Любовь не с первого взгляда

«Хоть раз в жизни выбрать что-то для себя» – раз за разом вертелись в голове князя слова сестры. Реамунд Се-Рол всегда был к трону гораздо ближе, чем ему бы хотелось. У короля Виона и его жены долго не было детей. Так долго, что официальным наследником короля считался сын его родного брата – ровно до того момента, как юный принц не надумал посвятить себя духовному пути. Зная, что ему никто не позволит действовать по велению сердца, он сперва принял тайный постриг, а уж потом поставил короля и двор перед фактом. Именно после этого наследником престола стал Реамунд – то есть, конечно же, его отец, двоюродный брат короля, но в таких ситуациях в Райанци зачастую пропускали более старшее поколение. Был специальный регламент официальных отречений, и все понимали, что отец Реамунда станет королём только в чрезвычайной ситуации – если сам Реамунд будет ещё ребёнком на момент смерти правителя. Ему было девять, когда родилась Кая, тем самым «освободив» его от нежеланного титула. Тем не менее, этого хватило, чтобы напрочь лишить его детства: до девяти лет он воспитывался именно так, как и полагается наследнику престола. Лишь только почувствовав вкус свободы, князь как с поводка сорвался, отметая любые границы и запреты, словно пытаясь этим компенсировать первые годы своей жизни. В детстве это выливалось в грубые и злые шалости, а позже он оторвался в бурной и наполненной кутежами юности и сполна вкусил опьянения вином, боем и женщинами. Однако, несмотря на разгульный образ жизни, что-то внутри него, самая основа его существа, была заточена по тем же лекалам, что и душа королевы. Реамунд, несмотря на всю свою внешнюю показную взбалмошность, обладал королевским характером и королевским взглядом на вещи. К счастью, на своём месте – во главе клана троюродных родственников правящей королевы, хранителей юго-восточной границы, – он был не так уж связан не таким уж обременительным долгом. Да что там! Он был практически свободен, особенно, если сравнивать его положение с положением самой королевы. Тем мучительнее ему давались те аспекты, в которых он всё же оставался связан. И самым мучительным из этих аспектов оставался брак – когда ты так близок к трону, этот вопрос бывает регламентирован чрезвычайно жёстко. Как и Кая, которая всю жизнь «готовилась» к договорному браку, Реамунд проделывал внутри своей головы нечто схожее, уже заранее придумывая, куда сплавить непременно неугодную супругу, как побыстрее и без потерь заделать ей необходимое количество детей и, желательно, поудачнее отстранить её от воспитания этих самых детей. Свою будущую жену князь всегда представлял крайне скучной, глупой, крикливой и взбалмошной особой, и заранее презирал её всем сердцем. Чуть не сосватанная ему махийская принцесса вполне отвечала таким ожиданиям: её достоинств Реамунд точно рассмотреть никак не мог. Да, этот брак его, слава Богу, миновал; но впереди наверняка маячат перспективы не лучше. Он слишком ценное для государства лицо, чтобы его женитьба не была результатом тонкого политического расчёта. И, может, князь бы ничего и не имел против этих нерадужных перспектив – в конце концов, ещё в детстве его прочно сломали, приучив безропотно склоняться перед велениями долга, – но неожиданный бунт сестры ранил его гораздо глубже, чем он был готов признать. Много дней он только ходил и бормотал: «Хоть раз в жизни выбрать что-то для себя» – и вспоминал горящие глаза Каи, отвергнувшей всяческие разумные аргументы и понятия о долге. Не то чтобы Реамунд всерьёз подозревал Канлара в государственной измене. Не то чтобы он забыл, что брак сестры был вызван теми самыми политическими соображениями, а вовсе не любовью. Но сама эта её позиция – позволить себе любовь – была для него пронзительно болезненна. Потому что он тоже хотел – вот так. Верить безоговорочно. Ввериться вполне. Видеть рядом с собой не досужую клушу, о которой только и думаешь, как бы спровадить её с глаз, – не эту досадную помеху жизни, а женщину, которой восхищаешься, которая стала твоей подругой и разделила твою жизнь с тобой. Реамунд ещё не знал о себе, что влюблён, но уже понимал, что у него, определённо, появилась в жизни такая женщина – та, с которой он, совершенно точно, никак не мог сочетаться браком, и дело было вовсе не в религиозных различиях. Реамунд не знал всей истории Айде-Лин, но со свойственным влюблённому мужчине проницательным взглядом подмечал то, что другим было не так заметно, и внутри себя уже почти реконструировал её жизненный путь – пусть и неточно, пусть с ошибками, но всё же удивительно близко к реальности. Он догадывался и о том, что она не махийка, и даже предполагал, как должно звучать её настоящее имя, и среди тех гипотез, которые он внутри себя выдвигал по поводу её прошлого, одна была и в самом деле частично верна. Но даже самая мистическая проницательность влюблённого взгляда не смогла бы открыть ему её историю полностью – а сама она о ней рассказывать не собиралась. Потому что у неё были свои причины полагать, что будущего у их отношений нет.