Ибо так и не придумал, по правде говоря. Его двадцать два года казались странной цифрой, ни туда, ни сюда. Что делал его отец в двадцать два? Спасал своего беременного омегу, выезжая из кровавого Китая на каких-то там лодках, потом перебивался не совсем легальными заработками, накопил капитал и исполнил «истинно американскую мечту» — у них теперь свой бизнес. Да-да, малюсенькая лапшичная в самой заднице Чайнатауна, но своя. Перегородка соседней койки резко дергается, шторка летит в сторону с приглушенным рыком: — Они выключат это говно когда-нибудь?! «Говно» — это какой-то заунывный трек по радио, динамик подвешен в самом углу общей палаты. Ибо дёргается, что отдает пульсирующей болью в ягодице, но он же альфа — даже не моргает. Вернее, да, он вообще не моргает и пялится на соседнюю койку, что не очень прилично, но он пережидает боль, в конце концов. — Боже, малец, что ты так смотришь? Ибо наконец-то осознанно фокусируется на коллеге по несчастью, правда, у капитана Ханя было прострелено плечо. Мужественное ранение, так сказать. К сожалению, Ибо попал вовсе не под его начало, тогда всех «узкоглазых» шуток можно было бы избежать — Хань Фэй был из породистой китайской семьи иммигрантов ещё хрен знает какой волны, корни его родословной уходили в Гонконг, а не в какой-то там хер-знает-какой Лоян. Фэй не дожидается ответа, садится, морщится от боли и снова приглушенно порыкивает, нашаривая на тумбочке блистер болеутоляющего. Он запрещал колоть ему хоть что-то в вену с тех пор, как очнулся после наркоза, так что закидывался примитивным анальгином. Что касается Ибо — он против не был бы, но ему не полагалось. «Место мягкое, просто на жопе не сиди и всё». Вот он и не сидел. Фэй, разжевывая таблетку, снова смотрит на несчастного лейтенанта, а затем кидает, переходя на кантонский диалект: — И всё-таки, как ты получил пулю в жопу, Ван Ибо? Ибо укладывает щеку на подушку, приглушенно сипит «это не тот китайский, который я понимаю». Почему-то эта фраза веселит капитана, и он улыбается. Двухдневная щетина смотрится не очень ухоженной, как и неряшливо завязанные волосы. Из всех в этой палате, капитан почему-то никак не приводил себя в порядок, а волосы свои отращивал с момента, как ступил на Вьетнамскую землю. Даже Ибо исправно брил свою жалкую (это пока что, блядь!) поросль каждый день. Фэй почесывает по подбородку, смотрит в окно: — Эти дни в госпитале тянутся дольше, чем вся война. Ван Ибо согласно мычит, затем добавляет «так точно, сэр». Хань Фэй отчего-то веселится, снова поглядывая на младшего альфу. — Тебя кто-то ждёт? — Родители. — М-м? И ни одной омежки? На чём же ты продержался в этом всратом аду, Ван Ибо? Ибо фокусируется на капитане, затем криво ухмыляется краем рта: — Не хотел умереть девственником, сэр. Хань Фэй сначала посмеивается тихо, но затем начинает откровенно ржать. Ван Ибо не знает, что смех и капитан Хань — явление редкое, о котором можно слагать легенды, да ему и было до фени. Он неожиданно наконец-то осознал, что правда остался жив и отделался только простреленной ягодичкой. От этого тоже стало смешно, Ибо попытался придушить хохот подушкой, но ничего не вышло. В палате никто так и не понял, над чем эти двое китайцев ржали как припадочные. Через неделю капитан Хань Фэй говорит ему сесть рядом в вертолете, еще через три дня — в самолете. Все, кто успел стать друзьями для Ван Ибо, погибли, и он старался об этом не думать. У капитана было почти что так же, разве что он не давал себе и шанса привязаться — считал это жизненно важным принципом капитана, за что прослыл «самым бесчувственным сукиным сыном», зато его операции всегда оборачивались победой. Но какой ценой. Только к Ван Ибо успел прикипеть за всего пару недель. У того просто-напросто резко снизились шансы сдохнуть посреди джунглей. А помолчать о войне бок о бок с кем-то было жизненно важным. Нью-Йорк Хенг зажевывает самокрутку и тянется к приемнику, делая погромче. Он наконец-то смог поймать волну