perfect day

Рука терпнет, она гранитный монолит, и в голове - красные вспышки, как на солнце. Питеру кажется, что он сейчас разучится дышать. Пол такой деревянный... У Петера есть дом. Где-то совсем близко, прячется в коричневых листьях каштана, рядом кинут детский самокат. Это тихая улица. Там рыжие занавески. Вроде бы. Там сидит мама, или её образ, с темными, как древесина, волосами, в уголку кухни. У нее на руках тарелка с хлебом, измазанным горчицей. Петер больше не хочет смотреть в уголок кухни. Питер иногда туда приходит, настолько редко, насколько может - он выбрал бы ночевать в картонной коробке. Его желание чувствовать толкает на выбор худшего из любых вариантов, только заканчивает он все равно в одном и том же месте. - Ты пойдешь домой? - спрашивает Л. в первый раз. - У меня нет дома, - отвечает Питер. - Я малолетняя проститутка. Сначала им тяжело разговаривать, Л. не сильно понимает, как говорить с этим энергичным и ранимым пацаном. Он знает что делать руками: как дробить кристаллы, как чинить двери, даже изначально - как обнимать Питера. Поэтому когда тот ломит спину в трипе, ноюще растекаясь, магматическая материя, Л. притягивает ближе. Это очень тепло. Чужое сердце, как раскаленный самоцвет, бьется ему в бок. Окна всегда задернуты в плотные шторы, а подоконники уставлены картонными листами. На столе оранжевым пятном горит лампа. Стол, кровать, проигрыватель и коробки с коврами на полу. На дворе 2000-ый год. Л. ставит американский психоделический рок, любимую музыку 60-х, меланхолию Лу Рида. От этого в комнате перестает хватать воздуха, и Питер судорожно ловит его губами. Манящие песни про наркотики и рок-н-ролл, проснуться с южным рассветом и влажной спиной. Детка, мы с тобой вдвоем против всего мира. Ненавижу Калифорнию, я уеду дальше. О, сладкая доза, моя единственная возлюбленная. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Питер торчит здесь все время, путает сутки, спускает время по ноздре, забивается в углы и лежит в центре комнаты. Дни - смазанная мелодия кассеты, расстянутая и скомканная. Днями можно сидеть, и стоять, и быть на чужих коленях. Танцевать, падать. Можно чувствовать, можно расцарапать себе внутреннюю часть бедер, когда чувства предельны. Это очень много времени в одной квартире, когда тебе 17. Питер режет хлеб, он в одних трусах, и ноги холодит похожий на зубы кафель кухни. На хлеб нужно масло. Он думает, что чувствует себя сейчас девушкой Л., и это так забавно. Но им нельзя заводить детей. Желтые запястья текут, как воск, и все тело расползается мягкой кашемировой жидкостью на колени мужчины. Он ненавидит когда холодно вот так, неестественно, не когда выбежал зимой на улицу, а на входах. Теперь душно. Л. гладит его по бедрам и рукам. Это так красиво! Я самый живой и я никогда не умру! Никогда! Ничего больше не страшно, мир - такой красивый. Однажды он даже верит, что Л. - самый родной ему человек. Он не может отследить, ломается ли его голова, потому что не знает, была ли она изначально в порядке. Наверное, Л. нравится иметь под боком что-то юное и трепетное. Спутанные волосы до шеи, футболка Pink Floyd из его шкафа. Он может быть аккуратным, если захочет. Питер мечтает о кокаине. Он каждый раз говорит, что больше не будет впускать в себя эту бурую колючую дрянь. Он очень смел в своих мечтах. Иногда ему так плохо, по щелчку пальцев, что колени подгибаются к горлу. Он ребенок венгерской эмигрантки, и он мало помнит, что было раньше и в другой стране. Там точно не было слепяще белых кроссовок, и радужных хлопьев колечками. Его звали Петер. Большие русые собаки бегали по улице, и запускать руки в их длинную шерсть было так же приятно, как распадаться в экстази. Сны Питера такие же, как были тогда и там, в 6 лет. Питер думает, когда лежит на животе ночью, каков мир снаружи сейчас, хоть и выходит туда раз в неделю. Что показывают в кинотеатре? Он хочет в кино. Купить большое ведро попкорна. Как хорошо, что здесь нет телефона, чтобы кто-то звонил. Питер ненавидит утреннее небо, и ненавидит, что даже в такие часы нужно существовать. Нет ничего хуже, чем проснуться. Они не разговаривают с Л., иногда его даже не оказывается дома. Зубы сводит так же несносно, словно резиновая патока, как и кости. Иногда тело такое податливое и живое, горящая печь, но чаще всего Питер не может кончить. Тогда это и не нужно, не нужно совсем ничего, только ощущать это