Полосы

Он не знал, когда это началось. Возможно, в тот самый злополучный год, когда вся жизнь разделилась на «до» и «после». Тогда, когда ему было девять, в те самые полгода, которые теперь напрочь выветрились из памяти. Или чуть позже, когда резкая смена обстановки, семьи, страны и вообще всего вокруг ударила по и без того шаткому психическому состоянию тогда совсем ещё ребёнка. Дома, в школе, после школы, в университете. Везде. Майлз Эджворт прекрасно умел скрывать свои слабости. Их было можно пересчитать по пальцам одной руки, но даже столь небольшое их количество было ему омерзительно. Он считал себя жалким. Избегать землетрясений в стране, где их в силу географии не бывает, оказалось совсем просто, и до возвращения на родину о них не приходилось вспоминать. Лифты тоже не были большой проблемой — всегда есть лестницы, или, на крайний случай, можно попросить перенести место встречи. Но больше всего Эджворт боялся, что кто-нибудь когда-нибудь увидит его руки. Это ненормально. Позорно. Это слабость. Так он продолжал думать даже тогда, когда вырисовывал очередную аккуратную полосу на руке. Эджворт начал царапать предплечья, когда впервые столкнулся с воспитательными мерами Манфреда фон Кармы, которому, в общем-то, на комфорт детей в доме было абсолютно наплевать. Пока дети приносили самые лучшие результаты, он был доволен. Даже не то, чтобы доволен, просто спокоен. Но стоило получить не самый высший балл, и… Майлз носил длинную рубашку. Под рукавами рубашки не видно было царапин от ногтей и шариковой ручки. А физическая боль помогала справиться с тем, что болело внутри. Так со временем это вошло в привычку. Одни царапины заживали — другие появлялись на их месте. А когда Майлз стащил из кабинета фон Кармы лезвие для канцелярского ножа, стали появляться и порезы. Кажется, ему было около пятнадцати. Сначала было больно и страшно. А потом наступало облегчение. И Эджворт цеплялся за это чувство, как за последнее, что держало его на плаву. Главное, чтобы никто вокруг не знал. Ни те, с кем он учился, ни фон Карма, ни даже Франциска, которой он в этом доме доверял больше всего. Майлз помнил, как во время выпускных экзаменов изрезал руки так, что запачкал кровью рубашку. Раньше ему удавалось как-то контролировать это, и с тех пор после каждого раза он засучивал рукава на некоторое время, чтобы не испачкать и чтобы не раскрыть этот свой маленький секрет. После дебюта в суде стало хуже — от этого хотелось плакать, и даже боль от царапин уже не помогала. Эджворт резал и резал, вспоминал застывшие в агонии стеклянные глаза подсудимого, и чертил новые и новые полосы, чувствовал, как по щекам течёт, и что он… Не справляется. Эджворту было двадцать, когда он понял, что нанесение себе вреда вошло в привычку. Что это больше не спасает. Что кончилось прекрасное время, когда он мог успокоиться от пары-тройки царапин. Порезов становилось больше — но долгожданное спокойствие так и не приходило. Он понимал, что это от нервов, как вредная привычка, кто-то курит, кто-то кусает губы, а он режется. Только эта вредная привычка была очень опасной и могла напугать кого угодно. С тех пор он больше не чувствовал себя в безопасности. После всё текло как-то само по себе: Эджворт работал, держался изо всех сил, периодически относил рубашки в химчистку, раз из раза врал про несвёртываемость крови, а ему раз из раза понимающе кивали в ответ. А потом в его жизнь вихрем снова ворвался Феникс Райт, который плевать хотел на то, что Майлз только-только пришёл к стабильным двум порезам в неделю. После первого своего проигрыша Эджворт долго не мог успокоиться. Так глупо. Как он, сам чёртов Майлз Эджворт, ученик чёртового Манфреда фон Кармы, мог проиграть тому, у кого этот суд второй за всю карьеру? Он задавался этим вопросом, пока полосовал свою кожу и пытался сдержать