WNEW-FM, где прямо сейчас крутили самые горячие хиты. Омега даже прикрыл глаза, запахивая свой шелковый халат, услышав первые аккорды знакомого трека. — Lonely days are gone, I'm a-goin' home, my baby, just a wrote me a letter… По кухоньке плывет дымок с характерным ароматом травки, смешивается с запахом жареного бекона. «Тела» в лофте ещё не проснулись, и вряд ли это случится в ближайшие часа четыре. Это Хенг, отпахивая в ресторанчике, умудрялся ещё и быть ранней пташкой. У кого ни спроси, вам скажут — Нью-Йорк идёт ко дну, зато как эффектно! Все улицы в граффити, президент Форд прямым текстом желает им смерти (это всё потому что этому престарелому альфе никогда в жизни не давали), монстры из мусора на каждом углу, всем правят картели, а быть застреленным так же легко, как вступить в говно. Нью-Йорк воняет и Нью-Йорк скоро будет прожарен солнцем, как тот самый бекон на сковородке — судя по погоде, весна сразу же уступила свои позиции лету. Но самое главное — войне во Вьетнаме конец. Именно по этой причине в лофте Хенга так много угашенных ребят — они праздновали всю ночь и планировали продолжить сегодня, как только придут в себя. Хенг не может не улыбнуться, задумчиво пялясь на бекон, снова затягивается и смотрит в окно. У омеги есть секрет, и чтобы не сглазить, он молчал о нём уже который год. Но совсем скоро… — Так пахнет в раю? Хенг фыркает, оборачиваясь. Его милый дружочек Чжань проснулся, почуяв запах, не иначе. На носу омеги были всё те же розовые тишейды, которые он стянул с носа какого-то альфы вчера ночью. Круглые стеклышки отблескивали, поймав луч солнца. Сяо Чжань забавный кадр: крутит альфами, как хочет, но никогда никому не даёт. Лапшу на уши вешает первоклассно, завлекает так, словно полжизни провёл на пирсе*, а на деле — лучший студент художественной академии, умудряется получать стипендию, кутить через день, слыть ягодкой среди сливок Нью-Йоркской богемы, подрабатывая в том же Sardi`s в качестве певца, и поговаривают… что всё же однажды кое-кому дал. Самому Леннону. «У Джона пунктик на азиатах, господа, поверьте». На этом моменте Хенг обычно начинал бессовестно ржать, но другие омежки и беты, которым Чжань имел привычку заливать, верили безусловно. У Хенга в принципе были сомнения насчет того, что Чжань не имеет каких-то личных счетов со всем альфим родом. Возможно, дело в том, что его воспитывал тхите в одиночку? Или в том, что Чжань-Чжаню когда-то разбили сердце, да так, что он и стал такой охренительной, но определенно — стервой. Хенг подходит поближе и подсовывает косяк под чужие губы: — Мне хочется думать, что так будет пахнуть в аду, мы ведь запланировали там встречу, а? Сяо Чжань чуть прищуривается от пряного дыма, но кивает, отодвигая от себя руку с самокруткой. Начинать день с травки — не его стиль. А вот кофе и тосты… В Нью-Йорке снова утро, в Нью-Йорке новый день. Диджей на радио желает всем хорошего дня, а президенту Форду — «никогда не просраться в этой жизни, мудила!». х х х Дедушка Ван Ибо всегда говорил (со слов отца), что профессию нужно выбирать среди того, что вечно: люди всегда будут хотеть жрать, люди всегда будут болеть, и люди всегда будут умирать. Слава богу их семья выбрала первое поприще, и не прогадала. Вопреки всеобщей неразберихе, лапшичная процветала (в особенности под крышей местной мафии, но это ведь детали). Только вот Ван Ибо не особо жаждал проводить в ней все дни напролёт. Его возвращение встретили по-семейному тепло, но это только на один вечер. Дальше жизнь продолжилась так, словно и не было тех лет в душных джунглях. Только тхите каждый раз норовил устроить ему какой-то компресс на ягодицу по «народному методу, непослушная ты жопа!», но Ибо успешно от этого бегал всю неделю. Его совершенно не беспокоил этот шрам на заднице, как говорится, шрамы — украшают альфу. Даже если и на таком месте. Так что когда под его дом подходит капитан Хань (просто Фэй, Ибо, хватит мне сэркать), он сразу же соглашается идти