безграничное всепоглощающее счастье, совсем искреннее, как ему кажется. Утром тело Питера выбрасывают, как гремящую коробку костей, где все встало не на свои места, и вместо головы теперь давящий пустырь, а сердце заменил изрезанный алый зверек, что истошно мечется по грудной клетке, бьется о рёбра, скатывается куда-то к лодыжке. Он может сидеть на холодной плитке часами, пялясь в трещину у двери. Он сьел банку фасоли. Он расчесал щеткой десну. Когда Л. придет, худой пакет в руке, где-то в уголке головы, рядом с глазом, стыдливо заноет желание быть обнятым со спины. Питер плавно движется по комнате, залитой закатным солнцем, искристая пыль в воздухе, и представляет, что держит в руках пистолет. Сегодня ему впервые больно из-за невозможности кончить. Он не такой, как другие ребята его возраста, ему нравятся The Doors. - Я хочу век свободной любви! - кричит Питер, расхаживая у подоконника с бутылкой в руке. Он падает на пол, расплескивая алкоголь, и большими глазами смотрит на мужчину, который разглаживает вынутые из джинсов купюры. - Человеку столько свободы явно не нужно. Питер подвигается и целует его неуклюжим рывком, как могли бы поцеловаться незнакомцы в вагоне метро. just a perfect day, drink sangria in the park. and then later, when it gets dark we go home just a perfect day (perfect day) feed animals in the zoo... oh then later a movie too and then home oh it's such a perfect day...I'm glad I spent it with you oh such a perfect day you just keep me hanging on...you just keep... me... hanging on... Петер помнит, когда три дня лил дождь. Улицу затопило, и он был тогда маленьким, и ходил по колени в воде, ища взглядом маму. В воде отображалось только его белое лицо и нависающие голые каштаны. У Питера нет друзей. Он лежит на плотных простынях и двух шерстяных одеялах рядом с Л., они не спали ночь, потому что все сбилось, а время утонуло. Питер оградил себя от мира. Будущего больше нет, оно ничем не измеряется, кроме приходов и коробок хлопьев. Можно обожраться сахаром. Иногда ему хочется драться. Иногда ноги кажутся слишком длинными, а пальцы гнутся во все стороны. - О чем ты сейчас думаешь? - спрашивает он у Л. Сегодня Питер кричит, потому что хочет убраться куда-нибудь, далеко, к другим людям, прекрасным и молодым людям, веселым и беззаботным, которые его поймут, из подростковых фильмов, пойти на домашний рейв. Он колотит спинку кровати. Л. тоже начинает кричать. Сука, я больше не могу...Не могу... Они оба знают, что Питер никуда не пойдет, как бы ему не хотелось, потому что на деле, ему не хочется. Он уже представляет себя чем-нибудь типа пятна на линолеуме. Если его попытаются отодрать оттуда, он отчаянно завопит. Питер не пойдет на домашний рейв, потому что там ставят эйсид техно, а не The Doors. Л. смотрит прямо в его лицо: треснувшие края губ, химическое счастье залегло под веки, бледная, еле заметная россыпь веснушек у глаз, глаза, розовеющие пятнами щеки. Было бы странно, если бы сейчас он провел рукой у челюсти Питера, очерчивая румянец. Питер улыбается. Он любит ему улыбаться. Сегодня Петеру присниться, что он стоит на неимоверно длинных ногах, но шнурки кед развязаны - совсем не дотянешься. Такое правда было в детстве? - Когда мне было 10, по телевизору по утрам показывали тот мультфильм о рейнджерах. Я ел бутерброд и смотрел, но на самом интересном месте, блин, мама...Она отправляла меня в школу, и я так и не смог узнать, победили ли они хоть одного плохого парня. Весь мир сосредоточен между их тел, между столом и приготовленной там дозой, между сосков Питера, в шагах от холодильника к проигрывателю. Такое можно было понять только обьебавшись, поэтому через часы он ничего уже не понимает, и жмется к широкой спине Л., как к константе существования. Он не гей, наверное, он так думает, у него просто никогда не было девушки, но теперь он не понимает, как её завести...Может, подумает об этом завтра? Завтра будет ещё один день. Он вообще должен ходить на работу? Блин, а что если он случайно передознется? Да бля, он же не сидит на героине. Шприцы мерзкие. На потолке клевые фиолетовые фигуры...Л. тоже такое видит? Он не так часто говорит, что видит во время трипа. Завтра тоже нужно спросить, лишь бы не забыть. Не забыть. Вспоминает ли ма...Нет...Спокойной ночи. За окном проснулись птицы. Закрывай глаза, пока солнце не решило влить внутрь белизны. Завтра правда будет ещё один день.