злость и обиду. Сдержать не получилось, и он бессильно уронил руки на стол, а на них положил голову, думая, что определённо в этой жизни что-то делает не так. Эта мысль обожгла с новой силой, когда минут через двадцать он оттирал засохшие бурые разводы с глянцевой поверхности стола. Райт победил его ещё раз, и Эджворт снова отнёсся к этому довольно болезненно. К злости примешалось какое-то неоднозначное чувство, которого раньше он никогда не испытывал. Чувство того, что он поступил правильно, даже несмотря на то, что проиграл. И от этого становилось только хуже. Он отчётливо представлял себе недовольное лицо фон Кармы, которое видел каждый раз, когда имел неосторожность сделать что-то неправильно на учёбе. Хорошо, что он уже не ребёнок, чтобы быть наказанным. Но он мог наказать себя сам. Но ничто не бывает вечным. Всё начало меняться тогда, когда Майлз оказался на скамье подсудимых. В следственном изоляторе нельзя было иметь при себе ничего — и Эджворт держался. Он смотрел на свои руки, думая, что, видимо, наконец-то избавится от этой привычки. Он понесёт наказание и… И случился Райт. И землетрясение. Позорно спрятавшись под стол прямо у Райта на глазах, он на автомате засучил рукава и содрал успевшие зажить ранки. Тревога захлестнула его с головой, и ему было плевать на все последствия. Под рукой не было ни салфетки, ни тем более аптечки, чтобы всё обработать. Но плевать. Он не мог позволить себе заплакать сейчас. Не перед Райтом. Поэтому он усердно расчёсывал ранки, спрятав руки под столом, поднявшись обратно и слушая Феникса. — Позволь мне защищать тебя. На пол упала капля крови. Всё как-то резко перевернулось с ног на голову, и Райт из ненавистного соперника стал единственной надеждой. А Эджворт пообещал себе не терять перед ним лицо и сохранять хотя бы видимость спокойствия и собранности, хотя иногда казалось, что Райт видел его насквозь. Все его слабости, даже ту, о которой никто не знал. Тяжело было не царапать руки, находясь в зале суда. Тяжело было не искать острые предметы, когда судья произнёс «виновен». Тяжело было смотреть на Феникса, слишком отчаянно пытавшегося защитить Эджворта от его прошлого. Но тяжелее всего было не расплакаться, когда после суда Райт сказал «Ты не виноват. Я всегда тебе верил». Майлзу хотелось вспороть себе горло от накатившей беззащитности. А потом… потом стало легче. Эджворт чувствовал себя абсолютно опустошённым, его жизнь рушилась на глазах, его наставник оказался убийцей, а всё, во что Майлз верил, было ложным. Он боролся с тревожностью и нежеланием возвращаться в свой офис, ровно как и к себе домой. Но дышать стало легче. И он почти перестал вредить себе. Но, опять же, ничто не бывает вечным. Это дело выбивало Майлза из колеи. Вокруг него и без того было полно слухов, его репутация была испорчена двумя проигрышами и пребыванием под следствием, а теперь его снова кто-то называл в лучшем случае нечестным, а в худшем — убийцей. И пугающий имидж «демона», как когда-то его называли в местных газетах, явно не был на пользу. Эджворт терялся. Иллюзия того, что всё налаживалось, пропала окончательно. Ничего не было в порядке. И, в первую очередь, он сам. Так он думал, дописывая аккуратным почерком заявление о подаче в отставку. Какой же ты жалкий, думал он, когда запачкал лист багровыми разводами, оставшимися как след от его руки. Он снова снял пиджак, засучил рукава, чтобы было удобнее, и достал из внутреннего кармана пиджака подаренный кем-то нож для бумаг, который никогда не использовался по назначению. Зато он был потрясающе остро заточен. И Эджворт снова чертил полосы на коже, давясь собственными слезами и ощущением ничтожности. Он чувствовал слишком много всего сразу, и бесконечно себя за это ненавидел. Бесстрастие и холодность, которые он воспитывал в себе годами, давали трещину, и