с ним куда только тот ни попросит, лишь бы не месить тесто. Капитану «нужен компаньон», и Ибо даже начинает подозревать нечто нелегальное и опасное. Но все его догадки разбиваются о реальность: для начала, Хань Фэй всё никак не может определиться, какие цветы купить у явно накуренного ямайца на углу девятнадцатой и тридцать шестой. — Сэр, да берите вы розы… — Хенг не такой банальный. Хватит мне сэркать, если ещё раз ляпнешь это «сэр», я тебя за ягодицу ущипну прилюдно. Ван Ибо поджимает губы и сует руки в карманы джинс, вертит головой, пока Фэй все ещё с нечитаемым лицом пялится на цветы, словно те могут ему ответить. За три бакса капитан каким-то образом выторговывает себе охапку чего-то разноцветного и мелкого, определенно оригинальнее, чем розы, но у Ибо есть подозрение, что он видел нечто подобное. На какой-то клумбе в сквере, не иначе. — Фэй, так мы куда? — Наша задача на этот вечер включает в себя всего два пункта, лейтенант: не дать мне сдохнуть, потому что мой… м-м благоверный ждал меня ещё позавчера, а я иду к нему только сегодня, и, по возможности, лишить тебя девственности. Если ты ещё не успел. Как ты вообще умудрился? Вроде не урод, пахнешь нормально, и на тебя никто не лез? Ван Ибо смущается, так что прочищает горло и усиленно рассматривает витрины. Часть из них побита, но любовно заклеена полиэтиленом. Ибо даже не знает, что ответить. Уродом и правда не был, пах богато и благородно: легкая горечь бергамота, немного табака и дымный шалфей. Нюхнешь — представляешь себе брутального мужика, но до этого «брутального» Ибо надо было ещё дорасти. И морально, да и физически. «Вьетнам», конечно, воспитал в альфе выносливость, добавил мышц, зато по психике нехило заехал. Ибо все время казалось, что он какой-то отбитый и всё никак не врубится в реальность окончательно, хотя, чувство потерянности его преследовало и до армии. Просто сейчас усилилось, как никогда прежде. На войне всё просто: делай, что говорят, и постарайся выжить. Думаешь только на следующие полчаса вперёд. Ибо не нравилось, что его это устраивало на тот момент, но иначе бы он и не продержался так хорошо. У Хань Фэя же, очевидно, были совершенно другие ориентиры и стимул к живучести. — Сейчас ныряем в подземку. — Да у меня мелочи нет… — Ибо, кто сейчас платит за проезд? Перепрыгнем. Всего пять станций. Взбодрись, солдат. — Так точно, сэр. Хань Фэй закатывает глаза и хлопает мальца по пояснице. Ибо на секунду дергается, но затем только смешно фырчит, не решаясь рыкнуть на старшего. Фэй посмеивается и действительно перепрыгивает через турникет. Им даже никто не кричит вслед. В Sardi`s аншлаг: богемная публика наслаждается выступлениями полюбившихся на этой неделе исполнителей и уплетает средиземноморскую кухню. Хенг откровенно заебался улыбаться и лавировать между столиками, он на пределе уже второй день, плохо спал и раздражался буквально на всё. Со дня на день у него ещё и течка намечается, а вот травки, чтобы её заглушить — нет. Нужно было искать какое-то укромное место, хоть в пансион омег обращайся, чтобы пережить этот унизительный период. Он не собирался ни с кем трахаться просто из принципа, да и надежда… все ещё теплилась где-то на уровне сердца. Когда совсем прижимало, Хенг закрывался в туалете, вытаскивал изрядно помятую телеграмму, где было всего несколько слов: «Скоро буду, твой Ф», прижимал к себе и тихонько скулил. Сейчас был как раз такой момент. Омега уселся на крышку толчка и всё мял бумажку в руках. Что могло задержать его альфу? Снова куда-то перекинули? Семья встретила его в аэропорту и увезла в Орегон? Ему уже подыскали там «правильную омежку», а Хенг — так, страстное увлечение по молодости? Хенг покусывает губы, вспоминая тот дурацкий спор альфы с его отцом. Хань Фэю благословляли отношения с «этим хиппи-отбросом» только если тот вернётся из Вьетнама с одними победами на счету. Хенгу «повезло» влюбиться в альфу из семьи военных. Все предки Хань Фэя погибали в каких-нибудь войнах и определенно всегда — героями. Жаль только, что его отец всё ещё был жив и любил звенеть своими медалями к месту и не очень. Хенг утёр нос, спрятал несчастную бумажку и глянул в крошечное зеркало, которое держалось буквально на соплях. Когда омега вышел из туалета, хлопнув дверцей, то все-таки рухнуло, разбившись вдребезги, но омега предпочел этого не заметить. — Мне кажется, нас туда не пропустят. Ни с этим веником, ни с… Фэй. Хань Фэй неуверенные протесты друга отмел сразу и молча подошел к вышибале. Также молча посмотрел в его глаза. Альфа был крупнее Фэя, возвышался над ним и в ответ пялился безразлично. Ибо не рисковал подойти ближе, наблюдая со стороны, а затем не сдержался от ухмылки: капитан Хань молча всунул в чужую ладонь двадцатку, и дверь фешенебельного Sardi`s открылась перед ними как-то сама собой. Не парадная, конечно: вышибала провел их к черному ходу, но по словам Фэя «это ещё лучше». Они пробираются через длинную кухню: всё шумит и гремит, беты и альфы покрикивают друг на друга, извечно разносится «да, шеф», а нос забило таким невообразимым количеством запахов, что Ибо всё же чихает, когда они наконец-то вываливаются в коридор. Тут уже слышен приглушенный шум зала и… музыка. Кто-то поёт. Что-то из старого репертуара, Ибо слышал эту песню с пластинок тхите. Тот любил иногда наряжаться и танцевать с сыном под мягкий шелест винила. Отец в это время обычно как раз возвращался с очередной работы, будь то порт или что-то на дорогах. Тогда Ван Ибо усаживался на край кресла и глупо улыбался, наблюдая за тем, как его родители танцуют в крохотной гостиной. Воспоминание такое внезапное, что Ибо даже зависает на половине пути. Фэй дергает его за рукав рубашки — им уже пора ужом выплыть в зал, искать Хенга. Дверь открывается легко, они стараются не привлекать к себе внимания, но можно и не стараться особо: каждый в зале пялится на сцену. Ван Ибо не исключение. Он замирает, смотря на омегу, который нежно придерживает микрофон. Дело не в том, что тот определенно красив, это полбеды. Его голос, который теперь слышен так четко… Песня сменилась другой, ритм задавали клавиши, совсем немного — гитара, но основная мелодия велась только голосом. Ибо, стыдно признать, совершенно потерялся в пространстве и времени, но в тот момент, когда он встретился с омегой взглядом, он почувствовал себя на своем месте. И совершенно глупо улыбнулся. Он не видел себя со стороны, да и вряд ли это осознавал, но уже находился чуть ли не под самой сценой. Его ощущение «замирания» жило только в мозгу, но не в ногах. Сяо Чжань на сцене забывает последнюю строчку и чуть наклоняет голову набок, смотря на странного альфу. Музыка затихает, на весь зал ресторана разносится сначала вскрик, затем дребезг. Ван Ибо оборачивается: на капитана, очевидно, запрыгнул его омега, бросив к черту поднос с блюдами. Только вот альфа замечает и кое-что ещё — с разных сторон зала к ним спешат бойкие, коренастные охранники. И явно не для того, чтобы пригласить на буги-вуги. Ибо, не дав себе опомниться, ловко залезает на сцену, чтобы крепко схватить омегу за руку и потянуть за собой, попутно успевая гаркнуть в микрофон: «Капитан, двое на три часа!». К его удивлению, певец не упирается и без лишних вопросов бежит за ним. Ибо почему-то боится обернуться, чтобы не спугнуть такую удачу. х х х — Итак, ты украл меня с работы. Такого ещё никто не делал, я заинтригован. Ван Ибо криво улыбается и отворачивается. Украсть-то украл, а что дальше? Хань Фэя он из виду потерял, засёк, как тот бежал со своим омегой на спине по улице, а им тогда пришлось сигануть в другую сторону — чтобы охрана тоже разделилась. Теперь они сидели в каком-то скверике, на соседней лавочке тихо сопел бомжик, вокруг — голуби и зеленушка кустов. Омега рядом пах апельсиновой шипучкой, чем-то цветочным и почему-то… арахисом? — А ты молчун, да? Ван Ибо наконец-то смотрит на парня рядом и отрицательно мотает головой, хрипит вдогонку «спроси что-то, и