всё, что было внутри, лилось наружу. Майлз бессильно уронил голову на руки, не слишком-то беспокоясь о чистоте, и крепко, до цветных кругов перед глазами, зажмурился. Кабинет вокруг пропал, но неприятное саднящее ощущение осталось. Остался так же и мерзкий металлический запах. Как бы хотелось, чтобы всё, вся его жизнь, оказалась просто кошмаром, от которого он вот-вот проснётся, через три, два, один… Что-то было не в порядке. Эджворт поднял голову и понял, что люстра качается. Это был его конец. Он не понял, как оказался в коридоре, и зачем вообще туда пошёл. Возможно, хотел пойти и отмыть руки, или уйти от землетрясения, или сбежать из этого кабинета прочь. Это как-то стёрлось из памяти. Он небрежно накинул пиджак, чтобы прикрыть руки, даже не удосужился вытереть слёзы с лица, и вообще был встрёпан, двигался резко и дёрганно. Если бы его сейчас кто-нибудь увидел, Эджворт бы этого себе не простил. Здание качалось всё сильнее, воздух выбивало из лёгких, и голова кружилась. Ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание, поэтому прижался спиной к стене и сполз по ней вниз. Если бы он терял только сознание. В последнее время создавалось ощущение, что Эджворт может лишиться рассудка. Какой же ты жалкий. Майлз подтянул к себе колени, закрыл лицо руками, с силой вжимая ладони, будто хотел сжаться в маленькую точку, и зажмурился, пытаясь сдержать новый поток слёз. Не получилось. Здание так и трясло. Ты отвратителен. Майлзу всегда казалось, что землетрясения меняют весь мир вокруг. Выбивают стёкла, рушат целые кварталы, дороги, города… И эта разрушительная сила ужасно пугала. Майлз не боялся стать жертвой или что-то такое, он наизусть знал технику безопасности как никто другой, Майлз просто боялся. Этот страх будет с ним всегда, он прочно въелся под кожу, как самые стойкие чернила, и Майлз хотел сбежать от него как можно дальше. Но это ощущение ужаса стало частью его личности. От себя Майлз никак не мог сбежать. Только посмотри на себя, тебя все презирают, ты ничтожество. Хватит. Хватит-хватит-хватит! Майлз обхватил голову руками, крепко схватив себя за волосы у самых корней. Хотелось кричать. Может быть, он и закричал. А может быть и нет. — Эджворт, ты что здесь… — голос. Такой знакомый. — Чёрт… Майлз не мог заставить себя разлепить глаза, не мог показать свою слабость. Кто бы это ни был, ему лучше было поскорее развернуться и уйти, а не то… Не то чтобы Майлз мог что-то сделать в таком состоянии. Разве что сидеть, вжавшись в стену, и пытаться исчезнуть. Его потрясли за плечо. И уходить явно не собирались. — Эджворт. Эджворт! — он почувствовал, как кто-то опустился на колени рядом с ним, почувствовал чужое тепло. — Майлз. Прозвучало непривычно, неофициально, неправильно. Но так тепло. С такой теплотой в голосе к Эджворту никто не обращался. Майлз заставил себя отнять руки от лица. На него в ответ испуганно смотрели тёмно-серыми глазами. — Тебе нужна помощь? Райт. Как он здесь вообще оказался? Я в порядке. Майлз не сказал этого, потому что приоткрыл губы, и забыл, как произносить слова. Собственный голос не слушался. Он протяжно и надрывно вдохнул, как вдыхают при истерике, и снова зажмурился, не в силах выносить на себе этот взгляд. Осуждающий, как казалось Майлзу. Но он таковым не был. — Я здесь, я рядом. Райт положил руки ему на плечи. Майлз чувствовал себя идиотом, когда вцепился в его предплечья так, будто это была его последняя надежда на спасение. И не то чтобы это было далеко от правды. — Майлз, смотри на меня, смотри мне в глаза. Если бы только Майлз мог. Мерзкая тряска стала слабее, но не пропала полностью. Это нужно было как-то пережить. Райт легко приобнял его за плечи, и выжидающе смотрел. Майлз собрался с силами и поднял взгляд на него, и так почему-то стало спокойнее. Серые глаза напротив смотрели на него с