я расскажу». Омега кивает, закинув ногу на ногу, мычит, раздумывая, затем спрашивает: — Как тебя зовут? — Ван Ибо. — Знаешь китайский? — Да, родной диалект. Ты? — Нет. Мои родители очень тщательно прикидывались американцами. Это шутка, можешь улыбнуться. Альфа улыбается, смотря себе под ноги. Большим идиотом он себя ещё ни разу в жизни не чувствовал. Он прочищает горло и спрашивает в ответ, коротко глянув на омегу: — А как зовут тебя? — Сяо Чжань. Но обычно говорю, что Шон, так проще. Ты пришел с Хань Фэем, верно? Хенг мне рассказал, что у него есть великая любовь, хах, думаю, только на него он бы так запрыгнул… Вы… ты был… — Ага. Неловкая пауза, Ибо наконец-то откидывается на спинку скамейки. Он чувствует на себе любопытный взгляд омеги и ждёт какого-нибудь вопроса о войне, конечно же. Чем ещё он может быть интересен? Но, кроме как о шраме на заднице, смраде и тотальной безысходности, Ибо ничего рассказать не мог. — Ван Ибо. — Да? — У тебя найдется пара баксов, чтобы угостить меня хот-догом? Я очень голодный. Ван Ибо кивает несколько раз, а затем, упавшим голосом признается: «но… на самом деле нет». Омега сначала фыркает, затем смеётся. А когда встаёт со скамейки — протягивает альфе руку. Официальная версия: Сяо Чжань подумал, что этот молодой альфа какой-то псих, и лучше его не провоцировать, поэтому и позволил себя увести. Версия правдивая: у Сяо Чжаня нет рационального ответа. Ни на то, что он покорно последовал за этим буйным, ни на то, что сидит с ним сейчас в Центральном Парке на траве и объясняет философию хиппи. Этот Ибо смешно фырчит, не согласен с ним ни в одном из пунктов, а ещё его ладонь очень правильно лежит на бедре. Ван Ибо говорит «чем бомжи отличаются от хиппи — количеством погремушек? За такие ценности можно бороться мозгами, а не извечно протестуя и распространяя сифилис». Чжань прищуривается и парирует, просто потому что ему нравится дразнить альфу: — А вдруг у меня — сифилис? Ван Ибо вскидывает брови, а затем наклоняется к нему ближе: — Гэгэ, ты прежде чем выпить из бутылки после меня, протер её ободок краешком рубашки. У тебя нет сифилиса. Сяо Чжань пихает его в плечо, но улыбается. По правде, это странное и забытое обращение «гэгэ» вштырило его… покруче крепкого виски, но альфе об этом знать не надо. Хоть их и так с головой выдают усилившиеся запахи и то, что Чжань сам прижимается к Ибо ближе. А такого, по правде говоря, не бывало давненько. — Но вот автостопом я бы проехался… честно говоря, я не очень понимаю, что мне делать теперь… когда… — Пошли ко мне. Сяо Чжань ляпает это, не дослушав, потому что боялся передумать. По правде весь его имидж и хваленая репутация — мыльный пузырь. У омеги бывал секс, только он был быстрым и болезненным. Чжань полагал, что с ним что-то не так, боялся этого, а врачи не давали конкретных ответов. Слово «фригидный» было подчеркнуто в толковом словаре жирной линией ещё на первом курсе, когда Чжань лишился девственности. Нет, Чжань мог ощутить влечение, как вот сейчас, но это быстро проходило. Более того — дальнейший процесс был для него скорее болезненным. Он не «тёк», что могло бы помочь в деле, сжимался и паниковал так, словно его пытались убить, а не трахнуть. После своего первого раза он нашел в себе силы выгнать альфу (проклятый Фрэд, коренастый и недалекий, пустил слушок по кампусу, что Чжань владеет «восточной техникой отсоса»), а затем проревел до рассвета, так и не поняв, из-за чего именно ему так хреново. В общем, все дальнейшие попытки тоже не увенчались успехом. Чжань пробовал напиться, пробовал накуриться, но по итогу — он тупо терпел. В последний год было принято решение забить на секс вовсе, и Чжань сделал из этого явления для себя шутку. Слыл ещё той стервой и секс-машиной, ему правда нравилось то, как альфы теряли остатки своих мозгов, стоит посмотреть, повести плечом, присесть (иногда даже на чужие колени, господи прости). Но дальше — ни-ни. Не считая руки на бедре — Ван Ибо не пытался его лапать. Смотрел на него довольно однозначно, но при этом и с уважением. Что удивительно — у них был осмысленный диалог, а не трёп ради трёпа, чтобы потом завалиться в койку. А ещё, судя по всему… этот альфа не успел ничего, прежде чем был загребён в армию и пущен в мясорубку вьетнамской войны. Сяо Чжань все ещё ждёт ответа, и как только Ибо кивает, встаёт. И умиляется ещё раз, когда Ибо говорит «подожди, надо сначала собрать мусор, подержи пакетик». Ван Ибо сначала не понимает, а когда понимает — заливается краской. Это заставляет почесывать шею, устроившись на чужой кровати ближе к стене, прокашливаться и в целом вести себя как дебилу. Как раз за той самой стеной, судя по звукам, трахается капитан Хань. Как оказалось, этот Сяо Чжань и Хенг живут вместе. Лофт не очень большой, под самой крышей (та нагревается, и Ибо кажется, что он словно та самая утка в духовке тхите), но уютный. Не помешала бы легкая уборка, конечно — в коридоре куча коробок из-под пиццы, упаковок из ресторанчиков быстрого питания, смятые банки пива. Чжань оправдывался «вчера было много гостей», на что Ибо все равно ответил «у вас очень уютно», чем спровоцировал смешок. Омега считал этот лофт дырой, но зато родной. Чжань протягивает Ибо стеклянную бутылочку колы, вскрыл её только что о край стола, сам опирается о него поясницей теперь. Дистанция увеличилась и ощутимо натянулась. А пульс, на самом-то деле, зашкаливает так, что сердцебиение отдает даже в глотку. Стоны Хенга и его «блядь, ещё-ещё-ещё!» подливали масло в огонь. Чжань складывает руки на груди и говорит тихо: — У тебя… м-м… ты уже занимался сексом, Ибо? «В своих мокрых снах». Ибо не рискует ответить, но то, как он отвел взгляд и принялся глотать шипучку, громче любых слов. Омега покусывает губы и отворачивается, смотря в узкое окно. За ним уже ночь, это влияет только на отсутствие света, в целом Нью-Йорк всё такой же громкий, даже больше, чем днём. Чжань подходит ближе, чтобы рывком поднять створку, впуская прохладу. Он стягивает пачку сигарет с подоконника, манит альфу к себе. Тот слушается, а что ещё он может? Нет, гормоны твердили только одно: «Валить, завали его и сам поймешь, что делать, он же явно хочет, ты — тоже, это ведь второй пункт, Ибо, это шанс!», только вот Ибо не хочет просто трахнуть этого омегу. Кажется, он хочет куда большего, только оформить это даже в своей голове не в силах. Чжань щелкает зажигалкой, затягивается, фильтр тут же темнеет. Ибо приваливается к оконной раме, коротко смотрит за стекло — можно вылезти на пожарную лестницу, наверное, омега так и делает, когда хочет покурить и подумать. Сидит себе так, выпуская дым из этих охренительных губ, покачивает своими длинными ногами и… — Может… того? Ван Ибо переводит взгляд на омегу. Он не ослышался? Вот так это и звучит, да? «Может — того?». Чжань выпускает дым прямо ему в лицо. В следующую секунду Ибо выдергивает сигарету из его пальцев, кидает в окно, а затем тащит к постели, схватив за руку так же, как и когда тащил омегу со сцены. Кажется, ему это нравится. Единственная более-менее адекватная мысль среди вороха панического пиздеца, так это: «природа должна взять верх». Звучит так, словно Ибо на уроке биологии и мистер Саймонс снова пытается добиться от него ответа на вопрос, как делятся ебучие клетки. Лучше бы тот больше уделял внимания секс-просвету. Сяо Чжань посмеивается все чаще, с одной стороны, это вроде как и хорошо, а с другой - смущает ещё больше. Ибо распластал его по постели, избавив от одежды, стал целовать и вылизывать все, что только можно, даже в подмышку носом зарылся, вдыхая тот самый аромат апельсина и цветов, только в этом местечке всё это было терпким, забивало ноздри. Ибо не помнил, как сам стянул с себя все тряпки, да и важно ли это? Эти пробелы в памяти — всё от стресса. Чжань тянет к нему руки, и Ибо ориентируется, ныряет вниз, чтобы снова поцеловать. Блядь, он не помнит, как они поцеловались в первый раз, это было десять минут