беспокойством и какой-то едва читаемой заботой и нежностью. Майлз видел в них слишком много всего, считывал какие-то лишние смыслы, но так было комфортнее. Просто смотреть ему в глаза, просто искать оттенки синего и карего в тёплом сером. Стыдиться своих слёз он будет потом. — Да, вот так. Я рядом, я тебя держу. Видишь, всё не так уж плохо, — Райт позволил себе лёгкую улыбку. Майлз был не согласен. Но так и правда стало проще. По крайней мере, он был не один. — Можешь обнять меня? — сказал Майлз через некоторое время, убедившись, что не потерял дар речи. — Пожалуйста? Наверное, он звучал так жалобно и так жалко, что Райт не испытывал ничего, кроме отвращения. Но Райт обманул все его ожидания, с улыбкой сказав «Конечно». В объятиях было тепло. Безопасно. От синего пиджака пахло кофе и сладостями, а ещё немного лаком для волос. Этот запах окружил со всех сторон, и Майлз ткнулся носом в чужое плечо, чувствуя, что устроился не очень удобно, но положения менять не собирался, по крайней мере пока что. Райт отстранился первым спустя какое-то время, потому что Майлз, сам того не осознавая, слишком крепко сжал его руками, и тому стало трудно дышать. Майлзу казалось, что они просидели так целую вечность. И хотелось ещё. — Спасибо, — шепнул Майлз, убирая растрепавшиеся волосы за ухо. Здание почти перестало качаться, и тревога отступала. Майлз всё ещё смотрел Райту в глаза, уже будто по привычке, цепляясь за его взгляд, как за спасение из тревожной бездны. Райт смотрел на него в ответ и придерживал за плечи, обозначая своё присутствие. — Не за что. Если тебе вдруг что-то… — его взгляд скользнул куда-то в сторону, а лицо сразу же приобрело испуганное выражение. — Ты поранился? Майлз проследил за тем, куда смотрит Райт, и увидел задравшийся не застёгнутый рукав рубашки на левой руке. Чёрт. — Всё в порядке, — голос моментально стал почти стальным, приобрёл привычный холодный тон, и Эджворт машинально одёрнул рукав. — Ничего особенного. — Майлз, — Райт тоже посерьёзнел. Он смотрел на другую его руку, приподняв манжет в пятнах крови. — Это ты… — Я сказал, что ничего особенного. Он прижал руки к груди, так, чтобы Райт не смог рассмотреть, что под рукавами. Райта это, видимо, не убедило. Он видел пятна крови на белой рубашке. Видел порезы. Видел открытые раны. И сейчас видит стыд на лице Эджворта, которого не видел никогда. Эджворт не очень хорошо умел врать. — Майлз, — повторил Райт зачем-то. Вряд ли он мог убедить Эджворта показать и рассказать всё, но зато он мог проникновенно и обеспокоенно смотреть. Эджворт поспешил спрятаться от этого взгляда и закрыл лицо руками. — Не смотри на меня. — Майлз, — он продолжал повторять его имя, как мантру, и это напрягало. Они никогда не звали друг друга по имени, это было бы неправильно с точки профессиональной этики, да и просто непривычно. Майлз вздрогнул и всхлипнул. — Уходи. — Я не могу оставить тебя в таком состоянии одного, — Райт бережно отнял руки Эджворта от его лица. Видеть его таким было… больно. — И тебе нужно обработать порезы. Майлз вздрогнул снова. Он ненавидел слово «порезы», и старался называть то, чем он занимается, как угодно, лишь бы не признавать очевидное. Он остановился на лаконичном «полосы», это звучало не так страшно как «порезы». А ещё Майлз изо всех сил пытался сделать вид, что всё в порядке, что это всего лишь царапины. Это шрамы, которые вряд ли полностью заживут. Майлз удивился, что Райт не упрекнул его. Он не стал читать нотации, не стал говорить, как это опасно, и что это страшно, и… Он помог Майлзу встать и утянул его за собой обратно в кабинет Эджворта, зачем-то держа за руку. Землетрясение стихло, но тревога не ушла, и тёплое прикосновение к ладони успокаивало. Майлз хотел попросить держать его ещё. — Давай ты снимешь пиджак, так удобнее, — Райт усадил его на диван, помог