назад? Он подался первым, или это был омега? Тому ведь нравится, у него крепко стоит и он постанывает, значит — порядок? Да? — Ван Ибо… ты охуенно пахнешь. Самый вкусный альфа из… Ибо затыкает его, хоть это и комплимент, но вот «альфа из» — это плохое продолжение. У омеги под ним были другие альфы и сейчас Ибо… должен быть круче, чем все они, не имея за спиной никакого опыта. Просто пиздец. В какой-то момент происходит так, что омега седлает его бедра. Чжань наклоняется и шепчет у губ: — Тебя попустит, если я сделаю основное, а потом… изучишь всё, что захочешь. Ван Ибо облизывает губы, смотрит во все глаза, пока омега трётся о него. Ибо может сказать, что это приятно, волнительно и охуительно, а ещё, что он может кончить только от этого, но держится, честно говоря, только благодаря чуду. Омега оборачивается, обхватив член Ибо, и тот судорожно выдыхает. Чжань шепчет с каким-то совершенно порнушным придыханием: «блядь, какой же большой». Ибо думает, что это тоже комплимент, большой же лучше, чем маленький? Он смотрит в потолок, чтобы не кончить от одного вида Чжаня, который собирается насаживаться, но затем думает — как он может пропустить такое зрелище?! Ибо смелеет чуть больше, поглаживает чужие бедра, стекает лаской к ягодицам, сжимает, оттягивая пару раз. Чжань шипит, Чжань стонет, Чжань охает. Ван Ибо, кажется, испытывает шок, потому что целую секунду не понимает, что произошло, а затем ощущения нахлынули все разом: то, какой этот омега горячий внутри, то, как плотно обхвачен его член, то, как Чжань жарко выдохнул в его шею и заскулил, всхлипнув вдогонку. Это хорошо? Это плохо? В спальне густо пахнет цитрусом и собственным ароматом бергамота, и Ибо уверен — это идеальное сочетание. Чжань как-то затих на нём, Ибо на пробу ведет бедрами, заслышав короткий стон. Пробует ещё. И ещё. Когда его целуют под ухом, альфа решает, что это добрый знак. Он принимается легонько вбиваться снизу, чуть ли не задыхается, когда слышит хлюпающий звук — его (уже его?!) омега так хорошо течёт, значит, он на верном пути. Когда Чжань все же отлепляется от его шеи, Ибо ловит его шалый взгляд, крепко прихватывает у корней волос и притягивает к себе, чтобы вылизать рот, принимается вбиваться снизу почаще. В какой-то момент он рискует получить спазм по бедрам, с непривычки, и решительно меняет позиции — Чжань не против, когда снова оказывается на лопатках. Теперь Ибо куда легче увеличить амплитуду толчков, Чжань вторит стоном на каждый, пока сам альфа не уверен, что вообще дышит — он только пыхтит, но и этого не замечает. Весь его фокус на омеге под ним: то, что он хрипит (сплошное «блядь» и «Ибо»), то, как стонет, то, как крепко сжимает его внутри через раз, то, как царапает его плечи и проходится по лопаткам. В какой-то момент Ван Ибо принимается порыкивать, этот звук исходит из нутра, получается утробным и раскатистым. Тогда-то Чжань и кончает, сжимая член внутри себя сильнее, и Ибо, повинуясь порыву, толкается ещё. Резко, вдавливая, ещё и ещё. Проталкивая в омегу под собой набухший узел, и только после этого — выплескиваясь глубоко внутри. В первый раз из хрен знает скольких, раз альфа устроил им сцепку. Аффирмация «природа должна взять верх» сработала, так что грех жаловаться. Сяо Чжаню в тот момент почему-то и не хотелось. Когда Нью-Йорк омывает рассвет, город непривычно тихий. Ибо подает руку омеге, помогая ему вылезти за ним на пожарную лестницу. Сам он только в боксерах, а вот Чжаня заставил накинуть какой-то растянутый кардиган. Омега послушался, хоть и фыркнув. Пристроившись рядом, Чжань тянется к пачке сигарет, но Ибо успевает первым — и отправляет ту в полёт, тоже не объясняя свои действия. Сяо Чжань закатывает глаза: — Девственности лишился и сразу в себе альфий гонор почуял? Что за хрень… — Почему ты не злишься из-за сцепки? Сяо Чжань морщится, отворачиваясь от альфы. Болтает ногами, как тот и думал. — Глупо ругать молодого альфу за то, что он не сумел воспротивиться