стянуть пиджак, подвернул рукава рубашки, и Майлз видел, как изменилось выражение его лица, когда он увидел его предплечья. Майлзу и самому было страшно. Теперь. Ведь впервые его руки кто-то видел. Райт не сказал ни слова. Он быстро отыскал аптечку, до этого метнув взгляд на поверхность стола в багровых разводах, и торопливо вернулся обратно к Майлзу, осматривая степень повреждений. Райт не был экспертом, но ему это казалось серьёзным. Даже очень. — Скажи, если будет больно, — Майлз кивнул. Но всё равно терпел, даже когда сильно щипало, даже когда стало довольно больно, даже когда хотелось дёрнуться. И даже тогда, когда Райт так осторожно и так бережно провёл пальцами по внутренней стороне запястья, что захотелось растечься. А ещё захотелось снова попросить обнять. — Тебе получше? В смысле… Может, я могу что-то сделать? Принести воды, или… Майлз помотал головой. В уголках губ застыла лёгкая улыбка. — Нет, ничего не нужно. Просто, — он отвёл глаза в сторону. — Побудь рядом немного. Пожалуйста. Райт кивнул и уселся на диван рядом, продолжая обрабатывать. Майлз всё-таки шикнул пару раз, смешно, как кот. Райт на это легко хихикнул. — Больно? — Немного, — наконец-то это была почти правда. — Поцеловать? Майлз затормозил. — Что? — Так делала мама в детстве, когда я ударялся или царапался. Сначала всё обрабатывала, а потом спрашивала, поцеловать ли, чтобы не болело. Эджворт подумал, что Райт чересчур наивен. Когда они были детьми, Райт… Феникс часто падал с велосипеда, лазил по деревьям, падал и с них тоже, и находил тысячи способов заработать новые синяки и ссадины. Майлз легко улыбнулся этим воспоминаниям, одним из немногих хороших, что у него были, и задумался. Он определённо пожалеет об этом потом, наверное. — Поцелуй. Райт вскинул на него удивлённый взгляд, в котором кроме замешательства читалось что-то ещё, что-то не до конца понятное, но похожее на… — Хорошо. Он медленно наклонился и легко коснулся губами запястья Майлза. Потом ещё раз. И ещё. Майлз чувствовал себя готовым умереть. Тревоги будто и не было. О случившемся напоминали только засохшие дорожки слёз на щеках, которые Эджворт поспешил стереть. Чувство, которое теплилось внутри, было похоже на тепло. На дом. Настоящий родной дом, которого у Майлза не было. Райт не торопился говорить об этом. Эджворт тоже. — В твоей аптечке нет пластырей, а у меня с собой только ну… детские, — Райт виновато посмотрел на него. — С рисунками. — А с какими? — спросил Эджворт, сам того не ожидая. Он примерно понимал, откуда у Райта могли взяться детские пластыри, да и сам он не выглядел как очень серьёзный взрослый человек, но это было. Мило. — Есть в цветочек и с уточками. — Хочу с уточками. Всё это было настолько глупо, настолько несуразно, но это Майлза не волновало ни капли. Ему было важно то, с каким усердием Райт заклеивал его руки цветными пластырями с рисунками, как он использовал почти всю пачку, и как растерянно пожал плечами, сказав, что они закончились. Майлз ответил, что будет достаточно уже того, что он сделал. И Райт сидел рядом, держал его руки в своих так бережно, и потом подался вперёд и легко поцеловал Майлза в лоб. — Так делала мама, — объяснился он. Не то чтобы Эджворт нуждался в объяснениях. Чувство внутри становилось сильнее, захватывало, и Майлз не до конца понимал, что же не в порядке. Или, наоборот, в порядке? — Скажи, зачем ты… это, — Райт неопределённо повёл рукой, но Эджворт понял, что он о полосах, закрытых пластырями. — Я не настаиваю, но если вдруг… — Я расскажу, — выпалил Майлз быстрее, чем успел подумать. Повисла короткая пауза. — Я выслушаю. Тепло. Тепло захлестнуло с головой, и Майлз тонул в этом давно забытом чувстве. Теперь уже он резким движением подался вперёд, оставив в уголке губ Феникса короткий поцелуй. Наконец Эджворт чувствовал себя в безопасности.