инстинкту. В этом же основной смысл секса и всего… Мы такими созданы. Ты думаешь, мне мозги в этот момент не отшибает? Напрочь. Так что зачем беситься… — А если… — Это уже не твоё дело. Как и мои сигареты. Чжань бурчит последнее, тоскливо смотря на пачку: пять этажей вниз, аккурат возле ямы в асфальте. Эта фраза должна была отрезвить Ибо и сразу обозначить, что у Чжаня нет никаких серьезных планов. Одноразовый секс удался на славу и это восхитительно, но кто сказал, что это может повториться? В планах Сяо Чжаня — продолжать вести свой около-богемный образ жизни, рисовать афиши и картины, уехать на восточное побережье… — Что я должен сделать, чтобы это «дело» стало моим? Чжань переводит взгляд на Ибо и внимательно смотрит на него, пока тот не отвечает ему тем же. Омега уже собирается отвернуться, но Ибо подается ближе, коротко прихватывая его губы в кусачий поцелуй. От этого по телу сладко ноет, и Чжань где-то между желанием дать в морду и усесться на чужие бедра снова. Чжаню позволяют отстраниться спустя минуту, когда губы начинает саднить по новой. Он почему-то шепчет, пытаясь перевести тему: — И всё-таки. Почему ты украл меня, Ван Ибо? Тот усмехается и отвечает без промедления: — Потому что ты — мой. И, кажется, я только что нашел ответ на вопрос, почему выжил. Всё просто. Чтобы встретить тебя. В этот раз Чжань даже не пытается возразить или как-то осадить альфу. Природа или нет, инстинкт или ещё какая хрень, но, почувствовав себя внезапно безмерно уставшим, омега кивает. А затем укладывает голову на чужое плечо, пока его пальцы берут в плен, переплетая и сжимая крепко пару раз. — Ибо… а у тебя что… шрам на заднице? — Боевое ранение. — М-м. — Ты ржешь? — Нет-нет, я просто… покажешь потом нормально? — Зачем? — Больно было? — Конечно больно, гэ, это же пуля, хоть и в ягодице. — Я поцелую, болеть перестанет. — Я не дам тебе поцеловать меня в… — А кто тебя спрашивает, я просто перед фактом ставлю, привыкай. — М-м. Хорошо, гэ. х х х Хань Фэй обещал своему омеге, что он «заделает им детку» (господи, Фэй, фу, как пошло), как только вернётся из Вьетнама. Над этим они усиленно работали весь вечер, всю ночь и часть утра. Настроение у капитана было выше отметки «охренительно» с того самого момента, как он окунулся в родной аромат кедра и жасмина. Хенг за время их разлуки только похорошел: медный каскад волос теперь ниже спины, от стресса и любви к булочкам — немного округлился в заднице и бедрах, а теперь, основательно вытраханный, устроился на своем альфе и сопел тому в шею. Фэй целовал его ближе к виску и сам уснуть никак не мог. По правде — боялся, что ему приснится кошмар и он напугает внезапными криками Хенга. Когда он торчал в военном госпитале, Ибо часто будил его, один раз даже свалился с кровати в попытке дотянуться. Но в госпитале к крикам привычны, а тут… — Я слышу, как ты думаешь, Фэй… Альфа усмехается, поглаживая Хенга по лопаткам. Тот разлепил свои невозможные глаза, поднял голову и посмотрел на него. Хватило на три секунды — тут же подался ближе, коротко поцеловав губы, и уставился опять. Хань Фэй говорит хрипло и едва слышно: «Всё хорошо». Хенг знает, что теперь — это точно так. Немного поерзав (ох уж эти влажные звуки, они и не думали обтираться, но все это — только сперма омеги, остальное — надежно хранится внутри), Хенг устраивается так, чтобы уткнуться носом в нос альфы, вызывая смешок последнего. Он гладит омегу по плечам, затем прикрывает глаза. Хенг целует под одним, затем — под другим. Проходится губами по щеке, целует уголок губ и шепчет: «Ты дома, Фэй. Всё закончилось. Ты дома. И когда проснёшься — тоже будешь дома. А я буду рядом. Спи со мной». Хань Фэй ничего не отвечает. Он засыпает через пару минут, пока Хенг поглаживает его по щеке и всё шепчет «ты дома», так и не смекнув, что он — и есть его дом, и Фэй вернулся, только потому что ему было куда возвращаться. Запах жасмина крепко сплёлся с ароматом сандала, чтобы больше никогда не разлучаться.